Ася находит семью - Лойко Наталия Всеволодовна. Страница 33

— Ну почему? Я ли вам не долблю, я ли не работаю над вашим сознанием?

Теперь, когда на летнее время Ксения рассталась с курткой, особенно заметно, как она худа и слаба.

— Ну почему вы такие трудновоспитуемые? Ну что мне делать? Я же обещала: «Справлюсь».

Девочки притихли, они догадываются, как нелегко Ксении, которая хотя и старается казаться взрослой, немногим старше их самих. Ася не сердится даже на «сито прошлого». Однако Ксения спешит побороть минутную слабость.

— Справлюсь! И все старье из вас повыкорчую. Где вы раздобыли этого дурацкого царевича?

Дурацкого?! Ася отрезает:

— Нигде!

Катя держит сторону Аси:

— Не говори, Аська, не говори!

— Только задержали меня, — сердится Ксения и приказывает: — Помогите мальчишек найти. Федю ищу, Сережку Филимончикова… Тут их не было?

Два голоса дружно откликнулись:

— Мы не шпиявки.

Когда под быстрыми ногами юной воспитательницы задребезжали железные ступеньки лесенки, Катя проворчала:

— Нахватались… Подцепили… Сама бы так сочинила.

— И, главное, «ерунда»! — подхватила Ася. — А ты послушай дальше. — Почти шепотом, скороговоркой, без надлежащей выразительности она досказывает последнюю строфу:

— Все верно! — подытоживает Катя и вдруг признается: — А мне, думаешь, не захотелось с тобой дружить?

За окном огромное темное небо, тоненький светлый серп месяца. Возможно, Федя с товарищами, если их внизу не настигла Ксения, тоже глядят на далекий месяц, продумывая план спасения Петрограда.

Разве не обидно, что они не позвали Асю и Катю? Разве при коммунизме будет такое неравноправие?

Девочки долго молчат. Вдруг Ася хватает Катю за плечи.

— Не буду я больше писать стихов! Ни строчки.

— Спятила!

— Нет. Кончено. Навсегда. Ксению ненавижу.

— Ты? Ненавидишь?

— Ага!

— Ненавидишь Ксению?

— Ну, не люблю… — далеко не так уверенно произносит Ася.

— А почему, если она тобой недовольна, ты как кисель, хоть ложкой собирай? Почему, если похвалит, ты носишься и песни поешь?

Ася сама не знает почему, но в глубине души не сомневается — одобри Ксения стихотворение «Коммунизм», не было бы на земле поэта счастливее ее.

22. Мученица науки

Наступил июнь, пришла пора сборов в летнюю колонию. В самый канун отъезда детдомовцы — и отъезжающие и остающиеся — были отправлены спать несколько раньше обычного. И вот, когда водворился порядок и в дортуаре уже господствовала относительная тишина, Асина постель оказалась пустой.

Последним Асю видел младший из Филимончиковых — Ванюша. Шмыгая острым носиком, он охотно расписывал, как та стояла во дворе у колоннады и спорила с Шашкиной (Шашкину Варю мальчик знал отлично, из ее рук он недавно получил тапочки цвета хаки). Ася была, как всегда, в клетчатом сарафане, но растрепана не как всегда, а еще ужасней. Ванюша к тому же заметил, что она страшно вращала глазами.

— А у Аси с собой ничего не было? — спросила Татьяна Филипповна.

Мальчик раскинул руки:

— Во, сколько заграбастала. Сто штук белья. Белого-белого.

— Не сто, а шесть, — поправила Татьяна Филипповна и отослала горе-свидетеля спать.

Она сама два-три часа назад вручила Асе шесть широченных простынь из той кипы белья, что лишь сегодня удалось раздобыть для нужд колонистов в Управлении народными дворцами. Ася взялась отнести в швейную мастерскую эти дорогие, тонкие, помеченные замысловатыми, искусно вышитыми вензелями простыни, но не отнесла, исчезла вместе с ними.

При допросе Филимончикова-младшего присутствовала Ксения. Оставшись вдвоем с Татьяной Филипповной, она глянула на нее искоса и произнесла:

— Пожалуйста, бытие…

— Какое бытие?

— То, что определяет сознание. Мадам берет верх, атмосфера ее мастерской.

— Ты о Варе?

— О Шашкиной.

В который раз Татьяна Филипповна пожалела, что однажды, не подумав, рассказала Ксении историю катушек, перекочевавших с фабрики на Сухаревку; да еще подтрунила над Вариным хвастовством по поводу ее умения обводить вокруг пальца мадам Пепельницкую.

— Мастерская забыта, — сказала Татьяна Филипповна. — Варей на фабрике довольны.

Ксения пожала плечами, что делала чуть ли не при каждом упоминании о Шашкиной. Еще бы! Как-то она увидела у Аси фотокарточку Вари — в локонах, в горжетке, с глазами, устремленными ввысь. По разумению Вари, эта красивая поза говорила о любви и страдании, по разумению Ксении — о том, что к Шишкиной надо еще и еще раз внимательно присмотреться.

В этот последний вечер было не до спора. Ксения опять пожала плечами и отправилась по делам. Дел у Ксении Гущиной вдосталь. Райком РКСМ возложил на нее ответственность за вывоз детдомовцев в хлебородную губернию. Завтра она отправляется в колонию как человек авторитетный в области социального воспитания. Вдоволь самых важных дел!

Не меньше хлопот и у Татьяны Филипповны, но, когда и для взрослых приходит время сна, она, неслышно ступая (неуклюжие сапоги спрятаны на зиму, их сменили мягкие, тоже достаточно неуклюжие самодельные туфли), заглядывает еще раз к старшим девочкам.

Не объявилась ли Ася? Нет! Сразу почувствовав неодолимую усталость, Татьяна Филипповна опускается на ее неразобранную постель.

Распахнутые окна выходят в парк. Верхушки лип почти заслоняют небо. Если привстать, увидишь вдалеке пруд, зеркально сияющий в яркую лунную ночь. Но Татьяна Филипповна не встает — нет сил.

С соседней кровати доносится сонное бормотание Кати, девочка сбилась с ног, разыскивая Асю. Вместе с добровольными помощниками Катя облазила парк, обследовала все уголки дома. Набегалась, наволновалась, спит. Все детдомовцы спят — ряды подушек, ряды детских голов. За день наработались и те, кто не едет в колонию, кому придется провести лето в Москве, помогать Татьяне Филипповне готовить дом к началу учебного года. Все спят, словно солдаты после боя.

Однако усталость даже солдатам не мешает улыбаться во сне, тем более детям. Что же грезится будущим колонистам? Возможно, усадьба пана Щепановского, изобилие его фруктового сада, зеленеющий огород, полный сочной моркови, сладких, хрустящих стручков гороха. Пожалуй, кто-нибудь лакомится во сне парным молоком, — ведь черниговский исполком обещал детской колонии четырех панских коров…

Шурик не поедет в хлебородную губернию, останется здесь, возле матери. Матери трудно без него. Никто не знает, как ей трудно. Из Сибири давно нет никаких вестей, а ведь надо скрывать тоску от сотен пытливых глаз… Если верно, что человек может работать за десятерых, то это прямо относится к Татьяне Филипповне. Она взваливает на себя любую ношу, не дает себе ни минуты отдыха. Она и теперь вызвалась встать раньше всех и пешим порядком двинуться на Пятницкую, чтобы отыскать там дом, о котором только и осталось в памяти, что окошки, затянутые изморозью, да обледенелое крыльцо. На нем в давний январский день растянулся неловкий от многих одежек Шурик.

Ночью искать бесполезно, но на рассвете Татьяна Филипповна отправится в путь, если постель Аси простоит до утра пустой.

Еле поднявшись, Татьяна Филипповна покинула дортуар, добралась до своей жесткой кровати, не раздеваясь, повалилась на нее и уснула. Тоже, как солдат после боя.

…Ася в это время не спала. Однако, чтобы понять, что же с ней произошло, надо вернуться к событиям прошедшего дня.

Весь день Ася трудилась не меньше других, даже, если хотите, больше. Ее выбрали старостой одной из артелей, занятых сборами в колонию, а коли ты староста — носись по дому, спускайся то и дело в вестибюль, выполняй команду: «Уложи сюда. Отнеси туда» или: «Сбегай выясни насчет сенников».

Кто мог подумать, что бывший латинист научился так распоряжаться? С тех пор как он подстриг свои волосы и стал членом хозяйственной комиссии, он только и делает, что распоряжается. А Татьяна Филипповна еще ставит его в пример всему персоналу.