Приключения Бормалина - Зотов Алексей Владимирович. Страница 13

Сэр Роберт так хохотал, что дохохотался до упаду в самом прямом смысле слова и от смеха свалился к нашим ногам прямо на груду инструментов, а когда встал, захохотали уже мы с Авантом. Попугай тоже схлопотал себе фонарик, крохотный, но сильный. Залитое тремя огнями подземелье теперь не казалось таким мрачным, да и настроение у нас заметно поднялось, так что последние полчаса мы непрерывно перебрасывались шутками, смеялись и показывали друг на друга пальцами.

У Аванта был самый яркий фонарь. Когда он поворачивался ко мне, что-нибудь говоря, приходилось загораживаться ладонью и сильно щуриться. Словом, время в туннеле мы проводили недурно.

За очередным поворотом показалось вдали светлое пятно, которое по мере нашего приближения росло и приобретало правильную треугольную форму. Шум прибоя раздавался теперь как никогда, и многие брызги залетали даже сюда, в туннель. Мы еще больше повеселели и, потеряв всякую осторожность, шли едва ли не вприпрыжку, громко разговаривая. Но какое счастье, что не о сокровищах и не о том, где именно они лежат! А ведь то и дело порывались поведать попугаю о своих вычислениях, но бдительный Роберт всякий раз останавливал нас словами из песни «Еще не вечер».

Когда до выхода оставалось совсем ничего, вдруг снаружи нам навстречу поднялась зеленая замызганная шляпа, сдвинутая чуть набекрень, а следом — весьма упитанная физиономия с длинными висючими усами. Затем мы увидели большие дула двух пистолетов, а потом и часть голого по пояс торса. Обладатель всего этого глядел на нас из-под шляпы почти ласково. Я уронил весь свой шанцевый инструмент и стал сильно кашлять, чтобы заглушить звуки его падения.

Замолчав на полуслове, мы стояли и смотрели на незнакомца не слишком приветливо. А он ласково глядел на нас, изучая.

— Руки как можно выше, — приказал он красивым драматическим баритоном и указал дулами вверх: дескать, хоть я и ласковый на первый взгляд, но насчет рук говорю вполне серьезно.

На пляже вы сразу узнали бы этого человека. Его нельзя не узнать, и дело вовсе не в количестве разноцветных татуировок, украшавших его от ремня до ушей. Мало ли бывалых людей, у которых тьма татуировок на теле? Тут гвоздь в другом. Эти татуировки были не простыми, а исключительно музыкальными — все, как на подбор.

От плеча до плеча его грудь пересекал малинового цвета нотный стан с дюжиной самых разнообразных скрипичных ключей. Ниже шли диезы, бемоли и бекары. Красивыми латинскими буквами прямо на сердце было начертано: «Фортиссимо», а там, где печень: «Пиано». Целые куплеты известных в народе песен нашли свое место на животе нашего меломана, а профили и автографы популярных менестрелей занимали всю правую сторону груди. А плечи!.. Взглянули бы вы на его плечи, сплошь испещренные названиями групп и команд, новых и старых! Да, незаурядный торс преградил нам выход. Меня разбирало жгучее любопытство, желание хоть одним глазком, лучше правым, взглянуть на его спину: что там?

Немного придя в себя после такой неожиданности, я заметил, что вместо мушкета за плечами Меломана висит гитара. Ну и ну! А позади него ворочался океан.

— Выходите на солнышко! — велел он. — А попугая-то придется ощипать. Давненько мы не ели дичи. Попугай — это дичь или не дичь, Жуткий? — спросил он через плечо.

— Еще какая дичь! — ответили ему жутким голосом.

Роберт было возмутился, но чутье тонкого психолога подсказало ему другую линию поведения.

— Что за дичь вы несете в фа-диез-миноре, юноша? — вальяжно спросил он. — Где ваша продольная флейта? Ведь на ней, помнится, вы играли прошлый год на Шестом континентальном конкурсе в Вене. Где она? Или вы обменяли ее на лоцию Карибского и Испанского морей? Ох, молодежь!

— Какую еще лоцию? — пожал плечами Меломан. А потом спросил через плечо: — Говорящий попугай — это, по-твоему, дичь или не дичь, Жуткий?

— Давай его сюда, поглядим! — рявкнул жуткий голос, повергший нас в дрожь.

Нас с Авантом, но не Роберта. Попугай чувствовал себя превосходно и был явно в ударе: сбивал пылинки с лацканов пиджака, поправлял тесноватый галстук и вообще вел себя достойно. Поэтому Меломан разглядывал не столько нас, сколько попугая. Внимательно разглядывал, с лап до головы. Что и говорить, странная птица…

— Нет, ты все-таки дичь, — наконец решил пират. — С тобой еще не все ясно, но ты дичь. А вот вы кто такие?

Я, недолго думая, брякнул:

— Мы известные артисты из Бисквита и Калькутты. Мы музыканты.

— Вот как! — удивился Меломан. — И ты тоже музыкант? — спросил он Аванта с помощью дула пистолета.

— Естественно, — подтвердил Авант. — Работаю в стиле кантри. — И на всякий случай спел: — Ля-ля-ля!

Попугай одобрительно покосился на новоиспеченных музыкантов и решил возглавить коллектив.

— А я художественный руководитель и главный дирижер мальчишек, — устало молвил он и кивнул на нас по-отечески: дескать, ох уж мне эти мальчишки, хлопот с ними полон рот. — А вообще-то, юноша, вы вполне могли бы быть с нами повежливее. Ведь могли же предложить нам присесть, поскольку мы с дороги, — однако не предложили. Могли угостить чашечкой кофе — а не угостили. Могли, наконец, в непринужденной и ненавязчивой форме рассказать нам, чем живет местная музыкальная интеллигенция, какие у нее нужды и чаяния, как лично вы, юноша, отметили юбилей великого Сибелиуса. А вместо всего этого вы оскорбляете меня, именуя дичью, устраиваете унизительный допрос, держите нас в этом сыром, промозглом погребе. И как мы умудрились заблудиться, возвращаясь с концертов? — растерянно обратился Роберт к нам.

Мы с Авантом стали пожимать плечами: мол, сами в полном недоумении, маэстро, какими ветрами нас сюда занесло.

Роберт продолжал:

— А ведь мы устали, юноша. Мы давали по четыре концерта в день, по четыре! Можете себе представить? Я верю, мой юный друг, что это представить вы себе можете. Ведь и тогда пробиться в финал по продольной флейте было довольно сложно. Чует мое сердце, что не один седой волос появился у вас на голове после того Шестого континентального конкурса в Вене, верно ведь? Помните меня в жюри? Я сидел между Ваном Клиберном и Ван Даммом… А я вас хорошо помню, вы тогда очень нас порадовали.

— Не был я ни на каком конкурсе, — спокойно сказал Меломан и снял шляпу, чтобы утереть пот с лысины. Да-да, он был совершенно и безнадежно лыс. — Вы обознались. Я гитару-то еле в руках держу, какая там флейта!

— Ах-ах! — расстроился Роберт. — А я очень обрадовался, увидев вас целым и невредимым. Так вот, юноша, по четыре выступления в день — и это не считая записей на радио и телевидении, не считая встреч с публикой и пресс-конференций, перерастающих в разговоры по душам. Вы можете, дружище, я по вашим глазам вижу, что вы очень хорошо можете представить, как не-и-мо-вер-но мы валимся с ног от усталости. Очень жаль, что вы не тот самый паренек, который так порадовал нас в Вене. Вы так на него похожи! Постойте, а может, это ваш брат?

— Детдомовский я, — буркнул Меломан. — Родителей-то не помню, а вы — «брат»… Ладно, можете пока опустить руки. — И он спрятал пистолеты за пояс. — Только когда появится Черный Бандюгай, сразу поднимите их снова, будто и не опускали вовсе. Пошли, сейчас разберемся, что вы за музыканты, — веселея прямо на глазах, сказал он, засмеялся и первым стал спускаться по камням, обмахиваясь шляпой. А потом радостно закричал на весь берег: — Ребятушки! Артистов поймал неожиданно для себя самого! Сейчас, сейчас они дадут концерт в двух отделениях.

А во всю спину у него была одна-единственная пороховая татуировка: «Сцена — моя судьба!»

Глава 2

Бандюгаи

Выбравшись из подземелья, мы зажмурились от яркого света. Внизу лениво и могуче ворочался океан, и, когда набегала особо шальная волна, брызги летели высоко-высоко и долетали до нас. Я вдруг подумал, что если бы волны били в остров не со всех сторон, а, скажем, с трех, то Рикошет пополз бы отсюда в ту, четвертую сторону. И полз до тех пор, пока или не провалился бы в глубокую впадину, или не прибился бы к другой суше. Не так ли исчезла Гондвана? [1]