Тройка запряженных кузнечиков - Корпачев Эдуард. Страница 5
— Батя дома?
— Нету.
— А Связист?
— Связист никогда не ночует в доме. Старый конь, а не ошибается, знает, где его конюшня, — бросил через плечо Санька и, отпустив поводья, дал волю своему рысаку.
«Ладно, задавала первый сорт! — обиженно посмотрел Авера вслед уносившемуся в качалке брату и вспомнил вызов отца, его требовательное желание помериться с Санькою на бегах. Мы с тебя собьем форс».
В конюшне, куда он вбежал, было пустынно, не перекликались гулким, бубенным ржанием кони, лишь конюхи шаркали скребками в денниках. И все же он поспешил в тот дальний конец конюшни, где всегда был приют Связиста…
Долго стоял он у распахнутого денника, не зная, к кому идти, у кого спрашивать о Связисте, потому что предчувствие свершившейся беды уже было постоянным, как зубная боль. И все же он обмолвился словом-другим с конюхами, а те, невразумительно отвечая, прятали глаза и продолжали скрести, скрести…
Он решил осмотреть все задворки конезавода, побывать и в леваде, и на пепельном кругу ипподрома — всюду, где мог оказаться Связист, если он возвратился наутро на конезавод. И сам Авера толком не мог бы рассудить, отчего такая жалость теснила теперь его грудь. И прежде он жалел Связиста, и прежде останавливался у его денника как будто в недоумении: кругом, в соседних стойлах, бойкие, заразительно ржущие жеребцы, а Связист уже не откликается на молодое ржание, Связист не способен к бегу, к игре на воле. Авера и прежде понимал, что лошади тоже имеют свой век, свое детство и свою старость.
И вот он всюду побывал, на всех задворках, а Связиста нигде не отыскал. Спрашивать у заносчивого Саньки, все еще катавшегося по кругу ипподрома, он больше не захотел, а направился к дому, где ожидал увидеть отца.
Увидеть же отца ему удалось не дома, а по дороге к дому: неизвестно откуда он появился на лошади, в качалке.
Что-то спрашивал отец о ночлеге, о каких-то волках, которых сроду не водилось в окрестностях поселка, спрашивал с поддельной бодростью, и Авера стерпел все эти нудные слова и уже затем в упор спросил у отца:
— Где Связист?
— Спроси у ветеринара. Ну, мне пора! — тронул с места отец и, уже оборачиваясь, пояснил в оправдание: — Сенокос, Аверкий Иванович, сенокос.
Только пыль поднялась серым дымом, только отпечаталась узкая колея от колес…
С небывалой ранее решимостью Авера направился к конторе конезавода, смело вошел в кабинет ветеринара, где на стенах были развешаны странные, в синих и красных венах и прожилках, изображения как бы ободранных лошадей, и уставился на смуглое, цыганское лицо Харитона Ивановича, на его черные усы, на его вороные жесткие волосы.
— Где Связист, Харитон Иванович?
— Выйди, хлопчик, — грубовато стал выпроваживать его неласковый этот человек. — У меня свои заботы. Мне молодняк надо беречь, я в ответе за всех жеребчиков — ясно? Выйди, выйди, хлопчик.
Нет, было что-то неладное в том, как прикидывался незнакомцем Харитон Иванович, как скрылся в облаке пыли на своей качалке отец, как бормотали нечто невнятное конюхи. И тогда Авера ступил на узкую колею, отпечатанную отцовой качалкой, и вновь направился на луг, замышляя хитрый, как ему казалось, план.
Там, на заречном лугу, где опять стрекотали сенокосилки, он стал возиться с палаткой, стал распутывать веревки, рушить палатку, укладывать ее, совсем не тревожась, что палатка может опять понадобиться для ночлега. Он хотел удружить Харитону Ивановичу и выведать правду о Связисте, горькую правду, хотя и захотелось тешить себя обнадеживающей выдумкой.
Переправившись через Днепр, он потащил брезентовый скарб на плечах, с этим скарбом доплелся до поселка, с этим скарбом вновь вошел в кабинет, где по стенам были развешаны оголенные, причудливо раскрашенные кони.
И несколько мгновений Авера и Харитон Иванович пристально смотрели глаза в глаза, и каждый, конечно же, понимал, ради чего пришел сюда один из них и почему помалкивает другой.
Потом Авера скинул ношу на пол.
— Больше никогда не спрашивай о Связисте. Ясно, Аверкий Иванович? — тихо произнес Харитон Иванович и вдруг закашлялся, раскраснелся, стал утирать выступившие от внезапного кашля слезы и раздосадованно смотрел слезящимися глазами на Аверу, как будто это он, Авера, напустил ему в глаза едкого дыма.
Авера испугался и шмыгнул за дверь, улавливая и за дверью мужской кашель, возгласы досады, громкий стук передвигаемого кресла.
Как запрягают кузнечиков
Все ясно: нечего больше искать Связиста. И от этого хочется броситься на подсыхающие валки травы, спрятать лицо и лежать вот так, уже ни о чем не думая.
Ах да, ведь есть у него еще плененные кузнечики!
Как о своем спасении, вспомнил он о забаве, достал и раскрыл спичечный коробок, но кузнечики, привыкшие к плену, даже и не попытались выскочить вон. Конечно же, эти кузнечики ни для какой упряжки уже не годились, были истомлены заточением. И пускай они обретают волю, пускай! Солнце освещало узников, их удлиненные тельца с бронированными спинками, звало на свободу, а кузнечики и не посягали на нее, дремали в лоне спичечного коробка. Пришлось даже встряхнуть коробок, чтобы выпали эти опьяненные мраком, духотой, бездействием жильцы.
А потом Авера встал и побрел охотиться за новыми голенастыми кузнечиками, чтобы случайно не попались опять эти, уже утратившие свой азарт, уже побывавшие взаперти.
Великолепен июньский день! То налетит ветерок и словно бы мягкой кисточкой коснется щек, плеч, то повеет запахом усохшей, обратившейся в сено травы, то повеет запахом свежескошенной травы, напоминающим запах речного, осотистого побережья…
Туда, где виднелись у леса потерявшие за далью свой стрекочущий голос сенокосилки, где работали люди и где разъезжал в запряженной качалке отец, совсем не тянуло Аверу. Ну, допустим, посадит отец к себе на колени, понесутся они по логам и буграм, а все равно не успокоит отец, не избавит от горестных мыслей о Связисте.
И вот бродил Авера вдоль берега Днепра, гонялся за кузнечиками, а все не отступала как будто и впрямь зримая им когда-то картина: как уносит от врага шустрая кобылка, матка Связиста, мальчугана, похожего на отца… И как потом уже, в отряде, появляется у кобылки стригунок, которого кормит с ладоней то один мальчуган, чем-то напоминающий отца, то другой, чернявый мальчуган, чем-то напоминающий Харитона Ивановича…
Давно уже вырос тот стригунок, давно отбегал свое на ипподроме, и нечего теперь звать Связиста, нечего допытываться, куда, в какую даль ушел Связист: всему на земле есть срок. Впервые потрясенный таким открытием, Авера противился ему, потому что несправедливым представлялось ему исчезновение Связиста именно теперь, в разгар июня, когда такое солнце, такой длинный, бесконечный день, такое цветение…
Прочь эти мысли! Лучше забыть обо всем и охотиться на кузнечиков!
Очень скоро он натолкал в спичечный коробок красивых кузнечиков, среди которых могли быть и коренники, и пристяжные в необычайной упряжке. Все они шуршали, пощелкивали о крышку, все искали выхода из западни.
К парому идти было далеко, и он стал выискивать на реке знакомых ребят. Ему повезло, он сразу же различил в лодке своего, поселкового парня, трубно закричал, чтоб тот повернул к берегу.
А парню в широкой ковбойской шляпе из грязно-рыжей соломки и самому, наверное, захотелось заняться делом, доставить на другой берег Аверу. И обленившийся под этим иссушающим солнцем парень в ковбойской шляпе воспрянул духом, легко стал выгребать, дружелюбно посматривая на пассажира.
Как хорошо, что дома никого не оказалось и что можно было одному приняться за дело! «Никакая это не сказка», — мысленно возражал он Харитону Ивановичу, его вчерашним словам, и ловко пристегивал кузнечиков ниткой к их общей дуге — тоненькой спичке. Пристегивал так, чтоб они не смогли распрямить свои крылья, чтоб только лапки их оставались свободны.