Я успею, ребята! - Ефремов Андрей Петрович. Страница 15

— Ты, мальчик, зачем товарищей подводишь?

Вот так. Схлопотал, значит, Ляшин свою пару по физике. Ваньчик оглянулся. Не было, кроме нас, в пустом коридоре никого.

— Ну чего таращишься, Иваницкий? Физика своего ищешь? Вместе пошли поищем.

Я с пластинками стою, а они по коридору уходят. Ваньчик в самом конце обернулся.

— Слышь, Кухтин, ты сумку свою крепче держи, упадет.

Дверь на первом этаже хлопнула. Все.

Ну кому тут объяснишь.

Сумка с пластинками болталась и почти задевала ступеньки. Я подхватил ее двумя руками. Теперь ещё поскользнуться… Один этаж, другой…

Я не знал, где искать Бориса Николаевича, кабинет был закрыт. Запертая дверь гремела, я тряс ее, тряс.

— Что шумишь, Кухтин?

Он незаметно подошел, цепко меня за плечо взял.

— Ваньчик там, Ваньчик?

— Да оставь ты ее. Где Ваньчик, что?

— Ну поругался со мной, на меня обиделся. Борис Николаевич, он вас послушается. Позовите его, Борис Николаевич!

ещё немного — я бы все ему рассказал.

Физик пошел вниз по лестнице, потом оглянулся на меня и стал прыгать через две ступеньки сразу.

Когда я вышел из школы, на крыльце никого не было, я остановился на минутку, но они, видно, ушли в самую глубину двора, и я ничего не расслышал, только трамвай постукивал за углом и малыш в красном пальто гремел велосипедным звонком. Я бежал на остановку, перехватывал неудобную сумку, а он все тренькал и тренькал у меня за спиной.

Юра, наверное, адрес этого Виталика наизусть выучил. Мы стояли на трамвайной площадке, а он бумажку с адресом перед собой остановки три держал. То на нее посмотрит, то в окно… Проехать боялся, что ли? Потом говорит:

— Ладно, далеко ещё.

Сумку к стене коленом прижал, чтобы не болталась.

— Знаешь, Витек, мы с тобой теперь перерыв сделаем. Ну, после Виталика. Мама из больницы выйдет — в гости к нам придешь. Съездим куда-нибудь в воскресенье. Точно? С Ваньчиком твоим съездим, а?

Минут сорок мы в трамвае тряслись. Юра остановку узнал, заторопился. Из трамвая выскочили — он говорит:

— Давай сумку, устал ведь. Да не бойся ты, не уроню.

Я и без сумки за ним еле поспеваю, а Юра ещё торопит:

— Давай, Витек, давай!

И головой по сторонам крутит. Там впереди дом в лесах был, мы за него повернули. Юра остановился, смотрит вперед и говорит почему-то шепотом:

— Слушай, Витек, ну чего тебе к Виталику тащиться? Время у меня сегодня есть, что мы там вдвоем делать будем? Проводил ты меня, и хватит. ещё к физику своему успеешь.

Как он про Бориса сказал, я сразу Ваньчика вспомнил. Слушаю Юру и стою. Молчу и все.

— Ну что ты молчишь? Я ж тебя по-человечески прошу.

А сам не на меня, а опять вперед смотрит. Я поглядел туда — никого. Одна серая «Победа» у тротуара стоит. Он подождал немного, подумал.

— Ладно, может, обойдется. Пошли, Витек. Тут двором хороший кусок срезать можно. Мне Виталик объяснял. Из подворотни угол его дома виден.

Наверное, в доме начинался капитальный ремонт и жильцов уже выселили. Дверь в квартиру под дворовой аркой была приоткрыта, и бочка, вымазанная белым, стояла рядом. Я хотел крикнуть Юре, чтобы он не махал сумкой — она у него как маятник качалась, — и тут из квартиры они вышли. Я сначала ничего такого и не подумал — ну вышли и вышли. Я бы, может, и сам в эту квартиру зашел, если бы не торопились. Интересно же.

— Пришли, отцы?

Они даже рук из карманов не вынули. Гудок с Толиком стояли перед Юрой, другие двое сзади.

— Ну чего, Юрик, накапал кто-то Психу про твою самодеятельность. Псих велел тебе премию организовать.

— Сам же ты договаривался. — Юра смотрел прямо на Толика. — Сам же на Виталика вывел. И этот козел с наушниками.

— А про это ты забыл.

И вдруг два раза сильно и быстро Толик ударил Юру в лицо. Я успел дать с размаху кулаком по чей-то спине и ткнулся головой в стенку. Руку мне вывернули так, что я согнулся пополам и, кроме пары ног в джинсах, ничего сзади не видел. Рядом возились, топали.

— Пусти, рожа, никуда я не денусь! Слышишь?

— По-тихому надо, по-тихому. Ты отдаешь Психу место, где диски взял, а Псих тебя опять любит. Он сейчас сюда придет, и ты ему все скажешь. Ты не скажешь — Псих его вот колоть будет.

— Шестерка он, не знает он ничего. Совсем я дурной, что ли?

— Ты это Психу сейчас расскажешь.

— Врешь, я сначала про Виталика расскажу и про наушники, которые этот дурень крал. Годится?

— Ну ты… Говори чего хочешь.

— Парня отпусти.

— Толик, Толик… — Тот, который держал меня, засуетился, задергался. — Псих из машины вышел.

Он вдруг резко выпрямил меня и швырнул в приоткрытую дверь.

Сначала было только темно, больно стало потом. Я отнял лицо от стены и сдвинул шапку. Кусок плинтуса не давал двери закрыться до конца. Чья-то спина была видна мне сквозь щель.

— Дай, Юра, адрес.

Спокойно просил, очень спокойно.

— Ты, Псих, этим адресом подавишься!

Я даже удар слышал. Спина отодвинулась. Юра сидел на асфальте. Гудок подхватил сумку, передал кому-то.

— Ну вот, одну раздавили.

Теперь я видел Психа хорошо, во весь рост. Он вытащил конверты с пластинками из сумки.

— Это тебе, Вовик, за труды. А тебе, Юра, неделя сроку.

Узнал я этого гада, узнал! Это был тот, который первого сентября Гудка перед школой хлестал. Я смотрел, как он садится в машину. И «Победа» его. Нельзя спутать. Она такая новая, как будто с завода только что.

Голова кружилась очень сильно. Я помог Юре, мы постояли в подворотне, сквозь двор прошли на соседнюю улицу. У автомата с газировкой Юра намочил платок.

— Постой, вытрусь немного.

Он слизнул кровь.

— Порядок с пластинками. На одну я грохнулся, а с остальными полный порядок. Аккуратные ребята, ни одной не уронили, сволочи!

Вынул из обвисшей сумки конверт с айсбергами.

— Врезали вечным льдам.

Черные осколки сыпались из блестящего конверта.

На улице мы остановились. Я вытряс кусочки пластинки из пластиковой сумки и запихивал ее в портфель. Две девочки в одинаковых сапожках остановились перед Юрой. Он провел пальцем по разбитым губам.

— Вы чего в лужу залезли?

— Больно? — спросила одна.

— Ах вы девчонки.

Юра протянул им конверт:

— Ваши айсберги, держите.

Мы сидели на лавочке у трамвайной остановки и молчали. Трамваи один за другим захлопывали двери, искры сыпались на асфальт. Даже жлобов этих ругать не хотелось. А чего ругать-то? Звали нас сюда, что ли? Сами, можно сказать, напросились.

Юра по коленке себя хлопнул. Встал.

— Я один, Витя, один пойду. Пока.

Все, жаловаться больше некому. Остался — Гудок. Гудилин Вовик.

Я ехал домой и воображал, что вот прихожу, а мама вернулась, и как будто все хорошо, и чемодан стоит в прихожей, пакеты всякие валяются. Она скажет: «Иди сюда, чудо мое», а папа будет торопить, потому что обед стынет.

Папа сказал:

— Леша приходил. Скажи ты мне наконец: что там у вас происходит?

— Ничего у нас не происходит, нормально все.

— Это значит «нормально», когда у одного лица не видно — синяки сплошные, а у другого ни царапины?

Я говорю:

— Ты что, хочешь, чтобы и мне насовали?

— Некоторым, — говорит, — полезно. Иногда.

— Ну вот за Ваньчика и радуйся, ему теперь надолго хватит.

Он на меня посмотрел как чужой. Я повернулся и в комнату пошел.

— А ну стой! Леша знаешь зачем приходил? Или тебе и это неинтересно?

Я в дверях остановился и жду.

— На столе посмотришь. Не завидую я тебе, Виктор.

Эти две книги я издали узнал. «В дебрях Уссурийского края». В прошлом году я Ваньчику на день рождения подарил. Долго надпись выдумывал. Теперь опять мои.

Хорошо, что у меня в комнате дверь на крючок запирается. Никого я сейчас видеть не мог, никого. Воображал, дурень, как мама вернется. Только ей этого и не хватало. Что же это со мной делается? Ведь я же для всех теперь гад последний.