Фьезоланские нимфы - Боккаччо Джованни. Страница 27
CCCLXV
Труп вынес из воды отец несчастный
И положил, рыдая, на траву,
И проклинал он этот день ужасный:
«Сын ненаглядный, как переживу?
Как мать узнает: сгинул сокол ясный,
Его не видеть больше наяву?..
Что делать нам, убогим, в горькой доле?
Одни мы одинешеньки — доколе…»
CCCLXVI
И вбитое копье из сердца вынул,
И на железо он глядел с тоской.
«Сынок мой, кто со злобой ярой ринул
Его в тебя, с свирепостью такой,
Что красный день мой уж навеки минул? —
Он говорил, рыдая. — Где покой?
Уж, верно, тут Дианы злое жало.
Ей, ненасытной, нашей крови мало».
CCCLXVII
Но вот, оглядывая неустанно
Копье со всех сторон, он в нем узнал
То, что при сыне было постоянно.
Тут, света уж невзвидев, зарыдал:
«О, что же тут за дикий случай странный?
Сынок мой глупый, бедный! — он сказал. —
К нему пришел ты сам ли злой судьбою,
Расчелся ль кто твоим копьем с тобою?»
CCCLXVIII
Потом, поплакав долго и уныло,
Он сына поднял на плечи себе
И с тем копьем, что было так постыло.
Отнес его домой, к родной избе.
И матери поведал все, как было,
Все время плача, о лихой судьбе,
И, показав копье, того не минул,
Как сам его из груди сына вынул.
CCCLXIX
А плакала ли мать тут безутешно,
Об этом никому не нужно слов,
И не пересказать бы мне, конечно,
И вопль, и плач, и поздний тщетный зов,
И как она, страдая в тьме кромешной,
Кляла Фортуну и самих богов,
Лицом к лицу сыночка прижималась
И в муках, и рыданьях надрывалась.
CCCLXX
Но наконец, как чтить умерших строгий
Повелевал обычай той порой,
Так тело, после скорби слезной, многой,
Рождавшей плач, и жесткий вопль, и вой,
Сожгли, рыдая с мукой и тревогой,
С великой, безутешною тоской,
Как те, что в этой жизни благо знали
Единственное — и его теряли.
CCCLXXI
А после пепел стынущий собрали
Костей сыновних и к реке пошли,
Где воды все багряные бежали
И кровью сына милого цвели.
У берега там землю раскопали
И пепел в ней глубоко погребли,
Чтоб имя там его не погасало,
Но реку навсегда знаменовало.
CCCLXXII
С тех пор, как ныне, реку люди стали
Прозваньем Африко именовать:
И там в тоске и горе пребывали
Отец-страдалец, мученица мать.
Так Африко окончил жизнь в печали.
О милом память — речке сохранять.
Оставим их и возвратимся снова
Мы к Мензоле, о ней продолжу слово.
CCCLXXIII
А Мензола тем временем страдала
И грустно, и раздумчиво жила.
Но все ж, поняв, что облегчить нимало
Всего, что совершилось, не могла, —
В неcчастиях терпенье обретала
И, как бывало, снова начала,
Хоть изредка, с подругами встречаться
И, хоть и против воли, оживляться.
CCCLXXIV
И повстречать не раз ей приходилось
Тех нимф, что были с ней, когда она
Досталась Африке. Все, что случилось,
И все другие знали уж сполна, —
Не о грехе, конечно: говорилось
О том, как честь успешно спасена.
И Мензола, умея лицемерить,
Заставила в свое спасенье верить.
CCCLXXV
И с каждым днем спокойней становилась
И тверже Мензола, убеждена,
Что к ней все уваженье сохранилось
Ее подруг, считавших, что она,
Как и они же, чести не лишилась,
И лжи ее поверивших сполна,
Так что казалось ей, что и Диана
Уж ни греха не вскроет, ни обмана.
CCCLXXVI
Не значит это, что она изгнала
Из сердца Африка, иль чтоб могла
Забыть услады прежние, — нимало;
Иль чтоб его тихонько не звала,
Когда не страшно, или не вздыхала
По там частенько, ласково-мила;
Влюбленную, любовь ее страшила, —
Она огонь глубоко в сердце скрыла.
CCCLXXVII
И, как всегда, бродить уже решилась
С подружками она, с копьем в руке,
Охотясь. Вот в том месте очутилась,
Где Африко сдалась. И вдалеке
Любуясь, завздыхала, умилилась,
Чуть слышно молвя в сладостной тоске:
«Мой Африко, всей радостью земною
Ты здесь упился, овладевши мною!
CCCLXXVIII
Теперь уж я не знаю, что с тобою,
Но, думаю, тоскуешь обо мне
Глубоко. Только не моей виною:
Страх не дает мне мыслить об огне».
Так говоря, желала всей душою,
Чтоб Африко доволен был вполне,
Теперь уверенная уж заране,
Что все здесь тайна — нимфам и Диане,