Невероятное путешествие мистера Спивета - Ларсен Рейф. Страница 6

Наша тайная переписка со Смитсоновским институтом продолжалась, а вместе с ней продолжалось и двойное жульничанье: родители ничего не подозревали, а редакция в Вашингтоне считала меня доктором наук. При пособничестве доктора Йорна я регулярно рассылал работы не только в Смитсоновский институт, но также в «Сайнс», «Сайнтифик Америкэн», «Дискавери» и даже «Иллюстрированный спортивный журнал для детей».

Проекты мои были самой разной направленности. Встречались среди них иллюстрации: колония работящих муравьев-листорезов и многочисленные разноцветные чешуекрылые; развернутые анатомические схемы устройства кровеносной системы мечехвоста, выполненные на уровне электронной микроскопии диаграммы сенсорных сенсилл в антеннах Anopheles gambiae – малярийного комара.

Ну и, само собой, карты: канализационная система города Вашингтон (округ Колумбия) в 1959 году; постепенное уменьшение численности индейцев на Высоких равнинах на протяжении последних двух веков; три противоречащие друг другу гипотетические проекции береговой линии США через триста лет, отображающие три конкурирующие теории о глобальном потеплении и таянии полярных льдов.

И, наконец, моя любимая – семифутовая диаграмма самки жука-бомбардира, смешивающей кипящий секрет. На то, чтоб составить, нарисовать и подписать эту диаграмму, у меня ушло четыре месяца, а в результате я заполучил такой жуткий кашель, что неделю не ходил в школу.

Но доктор Йорн, тот самый, что так колебался на перевале Пайпстон с сачком в руках, судя по всему, настолько проникся моей потенциальной карьерой, что взял да и подал мою работу – причем без моего ведома или согласия! – на премию Бэйрда. Удивительно незрелое решение, как-то не по-взрослому. Мне казалось, ему бы положено быть моим наставником. С другой-то стороны – а много ли я знал о заманчивом мире взрослых?

Я не так-то часто вспоминал, что мне всего двенадцать. В жизни и без того слишком много хлопот, не хватало еще думать о всяких пустяках вроде возраста – но сейчас, столкнувшись со столь глубоким недоразумением, порожденным, между прочим, вполне взрослыми людьми, я вдруг в полной мере, остро и болезненно, прочувствовал всю неимоверную тяжесть своей юности. Причем – по непонятным причинам – ощущения эти сосредотачивались вокруг артерий у меня в запястьях. Также я осознал вдруг, что мистер Г. Х. Джибсен, разговаривающий со мной чуть ли не с другого конца света, хотя изначально и питал некоторые подозрения насчет моего певучего мальчишеского голоса, теперь считает меня совершенно взрослым, да еще и коллегой.

Я понял, что стою перед величайшей развилкой.

Налево – равнины. Можно прекратить недоразумение, объяснить мистеру Джибсену, что, говоря о необходимости со следующей недели ходить в школу, я имел в виду, что буду посещать центральную среднюю школу города Бьютта, а вовсе не обучать студентов в университете штата Монтана. Можно вежливо извиниться, поблагодарить за награду и объяснить, что лучше, наверное, отдать ее другому – кому-нибудь, кто по праву может водить машину и голосовать, а также способен на коктейльной вечеринке отпустить шутку-другую о налогах. Да, тем самым я подставлю доктора Йорна, но ведь он сам первый меня подставил. И это будет благородным поступком – из разряда того, как поступил бы мой отец, повинуясь этому своему ковбойскому кодексу чести.

Направо – горы. Можно соврать. Врать всю дорогу до Вашингтона, а пожалуй, что и там, затворившись в гостиничном номере, пропахшем старыми окурками и моющими средствами, а иллюстрации, карты и пресс-релизы подсовывать под дверь, точно современный волшебник Изумрудного города. Или даже нанять какого-нибудь актера подходящего возраста, этакого ковбоистого рубаху-парня – а что, ковбой-ученый, отличная идея – вашингтонцам понравится остроглазый самородок из Монтаны. Или самому переодеться. Может, сменить прическу?

– Мистер Спивет? – нарушил ход моих мыслей Джибсен. – Вы еще тут?

– Да. Еще тут.

– Так мы можем на вас рассчитывать? Было бы здорово, если бы вы приехали не позднее следующего четверга, чтобы произнести речь на публике. Все будут в восторге.

Кухня у нас старая-престарая. Зубочистки, огнеупорный винил – и никакого ответа на томящий меня вопрос. Я поймал себя на том, что гадаю, а как бы поступил Лейтон. Лейтон, даже в доме не снимавший шпор с сапог, собиравший коллекцию старых пистолетов, а однажды, после просмотра фильма «Инопланетянин», даже скатившийся прямо с крыши на детской тележке, облаченный лишь в пижаму с космонавтами. Лейтон, мечтавший увидеть Вашингтон, потому что там живет президент. Лейтон не колебался бы.

Но я-то не Лейтон. Мне его героизм и не снился. Мое место – за письменным столом у себя в комнате, где можно неспешно зарисовывать Монтану во всей ее целостности.

– Мистер Джибсен, – промолвил я, сам чуть не начав пришепетывать. – Спасибо огромное за предложение – я очень удивлен, честное слово. Однако принять его я не могу. У меня очень много работы, и… ну… словом, огромное спасибо, всего доброго.

И я повесил трубку, не дав ему возможности возразить.

Глава 2

Карта 22–3 августа. Из блокнота З100

Трубка опустилась на рычаг, связь между Вашингтоном и ранчо Коппертоп прервалась. Я представил себе, как в каком-то маленьком среднезападном отделении связи служащая в очках в роговой оправе выдергивает штекер из гнезда, и этот рывок отдается у нее в наушниках тихим хлопком. Служащая поворачивается к товарке по работе и возобновляет беседу о смывке лака для ногтей – беседу, длящуюся весь день, потому что ее постоянно прерывают.

На обратном пути я помедлил у двери в кабинет доктора Клэр. На столе у нее громоздилось уже пять гигантских таксономических справочников в кожаных переплетах. Прижав указательный палец левой руки к какой-то строчке в одном из огромных томов, она быстро-быстро водила указательным пальцем правой по более мелким таксономиям – точно исполняя миниатюрное танго с блошками.

Она заметила, что я стою в дверях.

– Думаю, скорее всего, это новый подвид, – промолвила она, не отрывая пальцев от страницы, но глядя при этом на меня. – На брюшном стерните присутствует ямка, ранее нигде не описанная… то есть как мне кажется. Конечно, всегда есть вероятность, что… но, кажется, нет.

– Не знаешь, где отец? – спросил я.

– Мне кажется…

– Не знаешь, где… – снова начал я.

– Кто звонил?

– Из Смитсоновского института.

Доктор Клэр засмеялась. Это с ней случалось так редко, что сейчас я совершенно не ожидал. По-моему, от удивления чуть не подскочил.

– Ублюдки, – заявила она. – Если когда-нибудь будешь работать на большой институт, просто помни, что все они там – по определению – ублюдки. На каждом шагу бюрократическая любезная неэффективность.

– А как же перепончатокрылые? – спросил я. – У них тоже своя бюрократия.

– Ну, муравьиная колония вся сплошь состоит из самок. Совсем другое дело. А Смитсоновский институт – с давних времен чисто мужской клуб. У муравьев нет раздутого эго.

– Спасибо, доктор Клэр, – сказал я, поворачиваясь уходить.

– Вы там уже закончили? – спросила она. – А то я скоро начну готовить. {17}

Когда я вернулся на крыльцо, Грейси как раз заканчивала последний початок.

– Грейси! – воскликнул я. – Ну что? Сколько попалось плохих?

– А вот не скажу, – буркнула она.

– Ну Грейси! Ты весь эксперимент загубишь!

– Ты висел на телефоне часов шесть, не меньше. Мне было скучно.

– Что ты сделала с плохими?

– Повыбрасывала их во двор Очхорику.

– Их? – переспросил я. – Ага! Значит, было больше одного. Ну сколько же?

Она содрала с початка последние серебристые волоконца и швырнула его в жестяное ведерко к остальным. Яркие початки лежали в ведре друг на друге, торча во все стороны. Аккуратные желтые зернышки сверкали на предвечернем солнце – ни дать ни взять кнопки, буквально умоляющие, чтоб их нажали. Ничто не способно так преобразить день, как ведро сырой сладкой кукурузы. Эта насыщенная желтизна, символ плодородия, обещание подтаявшего масла… довольно, чтоб изменить парню жизнь.