Белая книга - Яунсудрабинь Янис. Страница 23

— Сперва бы надо с хозяйкой поговорить, — напомнил я Дартушке, — может, ей не понравится.

Но Дартушка сказала, что я ничегошеньки не смыслю. Какая хозяйка прикажет нести в дом воронье мясо? Ясное дело, побоится молвы: дескать, вороньим мясом людей кормит! Но когда воронята будут уже без голов, так чего ж не попользоваться?

И однажды погожим полднем мы с Дартушкой взяли большую корзину и пошли.

На маленькие деревья лазал я, на большие — Дартушка. Два гнезда оказались пустыми, а в других мы нашли вполне подходящих птенцов; они в изумлении жались друг к дружке и широко разевали клювы, как только к ним протягивали руку.

— Скидывай! — приказала Дартушка.

Я боялся этих страшных разинутых клювов и, отломив ветку, стал ею безжалостно выталкивать бедных птенцов из их теплой колыбели. Они цеплялись за ветки, хлопали крыльями, пытались взлететь. Иному птенцу удавалось отлететь подальше, но большинство воронят тяжело, как комки дерна, бухались наземь. Тут их ждала неминучая смерть. Спустившись с дерева, я увидел в измазанной кровью корзине уже обезглавленных птенцов. Старые вороны кружили над рощицей, неумолчно выкрикивая: «Даррт! Даррт!» Но Дартушка только смеялась. Подхватив на руку корзину, она повела меня в другую рощицу, обшаривать другие гнезда.

Какая-то ворона свила гнездо на самой верхушке стройной березы. Забраться на такую верхотуру я не отважился, и Дартушке пришлось самой лезть за добычей: не оставлять же там божий дар! Мне велено было стоять под березой и зорко следить, куда упадут воронята. Я видел, как иной вороненок кое-как выпархивал из березняка и прятался во ржи, но я молчал, ликуя в душе, что спас от погибели живую тварь. Но спасти их всех я не мог, на некоторых пришлось указывать. Вороненок пускался бежать. Дартушка с окровавленным ножом в руке гналась за ним. Когда птенец понимал, что ему не уйти, не спрятаться, он припадал к земле, закинув голову с широко разинутым клювом, и, часто-часто моргая глазами, встречал убийцу.

Дартушке все было нипочем, она хватала вороненка за крылья и… тут я отворачивался, дабы не видеть страшного зрелища.

Ворон кружило над нами все больше и больше — целая туча. В ушах то и дело будто ветер свистел — это ворона промчалась над самой головой, видно, задумала напасть, да в последний миг отступила.

— Чего орете? — смеялась Дартушка. — Чего привязались? Головы-то воронят мы вам оставили!

Управившись с последним гнездом, мы выгрузили всю добычу на траву и пересчитали. Оказалось двадцать два вороненка.

— Мясо какое! Какое мясцо! — радовалась Дартушка и причмокивала губами.

Мы охотились за воронятами довольно долго и не заметили, как пролетело время.

Когда свернули на дорогу к дому, батраки уже уходили на поле. Дядя мой, ехавший пахать, увидел над нами тучу воронья, остановил лошадь и стал нас поджидать. Дартушка мигом смекнула, в чем дело.

— Пошли напрямки! — крикнула она мне и велела помочь ей нести корзину, а то ей одной такую тяжелую трудно тащить, и притом на бегу.

Я тоже взялся за ручку корзины и заковылял рядом с Дартушкой по пашне.

Поняв, что мы хотим его обойти, дядя полем поехал нам наперерез, увидел нашу корзину и строго спросил:

— Что это вы затеяли?

— Не твоя забота! — отбрила его Дартушка.

Хлест! Хлест! Вместо ответа дядя дважды взмахнул кнутом, и мы, вобрав головы в плечи, припустили домой.

Дартушка оставила корзину в поле. Только добравшись до хлева, она осмелилась оглянуться, — стоит себе корзина, где ее кинули, а в ней наша добыча.

Дартушка с минуту колебалась, не вернуться ли за корзиной, но я, всхлипывая, побрел к клети.

Хозяйка, сердитая, туго повязав платок, поджидала у ворот загона.

— Ну ты, работяга! — окликнула она Дартушку. — Уже и до полдника недалеко… Вы чего это ворон всполошили? Ох, девка, храни бог твою шкуру, коли гнездо разорила.

Дартушка покосилась на меня, поспешно высморкалась и пошла выгонять коров.

Наша корзина с мясом стояла на пашне как ни в чем не бывало.

Дартушка выгнала коров на пастбище и ну орать на них, да что-то очень уж громко. У меня мелькнула догадка — не меня ли она так вызывает? И правда, только я показался на прогоне у березы, Дартушка стала мне махать.

Я оглянулся по сторонам и побежал на выгон. Не мог я ее ослушаться, ведь мне так хотелось получить в подарок обещанных птиц и зверюшек, которые поют, лают и воют, как кому положено.

— Знаешь что? — таинственно шепнула мне Дартушка.

— Ну?

— Плохо дело! Слыхал — хозяйка вороньего мяса не хочет. А сама осенью поубивала голубей целую кучу! И овец бьют, и телят, и свиней. А таких птиц, что крыши портят, цыплят таскают, она жалеет. Ладно, вечером раскидаем их по выгону. Но сгубить зазря столько живой твари грех. Хоть одного изжарим и съедим. Ступай домой, принеси… Постой, не надо! Вот у меня спички, в кармане передника с прошлого раза остались. Надо бы сольцы, да ничего, обойдемся. Ты сбегай принеси вороненка. Смотри, самого крупного выбери. Приглядись, пощупай, у кого на крыльях перья, жестче, тот постарше и пожирнее.

Я был рад, что теперь за все мои труды поем немножко жареного мяса, и потому охотно побежал исполнять приказ моей повелительницы. Я схватил первого попавшегося птенца из тех, что мы оставили на выгоне, и со всех ног кинулся обратно, боясь, как бы кто-нибудь не заметил и не помешал нашему пиршеству. Но все шло гладко. Вороненка ощипали, обмыли и изжарили.

— Видишь, какое белое! — сказала Дартушка. — А говорят: «Синий, как воронье мясо…» Оно синее, когда ворону пристукнешь и кровь не стечет. А у нас — видишь, вон какое! Потому как птенец резаный.

Она приподняла вертел и отколупнула пальцем кусочек мяса. И правда, белое, как молоко.

— Еще жестковато.

Дартушка несколько раз переворачивала вертел над ярким пламенем от сухого хвороста, и потом мы уселись есть.

Мне досталось целое крыло… Но как ни странно, угощение мне что-то пришлось не по вкусу. С виду мясо аппетитное, румяное, а в рот возьмешь — пресное водянистое тесто. Пожевал я его, пожевал и наконец сказал, что больше не хочу.

— Одна беда — соли не хватает, — признала Дартушка, — а так мясо что надо. И какой же ты парень, если крылышка не осилишь.

Я попробовал проглотить еще кусочек… нет… не идет…

Дартушка съела всего птенца с великой жадностью. И крылышко, что я начал, тоже исчезло в ее большущем рту, обведенном черной угольной полоской. Ей, обжоре, даже рот утереть было некогда.

Вечером, когда Дартушка пригнала стадо, хозяйка долго внушала ей, что, мол, всякой птахе, всякой букашке своего детеныша жалко.

— Твоя матушка, — говорила хозяйка, — тоже ведь голосила бы по тебе, если б тебе голову отрезали? Ты ведь взрослая, через год к причастию пойдешь, а до сей поры не знаешь, что убивать невинную божью тварь — грех. Человеку дадено много: и скота, и птиц, которых можно убивать для питания; но птахи небесные — они вольные, обижать их нельзя.

Дядя рассказал дома про корзину с убитыми воронятами, так что домочадцы про это знали, и теперь Дартушка стояла у всех на виду, надув губы и насупившись. Похоже было, она силится заплакать, но ни одной слезинки выдавить не может.

После долгого наставления хозяйка приказала Дартушке подобрать воронят, общипать, а потом схоронить там же на поле. Чистый грех гноить в земле столько пера: справная подушечка выйдет.

На другое утро, когда я из клети прибежал в избу, оказалось, Дартушка дома. Она лежала на своей лавке, дрожа от озноба, и что-то бормотала. Все три полушубка, которыми ее укрыли, знай подскакивали, так ее трясло.

— Чего с Дартушкой? — спросил я.

— Лихорадка, — сердито отвечала мать.

Всю ночь Дартушка шныряла во двор, второпях громко хлопала дверью и будила весь дом. Поэтому никто ей особенно не сочувствовал.

— Лихоманка напала, — подтвердила моя бабушка. — Надобно девку хорошенько напугать, увидите, как рукой снимет.

Бабушка стала рассказывать, как однажды на каком-то там хуторе напала на молодую батрачку лихорадка и не помогли ей ни лекари, ни аптекари. Тогда хозяин накрыл ей голову одеялом, понес из дому и кинул в пруд. Девка побултыхалась, побултыхалась, да и на берег вылезла. А наутро хозяин воротился с поля завтракать, а она уже подает кашу на стол.