Такой смешной Король! Повесть первая - Леви Ахто. Страница 23

Все было ужасно интересно.

Король подружился с толстым солдатом, который часто привозил белье на маленьком грузовичке. Королю нравился и сам этот веселый солдат, и его машина. Имя солдата звучало для слуха Его Величества непривычно: Поликарп. Король сократил это трудное имя, произнося лишь вторую его часть, то есть Карп, что означало на употребляемом на острове языке вполне понятный предмет — коробку.

Он так и называл толстого солдата. Солдат не столько был толст, как широк.

Карп всегда радушно отзывался. Он так же, как Алфреду Чуть-Чуть, всегда много всякого-разного рассказывал Королю и тоже что-то показывал большими руками. На одной его руке, на тыльной стороне, Король заметил татуировку, но он тогда еще не знал, что такое татуировка: ему никто из советников такое явление еще не объяснил. На руке солдата была нарисована голая тетя с рыбьим хвостом. Король даже пытался выяснить, почему не смывается эта рыба, когда Карп моет руки, или он совсем их не моет?..

Хотя Король и слушал рассказы Карпа предельно заинтересованно, не понимал ничего, как и тот, в свою очередь, не понимал многого из того, что ему из своей жизни рассказывал Король. Но Карп Короля понимал больше, потому что прожил дольше.

У Карпа были синие веселые глаза, большой рот, широкий нос и толстые губы, светлые густые короткие волосы стояли торчком. Он был похож на негра, которого Король видел в журнале на чердаке хутора Сааре. Так что, подумал Король, если бы негр был белый, то был бы похож на Карпа.

Королю очень нравилось, когда Карп рассказывал ему то, что он не понимал, — нравилась речь Карпа, когда слова чередовались быстрыми шипящими или рокочущими звуками, которые то и дело прерывались громким раскатистым хохотом рассказчика. Карп смеялся так вкусно, так широко открывал большой рот, точно бегемот, что и Королю хотелось тоже рассмеяться. Король-то не понимал, чему смеется, но все равно. И они вместе заливались, как два колокола, один «бил» низким басом, другой тонко звенящим дискантом.

Королю нравилось общаться с Карпом и обращался он к нему:

— Мой белый Негр.

В этом и нет ничего удивительного, короли везде на земле всегда любили солдат. Любили они солдат каждый на свой лад, но в любом случае солдатам любовь королей ничего хорошего никогда не сулила, потому что короли любили и войну. Люксембургский Король войну любил, разумеется, лишь потому, что ее не знал. Он в том же журнале на чердаке с портретами русского царя и картинкой негра видел также картинку с солдатами где-то в атаке у Севастополя.

Он, конечно, знал, что солдаты — храбрые люди, совершают подвиги, а поскольку Король был абсолютно храбрым человеком, он должен был любить войну, так же и Свен с Валдуром — они обожали воевать. А чтобы воевать, необходимо иметь оружие. Этот факт сам по себе уже достаточная причина, почему в мире никогда не кончаются войны: чтобы воевать, нужно оружие, а, следовательно, тем, кто делает оружие, нужно, в свою очередь, чтобы воевали. Король, конечно, не ломал над этим вопросом голову, потому что ни один советник ему эту сторону войны не освещал. Пока же ему, как другим королям, было необходимо иметь оружие, а приличного оружия у него не было.

У Свена и Валдура были сабли и револьверы, купленные в магазине. Королю Алфред вместо револьвера увы, купил в магазине… лобзики.

Король сам для себя изготовил кое-что, но выглядело это, конечно, несовершенно, даже немного убого, если по-честному. Поэтому-то и засмеялся от души Карп, когда в очередной раз привез белье и увидел Короля, расхаживающего с гордым видом со своим самодельным оружием. Карп не стал критиковать королевское вооружение. Он молча помог Хелли Мартенс внести тюки с бельем в кухню, помог ей также растопить котлы и завел речь о том, как, должно быть, нелегко одной выстирать столько белья — прокипятить, прополоскать, выкрутить, что это, в сущности, мужская работа. Но Хелли Мартенс понимала по-русски даже меньше, чем, скажем, Король, и уже хотела было побежать за соседкой, которая по-русски свободно говорила, поскольку они, соседи, родом с Украины, но в этом не было нужды: Карп, нашедший сухую доску, уже вырезал карманным ножом из нее что-то. Так Хелли и не удалось объяснить, как она приняла себе в помощницы за еду и плату младшую сестру Алфреда Сесси, а она, проработав недели две, сочла эту работу недостойной для себя, честной крестьянки, а воздух города Журавлей — вредным для здоровья.

А воздух действительно городской. Каждый согласится, что в городе, в котором пять тысяч населения, мясокомбинат, мельница, несколько магазинов, три автомобиля и два десятка лошадей, уйма собак и кошек, а можжевеловый лес аж за два километра за чертой города… каждый согласится, что воздух этот не может сравниться с воздухом, скажем, деревни Звенинога. Опять же эти уборные и золотари… Даже Алфред уже через две недели после их переезда в город сказал однажды в конце недели Хелли:

— Надо отвезти ребенка на хутор подышать чистым воздухом.

Так что Сесси была права. На хуторе Сааре была ведь только одна уборная.

Но Карпа наверняка бы эта история не интересовала, к тому же он всецело поглощен работой. Он оказался великолепным резчиком по дереву и за какие-то полчаса вырезал из дощечки совершенно натуральную винтовку. Конечно, она была меньше, чем настоящая, но похожая на сто процентов. Король был восхищен. Он не стал мудрить над вопросом, приличествует ли вообще человеку его сана таскаться с обыкновенным винтарем — ни у кого же такой вещи и быть не могло! Даже Алфред, осмотрев поделку внимательно, повертев в руках, сказал:

— Умело.

Коротко. Король знал — это уже похвала.

Король жил. Сколько он себя помнил, никогда не было в его делах такого размаха: из одного дома — в другой, из другого — в третий.

Глава VIII

Постоянными клиентами Алфреда стали русские. Конечно, островитяне тоже заказывали у него мебель, но не так много. А Хелли Мартенс с утра до вечера витала в «облаках»… Крутилась в них, красная как рак, по вечерам же засиживалась за швейной машинкой, латала солдатские рубашки и чинила одежду Короля. И, нет, невеселая была эта замужняя жизнь для нее — дочери зажиточных родителей, владельцев богатого хутора на Большой земле в деревне Березы. Король еще не осмыслил причины трудностей в жизни своих взрослых подданных, они начались до его рождения, значит, так положено по законам жизни, которые Королю предстояло еще изучить. А в этом процессе его больше интересовал синий нос Жоржа Калитко из коричневого дома по соседству. Королю очень даже интересно было узнать, почему старый Калитко пьет денатурат. Но когда подслушал, как Мария Калитко сказала Хелли, что ее старый денатурата нажрался и валяется трупом, он спросил у Тайдемана:

— Почему тот, кто ест денатурат, трупом валяется?

Тайдеман неопределенно хмыкнул и объяснил:

— Видишь ли… денатурат не едят, им примус заправляют, чтобы на нем по утрам яйца жарить. Денатурат горит, и он не еда. Денатурат — жидкость. Некоторые действительно пьют его, потому что он дешевый.

Это объяснение не было доходчивым — вода вообще ничего не стоит, осталось непонятным, почему тот, кто выпил денатурат, валяется трупом, а тот, кто пьет воду, не валяется. Король, как уже говорилось, не любил надоедать излишней любознательностью, предпочитал до всего доходить своим умом. Он установил, что тот, кто попивает денатурат, сразу же начинает шататься при ходьбе, и пришел к выводу, что Калитко Жора очень часто пьет денатурат и долго затем валяется трупом. А вот это последнее — как валяются трупом — ему никак не удавалось увидеть. Жорж Калитко всегда валялся трупом в своей комнате, куда никого не пускал. А когда он вдоволь наваляется, то сразу уходит из дома и долго не показывается. Из разговоров же Марин Калитко и Хелли Мартенс Королю удалось составить такую картину: семья Калитко — Жорж, Мария, их дочь Бенита и сын Валентин — родом с Украины, Королю неизвестного государства, живут в городе Журавлей очень-очень давно, так давно, что Бените, здесь родившейся, уже восемнадцать исполнилось, а Валентину двадцать. Все в семье Калитко, кроме Жоржа, который пил денатурат, говорят одинаково хорошо и по-русски, и по-эстонски, правда, Жорж говорит по-эстонски так, словно у него язык не гнется.