Балтийская легенда - Котельников Борис Борисович. Страница 9

— Правильно!

— И постараемся это сделать сейчас же. — Сырмус посмотрел на часы. — Четверть десятого. Успеем!

Расплатившись, они поспешили к выходу. На ближайшем перекрестке вскочили в трамвай, который доставил их в предместье Сёрнаэс, населенное рабочими — металлистами, текстильщиками, железнодорожниками. Миновав Хагнескую площадь, друзья проходным двором вышли на слабо освещенную улицу, потом на другую. Тут Сырмус сделал знак Отто, и они осторожно вошли во двор. В глубине его чернел одноэтажный дом. В крайнем, не доверху занавешенном окне горел свет. Сырмус нагнулся, взял с дорожки песку и дважды швырнул им в окно. Было слышно, как песчинки зашуршали по раме, стене дома и затихли в траве. Дверь приоткрылась.

— Входите.

Сырмус, оставаясь на месте, проговорил:

— Мы не к хозяину, а к жильцу.

— Жилец уже спит, но разбудить его недолго.

Вошли в прихожую. На столе у окна горела семилинейная лампа, лежала раскрытая книга. Дверь из соседней комнаты отворилась, и в ней показался среднего роста коренастый мужчина в очках.

— А, Сырмус пожаловал! — воскликнул он.

В комнате сидело еще двое. Горела лампа, оба окна завешены плотной материей. Товарищ, впустивший гостей в дом, остался в передней. Там, по-видимому, был его пост.

— Ну что скажете, полуночники? — спросил худощавый брюнет. Он смотрел строгими глазами, но голос был мягким, добрым. — Как прошла встреча?

Сырмус стал докладывать. Отто знал: эти трое возглавляют Финляндскую военную организацию РСДРП. И худощавый брюнет — председатель ее Центральной группы. Товарищи называют его Анатолием. Он лично знаком с Лениным. Тот, что в очках (Отто никак не мог вспомнить его имя), несколько лет назад был исключен из Петербургского университета за участие в студенческих беспорядках. С тех пор он профессиональный революционер. Через стол, уперев подбородок в поставленные друг на друга кулаки, сидит товарищ Павел. Эдуарду видна лишь его голова. Лоб прячется в свисающих, как пакля из куля, слегка вьющихся светлых волосах. Время от времени Павел посматривает на Сырмуса, и тогда Отто видит его светлые умные глаза. До прошлогодних октябрьских волнений в Финляндии Павел служил на миноносце. Был арестован за распространение большевистских листовок в поддержку всеобщей забастовки гельсингфорсских рабочих. Бежал с гауптвахты. Финские красногвардейцы укрыли его, а затем связали с ФВО. С той поры матрос на нелегальном положении. Весной помогал переправлять в Стокгольм и обратно делегатов IV съезда партии. Охранял Ленина, когда тот после съезда остановился в Финляндии.

— Мы надеемся, что динамит получим… Ни в какие споры с эсерами, как было нам сказано, не ввязывались.

— Правильно, — одобрил Анатолий. — Будем считать, что поручение товарищи выполнили.

— У нас… Вернее, Отто, — волнуясь, заговорил Сырмус, — имеет сообщить важные сведения.

— Мы слушаем.

Эдуарду показалось, что товарищ Анатолий произнес это официально, и Отто стало как-то не по себе. Растерявшись, спросил, ни к кому не обращаясь:

— С чего же начать?

Анатолий смотрел серьезными глазами, но вот вокруг них собрались морщинки, взгляд потеплел:

— Лучше с самого начала…

Шутливый тон старшего товарища подействовал успокаивающе.

— Нет, придется все же с конца, — произнес Отто.

— Только и начало не забудьте, — улыбаясь, вставил товарищ в очках.

— В Валентине Кузьмиче я узнал господина, которого видел вместе с Рачковским.

Эта фраза согнала с лиц улыбки. Все выжидательно смотрели на Отто. Тот уверенно, в двух словах рассказал о встрече на Пантелеймоновской.

— А вы не ошиблись?

— Не думаю…

— «Не думаю» для таких обстоятельств не ответ, — Анатолий смотрел в сторону.

— Вы знаете, кто такой Валентин Кузьмич?

Отто и Сырмус молчали.

— Это же Азеф! Евно Азеф! Член центрального комитета партии эсеров, глава их боевой организации, осуществляющей террор. И если Азеф действительно провокатор, то представляете, сколько он погубил честных людей и сколько еще может погубить! Ваше открытие, товарищ Отто, приобретает и для нас немаловажное значение. Дело в том, что на днях эсеры предложили нам вступить в соглашение о совместных действиях. Понимая, что с этой партией могут быть только временные боевые контакты при строго конкретной цели, мы отклонили их предложение. Но по нашей рекомендации в обеих организациях созданы информационные комиссии. Теперь ясно, что до поры до времени мы и во взаимной информации должны быть осмотрительней.

Помолчав, Анатолий продолжал:

— Когда из Бельгии возвратится Андрей, мы его расспросим о встрече на Пантелеймоновской. Возможно, он кое-что все-таки припомнит. Задерживать Отто никак нельзя. Ему нужно быстрее возвращаться в Ревель. Товарищ Павел, с утра займись динамитом. Если к вечеру эсеры его доставят, то в ночь при всех обстоятельствах Отто должен выходить в море. Подбери надежную охрану, не менее пяти-шести боевиков. Надо быть готовым к встрече на эстонском берегу.

— Не зря Валентин Кузьмич о пограничниках и казаках предупреждал, — заметил Павел. — Заботливый эсерик!

— Вот именно! — живо отозвался Анатолий. — Об отъезде никто не должен знать. А высаживаться следует подальше от Ревеля. Как говорится, берегись бед, пока их нет.

— Валентин Кузьмич и Лениным интересовался! — вспомнил Отто.

— Спрашивал, где он сейчас, — оживился Сырмус.

— Вот как! — воскликнул Павел. — Что же вы ему ответили?

— Сказали, что не знаем.

— Да, дела… Завтра же придется связного в Питер послать, — проговорил Анатолий, — надо ЦК проинформировать.

Когда молчат музы

Июльский день долго не хотел уступить место ночи. Солнце давно село, но было светло. Это тревожило Отто.

— Не нервничай, — успокаивал Сырмус. — Сейчас ночи хоть и короткие, но темные. В самый раз для вашей экспедиции.

Отто промолчал, закурил папиросу. Друзья ожидали отплытия, сидя в сарае, где хранились сети, веревки, парусина и другие предметы рыболовецкого промысла. То Отто, то Сырмус осторожно выглядывали в распахнутую дверь. По-прежнему во дворе было тихо. За стеной сарая хрустко жевала корова. На сеновале слышался приглушенный разговор: там отдыхали шестеро боевиков — эстонцев, латышей, русских. Они должны не только сопроводить Отто, но и пополнить ревельскую городскую боевую дружину.

— Сам знаешь, не картошку везем… А ты не будешь волноваться завтра на концерте?

— Конечно, буду. Но это совсем другое волнение. Ведь я артист. Разве может быть человек искусства с холодной душой! Я частенько задумываюсь над тем, как жили и творили Лидия Койдула, Амандус Адамсон, Иохан Кёлер — гордость эстонского народа. Я уже не говорю о гениях русской культуры — наших учителях.

Передохнув, Сырмус заговорил с еще большим темпераментом:

— Помнишь, «Соловья Эмайыги» Койдулы? Кёлера нельзя забыть, пока сохраняются его полотна. Адамсон уже при жизни увековечил себя «Русалкой» и севастопольским памятником погибшим кораблям. Я преклоняюсь перед этими творениями — в них чувствуется великая страсть, бьющаяся мысль, боль народная… А что может оставить после себя артист? Аплодисменты, крики «браво», которые завтра забудутся? Конечно, сохранятся афиши, газетные рецензии. Но это же мертво! Разве они передадут душу, горение музыканта?..

— Нет, ты не прав, Юлиус! — перебил Отто. — Твой талант тоже принадлежит народу. Своей скрипкой ты служишь революции. Мне рассказывали, с каким жаром ты играл во время студенческой демонстрации протеста против Кровавого воскресенья. В январскую стужу за тобой, во главе всей Петербургской консерватории, шли твои товарищи со скрипками у плеча. Ты не раз огнем своей игры зажигал других, звал к борьбе… А сборы, которые передаешь в партийную кассу? Пойми: тебе не обязательно лезть в самое пекло. Береги себя.