Зеленые созвездия (СИ) - Белов Алекс Владимирович. Страница 46

— Чего же вы молчите!? — кричит баба Даша. — Соберите ему чемоданы! — последняя фраза произнесена с ярким нажимом.

— А почему вы меня не просите? — пожимаю плечами я, и в меня летит колючий взгляд.

— Молчи, сосунок! Я сделаю тебя человеком! Ты у меня вырастешь настоящим мужчиной!

— Бред, — усмехаюсь. — Я уже настоящий мужчина, да будет вам известно.

— Ты не мужчина! Ты быдло! Которые по дворам в городе шатаются с сосками пива!

— Тогда зачем вам мужчина? — спрашиваю я. — Своего дома нет, а без него одиноко?

— Никита! — укоризненно рявкает дед, но в его голосе нет того приказного порядка, с которым меня просят застелить постель. Так — лёгкая просьба держать себя в руках.

— Как ты разговариваешь со старшими!? — Грудь бабы Даши ходит ходуном.

— Так, как они этого заслуживают, — парирую я.

— И это всё, чему научила тебя твоя мать?! — восклицает баба Даша. — Да она всю жизнь только и занималась, что глазки подводила, платья меняла, да в своей земле копалась! Пустила тебя на самотёк!

— Зато вы меня так сильно любили! — вскидываю руки я. — Я аж задыхался от нежности! Приходить на новый год и дарить мне новую одежду из вашего жалкого ателье? И ни разу не поздравить на день рождения! Это так по-светски! А вы вообще, знаете, какого числа мой день рождения?

— В июне, мой маленький наглец, — наигранно поднимает брови баба Даша, но я же вижу во взгляде, что число она не помнит.

— Ага, весь июнь, — киваю я.

— Это вопросы мимо корзины! — кричит баба Даша.

— Дааа, не знать день рождения внука, это офигеть как по-светски! А можно спросить? Вы шатались со мной по яхте, когда она тонула? Может быть, вы сидели рядом с моей мамой и плакали все три дня, пока я подыхал в море без воды и еды? Нет, я чего-то путаю. Если у меня ещё не маразм, то, помнится, вы лишь разик позвонили маме, когда я лежал в больнице. Коротко так: с Никитой всё в порядке? Ах, в порядке? Ну тогда я побежала. Какое проявление любви и заботы. Обкакаться как по-светски.

Слова льются из меня как вода из крана, и я даже не напрягаюсь, чтобы складывать их. Они сами цепляются друг за друга в осмысленные едкие фразы. И, боже мой, какое же наслаждение испытываешь, когда можешь вот так с лёту доносить до людей истину. Дед не пытается меня остановить.

— У меня был симпозиум! — почти рычит баба Даша.

— Конечно, — понимающе киваю я. — На нём, наверное, рассказывали, как у человека на второй день язык распухает без воды, как он худеет, как начинает вонять, потому что его организм начинает пожирать собственные внутренние органы.

— Я… — баба Даша теряется. Она проигрывает. — Ты ничего не понимаешь в бизнесе, щенок. Если бы ты знал, что такое деньги и как они достаются, ты бы меня понял!

— Слава богу, я не знаю, — завожу глаза. — И никогда не узнаю, потому что остаюсь в этом доме! И не буду светским мужчиной, которым вы хотите меня сделать!

— Анатолий! — баба Даша понимает, что со мной бесполезно разговаривать и обращается к деду, но теперь она заметно потрёпана. — Вы видите, что он творит? Видите, что творит? И вы молчите? В этом ваше воспитание? Подействуйте уже на ситуацию!

— Как? — усмехаюсь я, но баба Даша на меня даже не смотрит.

— Анатолий!!!

— А дедушка что, разрежет меня на части и выдаст вам в пакетах? — продолжаю я. — Впрочем, почему бы и нет. Сварите из меня суп. Мёртвый я вкуснее.

— Мне надоело быть участницей этого идиотского фарса!!! — почти визжит баба Даша. — Либо я ухожу отсюда с молодым человеком! Либо!…

— Либо что? — мои глаза вспыхивают злостью, но губы улыбаются. Баба Даша глядит на меня столь гневно, что её взгляд вот-вот проткнёт меня. И я чувствую слабость. Мне надоело препираться и ссориться. Я хочу провести спокойный день в размышлениях, поэтому я вздыхаю и произношу: — Это моя семья, мой дом. Я здесь останусь навсегда. Идите вон из этого дома.

Несколько секунд баба Даша пытается заглотить воздух и, выпучив глаза, открывает и закрывает рот, не произнося ни звука. Она так похожа на удивлённую утку из старых мультфильмов. Потом всё-таки выдавливает:

— Я поняла. Тут все против меня.

— Какая умная, — говорю я. — А теперь уходите. Без вас спокойнее. Дайте нам похоронить маму.

Баба Даша вскакивает и кидается к сумочке у двери, где несколькими днями раньше лежала бензопила, выстрелившая в последнем акте.

— Я уйду, — задыхается она. — Уйду. Но вернусь сюда с опекой. Поверьте! — Она резко оборачивается, укладка волос теряет форму. — Закон будет на моей стороне!

С этими словами она выходит на крыльцо, спотыкается о порог, ругается совсем не светскими словами и хлопает дверью, что даже панно на пол падает.

Минуту в кухне висит тишина, затем дед неспешно встаёт, подходит к двери и возвращает панно на место.

— Если бы она верещала про нашу дочь ещё хоть минуту, клянусь, я бы сам вышвырнул её, да ещё и пинка бы под зад поддал.

Я хихикаю, закрываю глаза и опускаю козырёк кепки на лицо.

Весь день я не выхожу из комнаты. Не ем. Пища не попадает в мой желудок уже второй день, но я не испытываю дискомфорта или чувство голода. Мне не хочется попадаться на глаза дедушке и бабушке. Конечно, мой выпад с бабой Дашей их немного удивил, но главное — помог выгнать из дома назойливую модную муху, однако их души ещё не опомнились от пережитков смерти мамы. И в заполняющей пустоте дома я чувствую себя чужим.

К вечеру я желаю поговорить с Уткой, и чтобы не идти в ванную только ради этого разговора, дабы не показаться сумасшедшим даже самому себе, я желаю отмокнуть.

Я в одних трусах набираю горячую воду, добавляю пены и всё время смотрю на Резиновую Утку на углу ванны. Она молчит. И я молчу. Я толком ещё даже и не построил свой монолог. Но конфликт с бабой Дашей чётко определил моё место в разговоре с этой резиновой дрянью, которая велела мне убить Володьку.

И вот я в воде, сижу по шейку и смотрю на игрушку, которую дедушка купил ещё в моём раннем детстве. Вода в ванне мёртвая, теперь мне не нужны доказательства, я сам чувствую, но даже в ней моя сила разбухает и готова сражаться.

Чего молчишь? — хмурюсь я на Утку, решив разговаривать только мысленно, чтобы дедушка или бабушка ненароком не услышали, а то дурка мне тогда точно обеспечена.

Утка ничего не отвечает, и я скидываю её в воду. Обвалявшись в пене, она качается на маленьких волнах, создаваемых моими движениями.

Значит, ты хочешь, чтобы я убил Володьку, — говорю и опять не получаю ответа.

Выпрямляю под водой ноги, гипнотизирую игрушку, прислушиваюсь. Ничего. Тогда я беру Утку в руки и поворачиваю клювом к себе. Щёлкаю по носу, оставив на мордочке пенные пузырьки, которые тут же начинают лопаться. Она молчит. А я вновь держу резиновое тело двумя руками. Сдавливаю Утку, и она пищит. Вот и весь её разговор.

Знай, дура, я никогда! Слышишь, никогда! Не причиню вред зелёным детям. Они мои братья и сёстры! А я — их! Я — дитя Природы и тут нечего думать.

Секунду Утка не отвечает, а потом её тело вдруг разворачивается, и она впивается острыми зубами мне в палец.

Что за…

Тоненькие клыки впиваются в кожу, в воду капает кровь, и я отбрасываю Утку в дальний конец ванны. Едва не кричу от ужаса, разглядывая полукруглую россыпь ранок на указательном пальце.

Утка барахтается в пене, извиваясь, словно змея. За последние дни, побывав ребёнком Природы, я увидел много чудес, но подобного не ожидал. И вдруг Утка ныряет, и её нет. Я беспокойно вжимаюсь в стену ванны и оглядываю поверхность пены. Хочу обшарить руками, чтобы поймать её скользкое тело, но вспоминаю острые зубы. Я голый и беззащитный перед резиновым маленьким монстром.

Словно услышав мои мысли, Утка действует. Острая боль пронзает внутреннюю часть бедра — одно из самых больных мест на теле, и я вскрикиваю. Хватаю под водой резиновое тело, — а оно живое и бугрится, — и отрываю от ноги. Ещё бы чуть выше, и её зубы впились бы в действительно самое больное место на теле.