Момент истины (В августе сорок четвёртого) - Богомолов Владимир Осипович. Страница 61

Фомченко, как и следовало ожидать, ничего в хате не нашёл, кроме разве лежавших на запечке продуктов: двух банок американской свиной тушёнки, пяти пачек пшённого концентрата, двух буханок хлеба, кулька соли и сахара. Всё это было получено Павловским на наших продовольственных пунктах по аттестатам, которыми его снабдили немцы, и, безусловно, подлежало изъятию. Но я решил оставить продукты Юлии, указав в рапорте наличие у неё голодного ребёнка.

Фомченко я приказал ещё раз осмотреть хату, в основном чтобы он не сидел без дела, а сам уложил все вещи Павловского, его оружие и документы в плащ-палатку, сунул туда же и пару белья, сушившегося на верёвке, и увязал всё в узел.

Полуторку в любом случае пришлось бы подгонять сюда, чтобы забрать труп Павловского, но я взял этот узел с собой, чтобы предстать перед Пашей не с пустыми руками. В последний момент прихватил и сброшенную с чердака сапёрную лопатку.

Полтора или два километра на фенаминовой заправке я пробежал за какие-то минуты, пролетел как на крыльях, вблизи шоссе перешёл на шаг и, утишив дыхание, выглянул из орешника.

Полуторка уже стояла на обочине; в кузове виднелись двое незнакомых мне, без головных уборов. Хижняк расхаживал вдоль противоположного кювета, а Паша, болезненно похудевший, с автоматом на коленях, опустив голову, сидел на подножке. Вид у него был измученный, понурый, и я понял, что дела плохи. Очень плохи. Когда есть хоть какой-то результат, люди так не выглядят, это уж точно. А ведь он ещё не знал, что Павловский застрелился…

– Вы Лужнова не встретили? – подходя, будто ни в чём не бывало, сказал я.

– Лужнова? – подняв голову, как-то встрёпанно переспросил Паша; глаза у него, очевидно, от недосыпания, были красные, как у кролика. – Нет. Что случилось? – разглядывая пятна крови на моей гимнастёрке, поинтересовался он.

– Ничего.

Я опустил узел на землю и стал деловито его развязывать, а лопатку бросил рядом, но он поднял её, повернул и, увидев срез на черенке, оживился:

– Откуда она? Где ты её взял?

– У Юлии… На подловке.

«Подловкой» по-своему, по-деревенски, он называл чердак, и я сейчас намеренно так сказал.

Двое в кузове, привстав, смотрели на нас. Я их не знал, наверно, очередные прикомандированные, очередной детский садик.

Я уже развязал плащ-палатку, и Паша не мог не видеть всего, что в ней было. Из сапог Павловского я достал его личные документы и чистые резервные бланки и разложил тут же, как говорится – товар лицом. Но Паша сосредоточенно разглядывал черенок – далась ему эта лопатка! – и ничего больше, казалось, не замечал.

Внезапно он схватил один из листков бумаги – чистый бланк – и ножичком принялся выковыривать на него частицы земли, забившейся между черенком и шейкой лопатки. Остальное его будто и не интересовало.

– Супесь, – разминая крупицы, сказал Паша. Терпеть не могу иностранных и деревенских слов – мне-то они ничего не говорят. Это я вроде даже слышал, но не мог сейчас вспомнить, сообразить, что оно означает: из-за этого скота, снёсшего себе половину черепа, я всё ещё был в каком-то раздрызге.

– Супесь! – повторил Паша и блаженно улыбнулся. – Чистейшая супесь!

Я смотрел на него с опаской, как на чокнутого. Такое тоже может случиться. Когда стараешься вовсю, неделями уродуешься как бобик, а результата нет, а сверху жмут и не переставая кричат: «Давай! Давай!» – можно и чокнуться.

– Что это? – указывая на плащ-палатку и не замечая дюралевого портсигара, вынутого мною из кармана, наконец спросил он, присел на корточки и взял офицерские удостоверения личности.

Надо говорить, а у меня язык присох во рту. Даже фенамин не помогал. Я чувствовал себя как описавшийся пудель… Что называется, бледный вид и холодные ноги…

Раскрыв удостоверения, он вгляделся в фотокарточки и узнал:

– Павловский…

Теперь-то наверняка должно было последовать: «Как же ты его упустил?»

Эти двое вылезли из машины и смотрели на плащ-палатку, как малолетние детишки на новогоднюю ёлку. Прикомандированные, ввек бы их не видеть!..

61. Оперативные документы