Шесть тетрадок - Матвеева Людмила Григорьевна. Страница 15

— «Верховая обезьяна», — сказал Пучков. — Подумаешь!

Тут вышла Мишкина бабушка, молча подошла к нам взяла Мишку за руку и увела домой.

Леденчик вдруг сказал:

— Я стих сочинил только что.

Таня Амелькина сказала, что Леденчик настоящий поэт. А Пучков сказал, что он вчера тоже сочинил стихи, только он их забыл.

Живите у нас

Мы с Мишкой несёмся по бульвару, он летит и тянет меня за руку. Никогда я не смогла бы бежать так быстро, если бы Мишка не тянул меня за руку.

— Скорее!

Чуть не сбили женщину с большой корзиной.

— Летят, как на пожар!

— А мы и так на пожар. Разве вы не слышали? Пожар в шахте!

Женщина что-то отвечает, но она уже далеко.

С утра в кессоне появился мощный плывун.

— Поднимай давление! — распорядился инженер.

Давление подняли, надеялись, что плывун остановится. А он не остановился. Поток песка и воды напирал с громадной силой.

— Ещё поднять давление!

Подняли до двух с половиной атмосфер. Это очень много. В кессоне стало жарко, больше сорока градусов. Воздух стал серым, друг друга не видели, и дышать было тяжело. Но и при этом давлении не удалось удержать плывун. Вода и песок неслись сверху на работающих людей, обливали их потоками грязи, забивали нож щита, не давали ему проходить. Щит не двигается вперёд, лезет вверх. Но люди упорнее самого упорного плывуна. Самую мощную часть плывуна уже прошли, вода приостановилась, плывун успокоился. И вдруг через час прибежал к инженеру Тягнибеда, парнишка-подсобник. Кричит: «Пожар в кессоне!» Загорелась пакля, которой законопачивают швы. Что может быть страшнее пожара в кессоне! Кессон — закрытая камера, там сжатый воздух, а значит, избыток кислорода, огонь при избытке кислорода распространяется быстрее.

В кессоне рабочие. Тягнибеда бежит к шлюзу кессона. Огонь бушует, картина страшная: свист воздуха, дым, копоть. Пламя бешено разгорелось у самого шлюза, вход в кессон перекрыт. Сто человек в кессоне. Как спасти их жизнь?

Тягнибеда бежит к стволу шахты. Кричит:

— Чистяков! Выводи людей через шахту Двенадцать-бис!

Рабочие стали по одному выходить наверх.

Чтобы потушить пожар, пришлось снять давление с кессона. Все понимали, что это опасно, могла образоваться воронка на поверхности земли, могли разрушиться здания. Но другого выхода не было — и давление сняли. Воронка образовалась сразу же, она оказалась как раз под деревянным домом. Дом развалился на глазах. Хорошо, что жителей оттуда вывели, никого не осталось.

Внутри тоннеля затопило щит, а часть тоннеля занесло песком с водой: убрали давление, и плывун опять озверел.

Пока тушили пожар, в тоннель с огромной силой ворвалась вода. Метростроевцы работали по горло в воде, они делали перемычку, чтобы вода не залила весь тоннель.

Когда мы с Мишкой прибежали к шахте, увидели только дым. Пожарники уехали. Огня не было видно. Толпа стояла молча. Женщина в плюшевой жакетке держала на руках ребёнка, завёрнутого в стёганое одеяло, одеяло было большое, оно опускалось до самой земли.

— Вещи не вынесли, даже иголки не вынесли. Всю нашу жизнь вы в свою яму провалили. Ни дома, ни имущества.

Она не вытирала слёз, они текли по круглому лицу.

Метростроевец в обгоревшей спецовке уговаривал её:

— Не плачь, гражданочка. Мы же завтра вещи вернём. Куда они денутся? Дальше шахты не упали.

— Попортилось же всё, — плакала она.

— Ты что? — сказал метростроевец. — Мы иной раз находим вещи, которые пятьсот лет в земле пролежали. Пять веков! Целые и невредимые. Не плачь, не плачь.

— А ночевать где я буду с ребёнком? — ещё сильнее заплакала она. — Куда нам идти?

Тут вперёд выступил Мишка.

— Живите у нас. У нас комната хорошая, большая.

Женщина повернула к нему лицо, посмотрела и махнула рукой:

— Тоже нашёлся комнаты хозяин.

— В нашем общежитии поживут, — сказал метростроевец.

Надо было вызвать Пучкова на дуэль

На Новый год бабушка испекла пирог с капустой. Пирог немного подгорел, и в комнате пахло пожаром.

Мишка сидел за столом напротив мамы и смотрел на маму. У мамы новое платье с круглым белым воротничком. Мишке купили на праздник новые ботинки в картонной коробке. Раскрытая коробка лежит на диване, сверкают жёлтые нетоптаные подмётки.

— Я поднимаю свой бокал, — говорит папа торжественным голосом и взмахивает рукой с рюмкой из синего стекла, — поднимаю свой бокал за Новый год и за исполнение всех желаний.

Все пьют тягучую наливку, а Мишка лимонад. Исполнение желаний. Чтобы Таня смотрела на него не как на пустое место. Чтобы перейти в шестой класс без «посредственно». Чтобы Мельниченко взял его с собой ещё раз к археологам. Чтобы вовремя построили метро и чтобы наше метро было лучшим в мире.

— Чего призадумался? — Мама берёт Мишку за подбородок и приподнимает его голову. — Будь, пожалуйста, весёлым.

Лицо у мамы светится, мерцают глаза, от мамы пахнет яблоками.

— Я и так весёлый, — говорит Мишка. — С Новым годом, с новым счастьем!

— Бедовый ты парень растёшь, — говорит отец. — Всё время бегаешь, бегаешь.

— Такая эпоха, — отвечает Мишка. — Большие скорости.

— Как ты сказал? Эпоха? — Отец прищуривает близорукие серые глаза. — Эпоха.

— Он только дома бедовый, — говорит бабушка и разрезает пирог. — С тобой и со мной. А с другими детьми он — робкий интеллигент.

— А что я такого сделал? — спрашивает Мишка. Ему кажется, что «интеллигент», да ещё робкий, — это оскорбление.

— Ну как же. — Бабушка положила всем по куску тёплого пирога. — Я сама видела в окно, как сын милиционера Александр толкнул его. А наш Миша ему ничего не сказал.

Было совсем не так. Мишка собрался треснуть Пучкова как следует, но увидел, что бабушка смотрит в окно. Какой дурак станет драться, если смотрит бабушка? А Леденчик сказал:

«Шухер, ребята. Мишкина бабушка смотрит в окно».

Таня Амелькина тогда засмеялась, а Катя предложила:

«Давайте играть в штандер. Смотрите, какой мяч папа мне купил».

Мяч был синий с красным, от него хорошо пахло резиной. И они стали играть в штандер.

— Он посмел толкнуть моего внука, а Миша ему ничего не сказал, — повторила бабушка.

Отец глотает чай и говорит:

— В твоё время его надо было вызвать на дуэль.

— Какая дуэль? — Бабушка откидывается на стуле и начинает нервно ломать пальцы.

Когда мама смеётся, у неё совсем детские, тугие щёки. А отец никогда не смеётся, у него веселеют глаза, и всё. Даже не все глаза, а точки в середине глаз зажгутся, погорят и погаснут.

Бабушка опять про своё:

— Ты смеёшься. А твоя жена ходит на работу в штопаной кофточке.

Мама спрашивает:

— По-вашему, на службу надо надевать бриллианты?

— Боже мой, какие бриллианты? Бриллианты, к твоему сведению, моя дорогая, носили вечером! На бал! Говорят, они прекрасны при свечах! А на службу в бриллиантах не ходила даже императрица. Впрочем, императрице не надо было ходить на службу. Совсем вы заморочили мне голову.

— Дорогая мама! — начинает папа опять торжественным голосом. — Сегодня Новый год. Если спорить под Новый год, то весь год будут споры. Я этого не хочу. Я хочу покоя в доме.

— Мишка, не пора ли тебе спать? — спрашивает мама.

— Ещё полчасика, — по привычке говорит Мишка.

— Твой единственный сын растёт уличным мальчишкой. Я сама слышала, как он кричал: «Шухер!» Это ужасное слово. Тюремный какой-то жаргон.