Принцесса и мальчишки - Домагалик Януш. Страница 16

— Кто водку пил? — спросил он.

Мать вся съежилась, она всегда робела перед всеми:

— Это Цыган, пан Зенек… Он ведь теперь работает, взрослый уж, пускай…

Зенек хотел что-то сказать, а потом решил промолчать.

У рынка, недалеко отсюда, собралась тогда вся наша шпана. Ну и Цыган, конечно, тут как тут.

Зенек подошел к нему.

— Слышь, Цыган! Вот я все хожу и прикидываю: сколько, интересно, хлеба вместо бутылки можно купить? Как думаешь? Я считаю — на пару недель хватит, а?

Никто ничего не понял, а Цыган сразу смекнул, куда Зенек клонит.

— Отцепись! — заорал. — Не твое дело!

Вот тогда Зенек ему врезал. Тут до парней стало доходить, о чем речь, что не просто, мол, Зенек поразмяться надумал.

Цыган и не пытался смыться. Знал, что от Зенека не убежишь.

А солнышко светит, базар шумит, народ волнуется. Крик подняли:

— Хулиганье! Человека убивают! На помощь!

А кто поумнее — советы подают:

— Да не суйтесь вы! Так ему и надо. Одним паразитом меньше будет.

Нашелся «сердобольный», побежал Цыганову мать предупредить, что сынка ее сейчас до смерти забьют.

Она пальто накинула и прибежала. Прямо с кровати, больная. Парни расступились перед ней. Она только взглянула на Зенека с Цыганом, сразу все поняла. Глаза у нее были такие, что смотреть страшно. Вдруг на колени упала. Все думают — от страха, а она камень на земле шарит. И с ним на Зенека. Зенек увернулся, поймал ее руку и поцеловал. Поцеловал, ты понял, Козел? Все стоят — рты разинули. А Зенек говорит Цыгану:

— Больше я тебя бить не буду. Для первого разговора хватит. Дай бог, последний…

Народ рассосался, решили, что шпана спьяну побуянила…

Вскоре мать Цыгана умерла. А потом война. Зенек ушел в армию. Контуженный попал в плен. После войны женился. А в армии так и остался. Кажется, в сорок седьмом стал старшим лейтенантом. Тогда леса очищали от банд. Зенек со своими попал в засаду. Все они погибли. Зенек даже не увидел сына, который у него родился. Вот такая, брат, история…

А Цыган уже тут не живет. Он сюда так, иногда заглядывает. Бабки треплются, что его совесть мучает, потому что мать извел до смерти… Правильно бабки болтают, да не совсем. Цыган сюда приезжает, когда ему совсем уже невмоготу, уж дальше некуда… Ты мне поверь, парень…

Ну, будь здоров, трамвай вон. Да, еще, чтоб не забыть. Ты не перебивай, помолчи. Что ты думаешь — неважно, важно, что я тебе скажу. Зенек был твой отец. Вот так. Теперь ясно, почему я здесь с тобой базарю?..

У меня к тебе, Козел, одна просьба. Напоследок. Поди домой и скажи своей матери: «Только что Цыгана встретил, он просил, чтобы я тебе руку поцеловал». Скажи так или по-другому… Только обязательно поцелуй матери руку. Обязательно, понял?

Ну, теперь понимаешь, почему я не врезал тебе десять минут назад? Ведь первая, кто бросился бы тебе на помощь, была бы твоя мать…

ДЕВЯТЫЙ

О том, что день будет необычным и трудным, все знали заранее. Впрочем, того, что случилось, никто не предвидел, ждали неприятностей совсем другого рода.

— В понедельник будьте начеку. Павиан заявил при свидетелях: «Или я покончу с этим девятым, или у меня в одном месте кактус вырастет!» — доложил классу в субботу Польдек Мучка.

У Польдека было роковое имя Аполлон, что в сочетании с фамилией Мучка исчерпывающе объясняло его склонность к паникерству.

— Прежде чем покончить с нашим девятым, Павиану надо бы еще раз окончить восьмой и седьмой! — комментировал это сообщение Бальцерек. — По мне, больше чем на шесть начальных классов он не тянет.

— А где именно у Павиана кактус должен вырасти, если он с нами не покончит? — поинтересовался Гайда, отличавшийся невероятным пристрастием к точности, особенно в деталях.

Разумеется, ответа он не дождался, уж очень глуп был вопрос. Неужели не ясно, где может вырасти кактус у Павиана?

Кто такой Павиан? Интеллектуалом его, пожалуй, назвать трудно, хотя он и сочинял стихи по случаю школьных торжеств. С точки зрения девятого, это был весьма мстительный индивидуум, годный разве что быть объектом опытов по выявлению границ человеческой выносливости при розыгрыше. Опыты эти от лица всего класса проводил с ним Яблонский. И границу, как видно, перешел, иначе чем объяснить угрозы Павиана? С объективной же точки зрения Павиан был учеником класса-конкурента, девятого «Б», сидел там уже второй год, имел метр восемьдесят роста и ходил в калошах.

— Чихать нам на Павиана! — попытался свести на нет предостережение Мучки Эдек Яблонский, но класс постановил на всякий случай быть начеку.

Неприятности ожидались в понедельник еще и потому, что именно в этот день должен был, как предполагалось, разыграться финал драматической аферы с картинами. Это была небывалая афера, не только в масштабах школы, но и всего города. К помощи милиции не прибегли только потому, что директор опасался общегородского скандала. Впрочем, попытки неофициально использовать служебный опыт капитана милиции Вишневского все же имели место. Капитан Вишневский выполнял обязанности вице-председателя родительского комитета и близко к сердцу принял историю с картинами. Но ничего поделать был не в силах, поскольку сын его, обладатель двух достойных имен Войцех Антоний, был учеником этого самого девятого класса. Так что о каждом предполагаемом маневре школьных властей девятому становилось известно днем раньше, тогда как о проделках девятого никто никогда заранее не знал.

Тот же Войцех Антоний в субботу сделал классу заявление:

— Как вы, наверное, помните, я с самого начала был против ваших дурацких фокусов с картинами.

— Но принимал в них участие! — крикнула Гжибовская.

— Не прерывай! Да, принимал. Не в том дело. Я был и есть по-прежнему против. Но теперь мне недолго осталось быть против, потому что всему очень скоро наступит конец. И плохой конец! На понедельник и вторник во всех классах назначено следствие, допрашивать будут родители.

— О! С лампами? — обрадовался Пилярский.

— С какими еще лампами?

— В фильмах всегда с лампами допрашивают. На подозрительных направляют свет лампы, и они начинают моргать.

— Ох и тресну же я тебя, даже моргнуть не успеешь! — разволновался Войцех Антоний, хотя вообще-то он был парень сдержанный. — Не пори глупостей, Пилярский, обстановка складывается серьезная.

— А может, вытащить все картины и отдать их? — предложила Овчаркувна. — Говоря по правде, это уже порядком надоело, верно? Слишком затянулось.

— Может, и так, но ведь речь идет о чести!

— Да ну, к черту! Я уж позабыл даже, с чего началось. Вроде бы с князя Юзефа, а может, с той лежащей девицы? — задумался Каспшик.

— Какая еще девица? Что ты мелешь?

— Он Хелмонского имеет в виду. «Бабье лето». В самом деле там девица лежит… Но вообще-то все началось с волов!

— Да у нас вроде никаких волов нет!

— Есть! — убежденно заявил Мучка. — Картина Рушчица «Пахота» [3]. Очень живописные волы. И пласты земли.

— Не хотите же вы сказать, что всю эту аферу мы затеяли ради каких-то дурацких волов! Началось с князя Юзефа!

Истину установить оказалось трудно, никто уже толком не помнил, как было дело. Но вообще-то началось с коня. Князь Юзеф Понятовский [4] сидел на этом коне немного боком и не очень удался художнику.

А конь был великолепный, равного ему ни в одном классе не было.

Репродукция с князем на коне висела в девятом, когда он был еще седьмым. При переходе в восьмой коня, конечно, взяли с собой. Потом картина вместе с классом перешла в девятый. И вдруг в середине года у девятого отобрали помещение. Занятия теперь проходили в основном в кабинете биологии, реже — в библиотеке. Что поделаешь? Девятый не роптал. Но коня с князем ребята перевесили себе в кабинет биологии.