Момент истины (В августе сорок четвёртого) - Богомолов Владимир Осипович. Страница 62

62. Капитан Алёхин

С того предвоенного Первомая, когда умер отец, это был самый тяжёлый день в его жизни.

Прибывшая утром из Управления машина привезла и почту – письма ему и Блинову, причём полученное Алёхиным из родного села (он не сразу сообразил от кого) было удручающим.

Федосова, пожилая лаборантка, работавшая с ним до войны, писала, что на опытной станции всё пришло в запустение. Тягла нет, рабочих рук тоже; заведует ныне пришедший с фронта по ранению бывший председатель Кичуйского сельпо Кошелёв – Алёхин пытался, но не мог его припомнить, – агрономического образования он не имеет, дела совсем не знает и к тому же с горя или от бессилия пьёт.

Федосова сообщала, что в конце апреля всю суперэлитную уникальную пшеницу, выведенную с такими трудами Алёхиным и его сотрудниками, плоды почти целого десятилетия упорной селекции, по ошибке или чьему-то нелепому распоряжению вывезли на элеватор, в хлебопоставку.

Не свои – прибывшие вместе с уполномоченным «девки из города» вычистили всё под метёлку. Федосова прибежала, когда они уже уехали, и единственно что ей удалось – собрать по зёрнышку, «не больше жмени», каждого сорта.

Ещё она писала, что Лидаша, жена Алёхина, работавшая младшим научным сотрудником той же опытной станции, с самого начала не поладила с этим новым заведующим, и зимой он оставил её без дров, из-за чего Настенька, четырёхлетняя дочка Алёхиных, заболела ревматизмом и мучается ножками по сей день.

Всё это было совершенной неожиданностью, поскольку сама Лидаша почти в каждом письме просила за них не беспокоиться, мол, дома полный порядок. Выходит, просто не хотела огорчать, полагая, что, находясь вдалеке, на фронте, он всё равно бессилен что-либо предпринять.

Федосова была безотказная работница, человек бесхитростный, немногословный, и Алёхин понимал, что она нисколько не преувеличивает и уж коль раздобыла его адрес и решилась ему написать, там действительно всё дошло до ручки.

При мысли о дочери остро клешнило сердце. И как никогда было обидно, что его опыты – фактически девять лет его жизни – пошли насмарку. Он пытался как-то успокоиться, убеждал себя, что это, очевидно, объективная необходимость и ничего тут не поделаешь – война. С одной стороны, семена поистине бесценной пшеницы, с другой – возможно, где-нибудь люди умирают от голода, как два года назад в Ленинграде. Он силился, но не мог уговорить себя, что это не ошибка, а есть, очевидно, государственные, неизвестные или непонятные ему соображения.

Что же касается дров, то здесь приходилось винить жену. Напиши она ему вовремя, конечно, можно было бы помочь. Егоров в подобных случаях не стеснялся обращаться в любые организации и, несомненно, вмешался бы тут весомо и энергично.

Письмо Федосовой Алёхину передали по возвращении из Вильнюса, куда в конце ночи он летал с Поляковым для инструктажа командиров специальных частей и подразделений, собранных там на случай проведения войсковой операции.

Напутствуя их перед вылетом, Егоров, в частности, напомнил:

– Главное – внезапность и надёжность оцепления при создании оперативного кольца!.. И никакой огласки! Подразделения привлекаются для выполнения специального задания, но о том, что операция проводится контрразведкой, должны знать только командиры частей и офицерский состав комендатур! Проинструктируйте их лично, не упустив и малейших деталей. Вами должны быть предусмотрены и разъяснены необходимые действия во всех возможных случаях и ситуациях!..

В силу ряда обстоятельств генерал и Поляков по-прежнему считали войсковую операцию нецелесообразной, но уж коль её надлежало провести, она должна была быть подготовлена самым тщательным образом.

Большое значение Поляков придавал синхронности оцепления Шиловичского леса. Двести девяносто шесть грузовиков двенадцатью отдельными автоколоннами должны были минута в минуту выйти к массиву в примерно равноудалённых друг от друга пунктах и, двигаясь затем по кругу с одинаковыми дистанциями между всеми машинами, замкнуть оперативное кольцо, создав так называемую «карусель». Далее после получения условного сигнала – на каждой пятой машине имелась рация – надлежало окаймить массив по всему извилистому периметру надёжной цепью скрытых заслонов и лишь затем ввести в дело группы прочёсывания.

Точное соблюдение намеченного Поляковым графика и заданных дистанций, локтевая связь и взаимодействие между заслонами гарантировали надёжность оцепления и невозможность кому-либо выйти, проскользнуть или прорваться за его пределы.

В конце своего недлинного выступления, записываемого всеми присутствующими, Поляков подчеркнул особую важность предстоящей операции и персональную ответственность каждого, кто будет в ней участвовать, – от командиров частей до рядовых.

Затем Алёхин изложил особенности поисков в густом лесу, противоминные предосторожности и действия в случае обнаружения кого-либо и задержания.

Вопросов ему не задавали. Офицеры частей по охране тыла фронта и маневренных групп, в большинстве своём бывалые пограничники с немалым боевым опытом, наверняка неоднократно участвовали в различных войсковых операциях, и Алёхин подумал, что для них, как и для него с Поляковым, в этот час полезнее было бы поспать. Однако в директиве, полученной вечером из Москвы, содержалось требование обязательного подробного инструктажа всех привлекаемых к розыскным мероприятиям и войсковой операции по делу «Неман», и Алёхин добросовестно излагал то, что слушавшие его, судя по всему, и так знали.

В Лиду он и Поляков вернулись из Вильнюса, когда уже рассвело.

Такой концентрации усилий по розыску, такого массирования сил и средств Алёхин за три года работы в контрразведке не видел, да и слышать ни о чём подобном ему не приходилось.

Со вчерашнего дня в полосе фронта от передовой и на всю глубину тыловых районов осуществлялся строжайший контрольно-проверочный режим. К утру было задействовано свыше семисот оперативных групп. Около пятидесяти радиопеленгационных установок круглые сутки сторожили эфир. От Восточной Пруссии и Польши до Вязьмы во всех населённых пунктах и при выезде из них, на станциях и пересечениях шоссейных дорог, в поездах и местах скопления военнослужащих проводилась усиленная проверка документов. На рассвете поступило небывалое распоряжение о досмотре личных вещей.

Ночью на Лидском аэродроме продолжали садиться самолёты с оперативным составом контрразведок других фронтов, служебно-розыскными собаками и сопровождавшими их проводниками. В район города по-прежнему стягивались люди и грузовики; проделав сотни километров пути, прибыло несколько автоколонн с 1-го и 2-го Белорусских фронтов – войска НКВД и радиоразведывательные группы.

Всего в течение суток к проведению розыскных и проверочных мероприятий по делу «Неман», считая личный состав частей по охране тыла фронтов и комендатур, а также поддержки, выделенные армией, было привлечено более двадцати тысяч человек.

Из Москвы звонили буквально каждые четверть часа не только высокое начальство, но и офицеры-розыскники. Требовали различные сведения, подтверждения прибытия людей и техники, и в первую очередь вновь добытые данные, словно они должны были поступать сюда, в Лиду, обильно и непрерывно. Сообщались дополнительные указания и версии, при этом высказывались советы и различные предположения, не обходилось и без того, что Поляков называл «вмешательством в детали» и «мелочной опекой».

К утру напряжение стало, казалось, предельным, бесконечные же звонки из Москвы вносили неизбежную в таких случаях нервозность. По настоянию Полякова аппарат «ВЧ» перенесли в соседний кабинет, где около него дежурили двое офицеров.

Письмо Федосовой ударило Алёхина как обухом по голове. Некоторое время он находился в полной растерянности, и Поляков, искавший его, подойдя к нему на площадке, где стояли машины, заметил это и справился:

– Что с тобой?

Алёхин неопределённо пожал плечами и, чтобы избежать дальнейших вопросов, сказал: