Йога. Искусство коммуникации - Бойко Виктор Сергеевич. Страница 69

С этой частью задачи имеет дело внешняя, так называемая Бахиранга-йога, состоящая из четырёх этапов: яма, нияма, асана, пранаяма (иногда к ним относят и пратьяхару, но чаще она считается водоразделом, границей между перечисленными выше внешними шагами йоги, и внутренними — дхарана, дхьяна, самадхи).

Поскольку тело и психика неразделимо переплетены друг с другом, то проблемы одной части данного единства всегда до какой-то степени являются проблемами другой. Простая логика говорит о том, что нормальная адаптация ко внешнему миру и социуму должна автоматически сопровождать жизнь среднестатистического человека, и только при её наличии речь может идти о специальной деятельности, каковой является внутрипсихическая технология традиционной йоги.

В молодости почти каждый человек обладает изрядным запасом здоровья, что естественно помогает ему приспосабливаться к бытию, если только не возникают какие-либо чрезвычайные факторы или обстоятельства. В этот период жизни главную роль играет бодрствующее сознание, которое обеспечивает накапливание необходимой информации и на этой основе — хорошую «притирку» личности к социуму.

Но где-то к половине жизненного пути ориентиры вынужденно меняются. Запас здоровья, казавшийся бесконечным, начинает проявлять свою ограниченность, примерно к сорока годам тело постепенно сдаёт, человек вынужден приспосабливаться теперь к его требованиям. Поскольку к этому возрасту репродуктивная функция, как правило, выполнена, то, успел субъект сделать это или нет, но природе он как представитель вида больше не нужен, и о своём угасающем здоровье должен заботиться самостоятельно.

Юрий Визбор обрисовал эту ситуацию весьма образно: «Весть о том, что наше тело смертно, застаёт нас в раннем детстве, и всю последующую жизнь мы никак не можем смириться с этой очевидной истиной. Повзрослев, мы обнаруживаем, что у нас есть сердце, печень, суставы, почки, что всё это может биться, гнуться, ломаться и всячески портиться. Мы начинаем вслушиваться в глубины своего тела, более далёкого, чем космос. Мы не знаем, как там с духом, но тело дано нам только один раз. Иногда нам кажется, что вот когда-то наступит раннее утро, мы выбежим на поляну, вымоемся по пояс ледяной водой и начнём новую жизнь. Нет, ничего этого не происходит. Мы тянемся к различным стимуляторам, заменителям, возбудителям, угнетателям, и наше тело в ужасе пытается компенсировать эту дрянь, избавиться от неё. В конце концов оно начинает протестовать, но мы даже не в состоянии понять эти истошные крики, снова заглушая их химикатами, варварской едой, бездеятельностью, бесконечным валянием и лежанием. Мы начинаем бояться своего тела, ожидая от него одних лишь неприятностей. Это глубокое непонимание, возникшее в результате спешки, лености, лёгкомыслия мы начинаем называть старением. Сначала в шутку, напрашиваясь на комплименты. Потом уже без всяких шуток, с тревогой. Поэтому только в зрелости человек начинает понимать, что одна из самых светлых радостей жизни — радость владения своим телом...»

Зачастую, когда типовые человеческие задачи в целом по жизни разрешены, а здоровье ещё осталось, возникает вопрос о подлинном её смысле. К этому времени бессознательная часть психики субъекта обычно оказывается перегружена массой вытесненного материала, замусорена «хламом» не перегоревших эмоций, не свершившихся мечтаний, неразрешённых конфликтов. «Тот, который во мне сидит», начинает требовать своё, и чем дальше, тем сильнее. Кроме того, необходимо всё же налаживать диалог с организмом, иначе рано или поздно начнутся большие неприятности — «...И в путях роковых завивается небо, как свиток, — это тело живых превращается в камеру пыток».

И вот в таком неустойчивом состоянии, с начинающим сдавать здоровьем и расшатанной нервной системой, человеку зрелых, а порой и юных лет, приходится заново решать задачу двойной адаптации. Это серьёзная проблема. Примерно к тридцати годам складываются достаточно жёсткие привычки, вырабатывается стойкий жизненный уклад, и вводить в него нечто новое, связанное с телом и психикой — тяжёлая работа. Кроме того, желательно, чтобы темпы и способы физической реабилитации соответствовали скорости перестройки психики, чтобы они не противоречили друг другу и обладали необходимой постепенностью.

Один из моих друзей, с которым мы когда-то вместе начинали, в своё время около двух лет посещал школу йоги при софийском центре геронтологии (болгары вообще очень здорово контактировали по этому вопросу с Индией в шестидесятых-семидесятых годах). Когда в нашем разношёрстном коллективе начинающих йогов-энтузиастов разгорелись первые дебаты между сторонниками первоначальной работы с телом и немедленного духовного прогресса, Валера ненавязчиво заметил: «С медитацией лучше не спешить. В одиночку и без учителя — чревато, сколько угодно нехороших прецедентов. Нас об этом специально там предупреждали».

К этим его словам я отнёсся с полным доверием уже только потому, что даже в практике асан ничего толком не получалось. А ведь тело — это самое простое в йоге, то, с чего начинают. Уж если мы не в состоянии разобраться с ним, то какие тогда есть основания для попыток в более сложных вещах? Оправдан ли пропуск каких-то начальных этапов йоги, которая, как всегда подчёркивают тексты, требует железной последовательности?

Мы твёрдо решили быть скрупулёзными, и, как выяснилось гораздо позже, не ошиблись. Это подтверждает и притча, с которой довелось ознакомиться много лет спустя.

Суть её в том, что однажды некий воинственный раджа после долгой междоусобицы победил своего соседа. Пока он придумывал неудачнику казнь, последний был помещён в высокую башню. Снизу от железной двери до самого верха вела длинная винтовая лестница, а там, за следующей подобной же дверью была маленькая каморка с небольшим проёмом окна, которое не имело решётки, поскольку далеко вниз уходила совершенно гладкая поверхность изразцовой стены. Обе запертых двери внизу и вверху денно и нощно охраняли стражники. Высота башни была около ста пятидесяти локтей, и всё же пленник из неё бежал. Дело в том, что верхнее окошко располагалось на одной стороне, а нижняя дверь с первым стражником — на другой. Друзья пленного раджи подобрались ночью к основанию башни и пустили вверх здоровенного жука, к которому привязали тончайшую шелковую нить. На какой-то по счёту попытке жук всё же добрался до окошка, и раджа взял нитку, как-то просигналив об этом. Тогда внизу привязали к первой нити другую — чуть потолще. Пленник и её вытянул к себе. И так несколько раз, всё толще и толще становилась нить, которую он вытаскивал наверх. Постепенно дошла очередь до бечевки, а потом — до хорошего каната, по которому он и спустился, пока оба стражника мирно храпели у запертых железных дверей.

Мораль притчи проста, как мычание: если вы начинаете практиковать йогу не последовательно, то уподобитесь жуку, к которому привязали толстый канат.

Ровно двадцать лет спустя, почти как в романе Дюма-отца, жарким летним днём, устроившись на скамейке симферопольского Городского сада, мы с моим давним другом, тем самым, который обучался когда-то в Болгарии азам йоги, составляли вслух частную статистику по судьбам людей, с которыми нас связал в прошлом общий экзотический интерес.

Картина получалась весьма занимательная, но не слишком весёлая. Все те, кто когда-то начал своё увлечение с телесного аспекта, пребывали в добром здравии, на различных стадиях личностного развития или без оного. Кое-кто за эти годы давно добился своих ограниченных целей и благополучно покончил с йогой. Многие оставили её, так ничего и не достигнув, просто была отдана дань моде.

Участь же тех, кто в самом начале повернул на скользкие тропинки «чистой духовности» оказалась, без преувеличения, горькой. В лучшем случае они давным-давно забросили всякие занятия «медитацией», — те кто остался живым и здоровым после долгих и безуспешных попыток преуспеть в этом.

Не знаю с помощью какого шестого чувства ещё в самом начале своей йоговской Одиссеи я ощутил: если и есть шанс что-то понять в этом, то лишь через конкретную работу с материей. В рост возможно идти только опираясь на твердую почву действительности, другие подходы слишком зыбкие. Человек прежде всего телесное существо, и отталкиваться следует от этой единственной и доподлинной реальности.