Добровольная жертва - Метелева Наталья. Страница 14
За десять лет самостоятельных упражнений я так и не научилась крепко удерживать в сознании несколько временных нитей. Это было все равно, что управлять двумя несущимися полным ходом колесницами, стоя между ними.
Для пифии эквилибристика во времени – обычное дело. Но потому пифии и не помнят, что вещают в трансе: они просто перепрыгивют с одной лошади на другую. А вот скакать на двух сразу… Или на трех… Да еще, если колесницы мчатся навстречу друг другу… Этот момент почти всегда сминал меня в бессознательное состояние.
Именно такую ситуацию подсунуло мне проклятое зеркало, перед которым только что торчал рыжий Пелли. Я на него чуть не наступила. Мальчишка пискнул и умчался, словно увидел жуткую змею, шипящую на кладке яиц.
А в зеркале все еще порхало, сворачивая сияющие крылья, его отражение – некто, стремительно приобретавший черты эльфа с веснушчатой мордашкой. Так вот каков ты, мальчик Пелли!
Мастер вернулся в кабинет первым, вопреки моим надеждам, и моргал то на меня, то на невидимую точку поверх стола, и был невиданно свиреп:
– Как … как ты это сделала? Тысяча богов! Кто из вас двоих настоящая? Отвечай! А, вижу! (маячок в панике мигнул и схлопнулся) Ах ты, негодница! Уж от кого иного, но от тебя ожидать такой уловки, к которой прибегают только лживые слуги Бужды…
А сам-то со своим Привратником…
– Ну, надо же! Она додумалась до фантома! – Альерг метал громы и молнии столь яростно, что пожарный дозор заметался крыской в клетке, заоблизовался на красный рычажок. – Мало того, наделила фантом воспоминаниями, а сама в это время шляется где попало без надзора. Ну, чудовище, расскажи дяде, как ты это сделала, да так, что я ни разу не догадался? Разве ты пифия? Ведьма!
– А кому понравится, что в его голове копошатся, как кошки на свалке? – сердито парировала я, одновременно досадуя, что мой трюк с маячком разгадан, удивляясь, что недавнее видение с чернильницей странным образом не торопилось сбываться, и нервничая в ожидании его ужасного свершения.
Самое главное – я не понимала, что именно должно произойти. Крохотные обрывки реальности, просочившейся ко мне из будущего, были столь малы, что не опознавались. А значит, не доступны были для Альерга, который читал мои мысли и видения с большим толком и лучшим пониманием, нежели я сама. Поэтому он и не тревожится, а надо бы.
Надо переходить в наступление.
– Кто в подвале, Али?
– С чего ты взяла, что там кто-то есть?
– Слышала краем уха.
– Ах ты, демоница! – гаркнул опекун бешеным драконом.
Крыска под потолком сочла момент подходящим для экстренного обеда, хищно взрявкнула и с алчным вожделением всеми лапами хлопнулась на красный рычажок.
Гаркнуло похлеще дракона!
Мощные стены ахнули скрежетом и ревом встроенных труб. Замок дрогнул в панике. Захлопали двери, полопались стекла.
– Хватит! – схватился за уши Альерг.
Но крыска под шумок уже жамкала добрый ломоть свалившегося бекона. Я облизнулась с черной завистью, вспомнив о пропущенном завтраке.
– Пойдем-ка, прогуляемся, успокоим паникеров, – смилостивился великан и протянул мне руку.
Пространство сразу знакомо накренилось…
Мир тряхнуло так, что прожорливый рыжий дозор, бросив недоеденный ломоть, метнулся к рычажку за следующим, и грохнувшие громче прежнего пожарные трубы заглушили мой вопль:
– Али, бежим! Скорее!
Замок до основания сотрясся от мощного взрыва.
Стены треснули.
Альерг с протянутой рукой полетел на меня, как башмак на таракана.
Я попыталась провалиться в долгожданное беспамятство, не забыв удовлетворенно отметить: «Уфф! Свершилось!»
Полного беспамятства не получилось, и я провалилась совсем не туда, куда хотелось, а рухнула всеми чувствами в привычное убежище – в прошедшие времена.
Окрестности замка Аболан, двенадцать лет назад.
Тяжелый башмак на деревянной подошве подопнул девочку, как мячик. Она покатилась по заросшему лопухами и крапивой косогору. Но вскочила, побежала, задыхаясь. За ней, умело охватывая полукругом, лениво трусили трое краснолицых распаренных мужиков: двое с кольями и еще один, кривоглазый, размахивал вилами. Его глаз вытек недавно, и рана, кое-как обработанная, еще сочилась сукровицей.
Загонщики не особо торопились, с мстительным удовольствием подгоняя поближе к реке маленькую добычу. Дальше бежать некуда, только в воду.
– Бери вправо, Рудко! Не то по берегу уйдет, гадюка! И откуда столько прыти?
– Дык, оно и видно, что ведьма!
– Слышь, Лют, ты вилами, вилами ее, по пяткам-то! Ах ты, дрянь! Кусается, стерва!
Девочка цапнула протянутую лапу тщедушного преследователя – прокусить не прокусила слабыми щербатыми зубками, но сухожилие на фаланге повредила. И тут же отпрянула, уворачиваясь от растопыренной пятерни, обошла заголосившего загонщика и вырвалась из полукруга.
Кривоглазый Лют выругался, побежал. Хватит, побаловали, пора кончать ведьму, лишь бы не ушла! Намедни она его сглазила, да так, что он окривел. А сначала его корову-кормилицу сглазила так, что та свалилась в буерак и сломала ногу. И все потому, что он стеганул розгой помощника конюха, заменявшего заболевшего пастушонка, за дело стеганул – за то, что плохо накануне выпас пеструху, и та дала мало молока. Да и то не особо попал по стервецу – уж больно верток оказался, змееныш, еще и лыбился нагло: не поймаешь, мол. Да поймал бы, да выдрал бы от души, но эта маленькая ведьма встала у плетня и этак спокойненько сказала, что одна нога у его коровушки уже сломана, а ежели он еще розгу опустит на мальчонку, так пеструха и вторую сломает. А когда Лют тут же кинулся на дальний коровий рев, маленькая ведьма еще и крикнула вслед: «Не торопись окриветь, дядька Лют! Лучше подмогу позови!»
Так и вышло, сглазила! Когда он тянул обезумевшую пеструху из овражка, поскользнулся, наверняка на ведьмином слове, и повалился на скотину. Корова мотанула головой, вышибла ему глаз рогом. Вот тогда и порешил он, что убьет ведьму. И что с того что мала, поди и пяти годов нет? Подрастет – всех со свету сживет!
Охотников до расправы не долго пришлось искать: вся деревня побаивалась и тихо ненавидела маленькую девочку, пугавшую селян не по возрасту разумной речью и странным поведением, а больше всего – дурным глазом. То засуху накаркает, то младенца уморит, как оно было с рудковой молодухой, родившей мертвого только потому, что ведьма наговорила – еще лепеча, толком говорить не умеючи, – будто не видать плоду света, ежели тута родить. А где еще родить, спрашивается, как не в родном хлеву? Так и случилось. Сглазила. Обмотало пуповиной, и задохся младенец-то. Повитуха сразу на ведьму сказала: она, мол, больше некому так младенца спортить.
Девочка споткнулась и заверещала, вырываясь из подоспевших лап, да они ей быстро рот заткнули. И потащили отчаянно бьющееся тельце топить в реке. Мало ли их, мальцов недосмотренных, летом по рекам тонет. Каждый год не по одному. Утопла и утопла. Случайно, мол. Хотели вытащить, да не поспели, и все тут. Поди докажи. А то ведьма-то – дочка господской любимицы. Не ровен час, и расследование учинить могут, кто да что.
– Слышь, Гнесь, ты ей легонько колом-то по затылку тюкни, чтоб оглушить токмо. А не то, не дай Бог, заорет, услышит кто. Да не ломай кости-то, следов не оставляй! И без синяков чтоб…
Тщедушный Гнесь, стрельнув по сторонам вороватыми глазенками, осклабился понятливо и тюкнул слегка. Чисто, только оглушил пойманную, и та затихла, потеряв ум и разом обмякнув. Кривоглазый вытащил кляп и бросил тельце в воду, поближе к зарослям ивы, где под водой густо темнели глубокие ямины.
Троица постояла, понаблюдав, как медленно, словно легла на чью-то широкую ладонь, девочка погружается в воду. Плотный шелковый чепчик, набитый копной волос, вздулся и еще поддерживал головку, и она покачивалась на воде, как огромный поплавок.