Цепная реакция - Лагздынь Виктор Оттович. Страница 5

— Ну?

И уселся за стол, хмурый и злой.

Эдгар пристроился в углу кровати и стал без всякой надобности теребить край одеяла. Спустя несколько минут он бросил взгляд на отца. Тот с мрачным видом медленно вертел на столе пепельницу. Нет, никуда отец теперь из комнаты не уйдёт. А позвонить Рите нужно обязательно!

Ничего не поделаешь, придётся ждать, когда кончится эта чёртова гроза.

Эдгар опять бросил взгляд на часы. Времени ещё было достаточно.

19.20

Анрийс остановился посреди дороги. Водяные струи с низкого неба громко хлестали по отцовскому клеёнчатому плащу. Вода с непокрытой головы стекала за поднятый воротник.

Гроза навалилась на лес всей мощью, будто хотела с ходу оглушить, ослепить, опрокинуть, уничтожить. Анрийс оглянулся — сзади, с юга, на помощь атакующему небесному воинству неудержимо неслись всё новые и новые ватаги косматых туч.

Он свернул с дороги, перепрыгнул неглубокую придорожную канаву и встал под высокую разлапистую ель. Перестал греметь плащ, но по-прежнему непрерывно шумел дождь, булькала и плескала вода, переполнившая канаву, колею на дороге. Снова ударил гром, над самой елью. Анрийс втянул голову в плечи и напряжённо вглядывался сквозь низко опущенные лапы.

Гобземское кладбище находилось всего в каких-нибудь двадцати шагах от него.

Кладбище было таким маленьким, что взгляд свободно охватывал его целиком. Невысокая деревянная ограда давно сгнила и повалилась, словно стеснённый ею погост решил переступить свои границы и раздаться вширь за счёт леса. Или же, наоборот, сам лес наступал на кладбище, недовольный тем, что у него отняли этот клочок земли. От былого ограждения уцелели только ворота — два высоких столба с кровелькой между ними, будто причудливый переход из одного мира в другой.

На нескольких могилах под проливным дождём мокли пёстрые букеты цветов. Дорожки посыпаны светлым песком, ливень ещё не успел смыть длинные продольные полосы — следы грабель. Здесь покоились погибшие в боях партизаны, за их могилами ухаживали школьники. На другом краю маленького кладбища тоже всё аккуратно прибрано. Там похоронены дедушка и бабушка Анрийса.

Однако не все могильные холмики тщательно ухожены. Некоторые густо поросли сорной травой, есть даже такие, которые почти сровнялись с землёй. На двух холмиках массивные угластые памятники из серого полированного гранита. Кое-где на крестах висят изломанные ржавые остовы жестяных венков. Вообще тут много всевозможных крестов — и тяжёлых, чугунного литья, с витиеватыми надписями старинным готическим шрифтом, и простых деревянных, безо всяких надписей. Посерели от времени, покрылись лишайником, некоторые без перекладин, как простые колы. А вон тот крест, вдали от дороги, совсем уже повалился. С каждой весной он всё больше и больше обрастает землёй.

Здесь, на кладбище, в высокой траве к середине лета созревает множество земляники, красной и крупной. Но никто никогда не собирает её, не ест…

Под этими старинными гранитными памятниками, под безрукими крестами, под нетронутой земляникой спят вечным сном люди, родные которых все сами поумирали или разбрелись по белу свету. И только выбитые в камне или литые в чугуне надписи ещё хранят их имена. Ну, и может быть, смутно помнят их очень старые люди, как зыбкую малозначащую частность их далёкого-далёкого детства.

Прежде посреди кладбища стояла небольшая бревенчатая колоколенка — Анрийс помнил её ещё с похорон дедушки. Но и её не пощадило время, и колокол теперь висит на толстенной полувековой берёзе.

Ветер хлещет по нему водяными струями, и сквозь шум непогоды временами можно различить тихое жалобное гудение, словно верёвку колокола трогает чья-то невидимая рука…

Даже посреди дня, при ярком солнечном свете Анрийс боялся Гобземского кладбища и всячески избегал проходить мимо него в одиночестве. А теперь, когда старые, покосившиеся кресты, казалось шевелились в сплошной пелене дождя и в голубоватых вспышках молний, когда порывы ветра заставляли стонать сумеречный лес, не говоря уже о том, какие холодящие душу громовые удары обрушивались сверху, с разбушевавшихся небес, — теперь Анрийса пронизал ужас. Сдавило горло. Он словно прирос к месту, не в силах сделать ни шага, ни даже полшага от ели.

Привидений на Гобземском кладбище не водилось; разговоров об этом Анрийс не слышал даже от древних старушек. Но память услужливо подсказывала страшные подробности из сказок и легенд: белые тени скользят между крестами, возы, которые возле кладбища тяжелеют от невидимых седоков, мчащиеся кони, глухие стоны из-под земли и встречные чёрные кареты с синим пламенем вдоль обода колёс…

Анрийс ни на грош не верил этим россказням, он отлично знал, что никаких духов нет и быть не может, что это досужие выдумки. Так откуда же леденящий страх? В чём причина? Анрийс и сам не знает. Боится — и всё! Боялся, ещё когда шёл по дороге. И чем ближе кладбище, тем сильней он боялся. Как будто страх вышел ему навстречу из тех ворот с кровелькой на двух столбах, схватил за руки, опутал ноги, сдавил грудь так, что спёрло дыхание, а сердце забилось часто и гулко. И вот он стоит один посреди леса, под высокой елью, а кресты и едва слышно гудящий колокол в двух десятках шагов от него. Стоит, и смотрит, и ждёт. Чего ждёт — сам не знает.

А страх всё не проходит. Только к нему понемногу начинает примешиваться и стыд. Ведь стыдно! Стыдно стоять так и бояться невесть чего. И ещё возникает злость. На самого себя — на кого же больше? Сколько можно стоять так под елью!

И всё-таки ещё немало минут прошло, пока наконец Анрийс заставил себя шевельнуться. Нужно идти! Дороги назад для него нет. Он обязан идти, невзирая ни на какие страхи. Он ведь не просто сам по себе, а звено в пионерской цепочке, и от него зависит, пойдёт ли дальше важная весть.

Усилием воли Анрийс заставил себя шагнуть от ели. Небо сразу же обдало холодным душем, от которого он невольно съёжился. Перепрыгнул канаву и стал медленно продвигаться вперёд.

В этот момент у Анрийса начался новый этап битвы со страхом, а говоря точнее, с самим собой. Первое сражение Анрийс выиграл, когда, вопреки отчаянному нежеланию, оторвался от ели, двинулся к кладбищу. Теперь же предстояло одолеть нечто совершенно противоположное — стремление побежать, помчаться что есть силы мимо всех этих памятников, крестов, ворот, мимо гудящего под ливнем и ветром призрачного колокола, бессмысленно нестись по пустынной лесной дороге подальше от могил, от кладбища, пока, наконец, глаза не узрят людское жилище.

Выиграть это второе сражение было ещё потруднее, чем первое. Помогало лишь сознание, что, если дать волю ногам, то снова его атакует загнанный в угол страх. Будет толкать в спину, заставлять бежать всё быстрее, терять последние силы и… уважением самому себе.

Анрийс заставлял порывавшиеся к бегу ноги придерживаться размеренного ритма. Самым главным было не дать себе ни на секунду поверить в лживое ощущение, будто кто-то сзади сверлит взглядом затылок…

Скажите откровенно, что бы вы сделали, окажись на месте Анрийса? Не побоялись бы?.. Так-так! Ну хорошо, предположим… А теперь посмотрите на него, как он шагает — маленький, тощий, в широченном отцовском плаще, один среди лесных великанов, под чёрным небывало свирепым небом — оно, кажется, вознамерилось сегодня стереть с лица земли всё живое. Идёт, не оглядываясь, ибо он знает, что должен идти.

А теперь скажите: кто он, Анрийс, трус или не трус? Как вам кажется, а?.. Одно ли и то же — смелость и отсутствие страха? Кто по-настоящему храбрец — тот, который никогда и никого не боится? Или тот, кто умеет совладать со своим страхом, преодолеть его?

Как бы там ни было, Анрийс сумел победить свой страх. За поворотом дороги, который скрыл кладбище, он пошёл быстрее. Дождь лил как из ведра, да и поторопиться не мешало — сообщение из школы вон сколько ещё пионеров должно обойти! И Анрийс перешёл на трусцу.