Невероятное путешествие мистера Спивета - Ларсен Рейф. Страница 21
Лежа щекой на чемодане, я посмотрел вверх – и не поверил глазам. Представшее им зрелище на миг совсем сбило меня с толку. Ведь я находился на поезде – а видел перед собой новенький, с иголочки автофургон «виннебаго». Не в силах справиться с этим неожиданным прыжком через транспортные категории, я даже подумал, не перепутал ли чего, не попал ли на шоссе, на паром, а то и в гараж, однако разум, ковыляя, уже спешил на выручку. Поезд просто-напросто перевозил автофургоны «виннебаго». Причем, судя по всему, последней модели. Вот уж чего я меньше всего ожидал встретить на товарняке. Подсознательно я настраивался на более низменные, простые и грязные грузы: древесину, уголь, зерно, сироп – но не это вот дивное создание, вершину технологического прогресса. И, скажу я вам, ничто на свете не сравнится с видом современного роскошного автофургона.
Я медленно обвел его взглядом. Крупные буквы сбоку гордо возвещали: «Ковбой-кондо». Рядом красовалось изображение в приглушенных бурых тонах: высокогорное ранчо (очень похожее на то, откуда я только что убежал) на фоне заходящего солнца. А спереди ковбой на вздыбленном скакуне – рука вскинута к небу, пальцы растопырены в жесте сдержанного признания.
Часть II
Переход
Глава 5
Бо?льшую часть познаний о бродяжьей жизни я почерпнул во втором классе, когда мисс Лэддл прочла нам «Хэнки-бродягу», историю обаятельного парня с каштановыми кудрями. Он жил в Калифорнии, но оказался на улице – и что ему оставалось? Само собой, он вскочил на товарняк – и пережил уйму всевозможных упоительных дорожных приключений.
И хотя ни одна цитата из этой книжки не попала на стены школы в заламинированном виде (а в школе приходится ламинировать все трюизмы), мы с одноклассниками быстро составили в головах одно и то же нехитрое уравнение.
Собственно говоря, образ Хэнки настолько покорил нас всех, что мы даже решили сделать школьный проект по жизни бродяг на железных дорогах. Задним числом удивительно, как это мисс Лэддл согласилась, но, возможно, она принадлежала к той педагогической школе, которая требует любой ценой поддерживать всякий детский интерес, даже если ради этого придется устроить урок о том, как нарушать законы.
Так наш класс узнал, что во время Великой депрессии, когда найти работу было трудно, а несметное количество народа стронулось с места, бродяги обычно околачивались в зарослях возле сортировочной станции. Подчас в одном вагоне собиралась целая компания бродяг – и тогда они устраивали свои бродяжьи посиделки (одна группа из нашего класса как раз и выбрала для своего проекта бродяжьи посиделки), пели песни, жарили яичницу и смотрели, как мимо проносятся новые и новые края. Для сообщения с другими такими же скитальцами железных дорог они часто рисовали на заборах и стенах депо специальные бродяжьи знаки, предупреждая сотоварищей о надежном пристанище или опасных местах. {73} Мы узнали, что железнодорожные рабочие чаще всего относились к бродягам дружески и предоставляли им ценную информацию, когда и куда отправится тот или иной состав. А вот кого надо было бояться, так это железнодорожных копов, или «быков», как прозвали их бродяги. В быки шли уволенные за буйное поведение шахтеры, и многим из них доставляло удовольствие отловить какого-нибудь несчастного безбилетника и отделать его так, что нескоро забудет. Иной раз они их даже убивали. (Сэлмон, не самый примерный, зато самый смышленый мальчик из нашего класса, сделал презентацию о железнодорожных быках и, увлекшись, добрых тридцать секунд всерьез лупил другого мальчика, Олио, пока не вмешалась мисс Лэддл.)
В книжке «Хэнки-бродяга» Хэнки вел самую что ни на есть увлекательную жизнь – убегал от быков, падал с поезда и все такое. В один прекрасный день он наткнулся на валяющийся близ дороги саквояж – а открыв его, обнаружил там десять тысяч долларов наличными.
– Охренеть! – вставил из глубины нашего книгочейного уголка Сэлмон. Мы этого слова не знали, но оно нам понравилось, так что мы все засмеялись.
Мисс Лэддл продолжала читать:
– Но Хэнки не оставил чемодан себе – он отдал его законным владельцам, предпочтя и дальше влачить бесприютную жизнь на железной дороге, чем тратить деньги, которые ему не принадлежат.
Мы ждали, что же будет дальше, но, похоже, на том дело и кончилось. Мисс Лэддл аккуратно закрыла книжку – как будто захлопнула крышку на клетке с тарантулами.
– И какая из этой истории мораль? – спросила она у нас.
Мы все тупо уставились на нее.
– Что честность – лучшая политика, – наставительно пояснила она, выделяя голосом «честность» точно какое-нибудь иностранное слово.
Все согласно кивнули. Все, кроме Сэлмона.
– Но он же так и остался нищим, – уточнил он.
Мисс Лэддл посмотрела на него и вытерла воображаемые пылинки с обложки.
– Да, бывают честные бедняки, – промолвила она. – И притом счастливые.
Зря она это сказала – с того самого момента, никак не вербализируя этого, а быть может, даже и не осознавая, мы перестали ее уважать. Было совершенно ясно: она понятия не имеет, о чем говорит. Да и неудивительно – это же она разрешила нам так углубиться в изучение бродяжничества. Но вот какой у меня вопрос: куда же девалось наше уважение? Что происходит с детским уважением – оно просто-напросто улетучивается или же, по законам термодинамики, его нельзя создать или уничтожить, а можно лишь передать куда-нибудь еще? Возможно, в тот самый день мы переадресовали наше уважение Сэлмону, чубатому мятежнику, который во время ланча смешивал молоко с апельсиновым соком, посмел бросить вызов системе в книгочейном уголке, а заодно доказал нам, жадным зрителям, что взрослые бывают еще и поглупее детей. Мы уважали его. Правда, несколько лет спустя он столкнул Лилу с края Мелроуз-каньона, и судья отправил его на гаррисоновское ранчо для малолетних преступников.
…Поезд разогнался как следует – я не доставал измерительных приборов, но по ощущениям было миль пятьдесят-шестьдесят в час, – а я сидел и смотрел по сторонам. Я много раз ездил по этому коридору вдоль шоссе I?15 на пути в Мелроуз, в гости к Доретте Хастинг, сводной тетке моего отца. Она была со странностями: коллекционировала неразорвавшиеся снаряды времен Второй мировой войны и питала слабость к своему особому напитку, называвшемуся «койот-тойот» и состоявшему, насколько я мог понять, из тэб-соды, виски «Мейкерз марк» и соуса «табаско». {74} Мы никогда не задерживались у нее подолгу, потому что отцу становилось неуютно уже после коротенькой беседы о пустяках. Меня это устраивало – у Доретты водилась привычка ощупывать мне лицо, а ладони у нее пахли мышиным пометом и увлажнителем. Дальше ее дома, все по тому же I?15, я раз шесть ездил с отцом в Диллон на родео – но не был там с тех пор, как погиб Лейтон.
Мы ехали на юг, и день все набирал силу. По платформе гулял такой ветер, что было холодно даже в дополнительном свитере, так что я обрадовался, когда первые прямые лучи солнца прокрались через седловину между вершинами Твиди и Торри на высокие луга, а потом хлынули и на равнину, согревая землю. Я наблюдал, как полоса света постепенно движется через долину. Вырвавшись из сумерек, горы словно потягивались и зевали, их серые лица наливались темной зеленью дугласовых пихт, а потом, по мере того как утро победоносно шествовало дальше, приобретали привычный тускло-баклажановый оттенок далекого леса. {75}