Добровольная жертва - Метелева Наталья. Страница 30

Клубок вкатился в заросли малины, откуда на преследователей брызнули клочки листьев, мелко покрошенные ветки и кровавые капли с малиновым вкусом, выкатился, понесся обратно к сарайчику. Мы с коньком постарались не отстать.

Сарайчик тряхнуло так, что он уже не выпрямился. Труха осела, припорошив две моментально вросшие в землю статуи с обнаженными мощными торсами, неподвижно стоявшие друг напротив друга со склоненными в полупоклоне головами – соломенной и каштановой – и отведенными на полвзмаха короткими мечами во всех четырех руках. Каштановая статуя была раза в полтора больше соломенной по всем направлениям. Конек зычно заржал и восторженно перебрал копытами, словно зааплодировал. Статуи синхронно, не теряя полупоклон, повернулись к зрителям. Макушки приопустились еще ниже, как траурные знамена. Когда они поднялись, то явили обозрению потные, исцарапанные, но невозмутимые холодноглазые лики Альерга и Дункана.

Видимо, Владыке не удалось укокошить магистра взглядом во время их разговора под моим окном, и он поручил добить врага более привычным оружием.

Я уселась в травку, ждать продолжения поединка, но соперники меня разочаровали. Обменялись молчаливыми рукопожатиями, сдали оружие подскочившему вездесущему Пелли в обмен на рубашки, оделись и, так ни слова и не говоря, удалились в разные стороны. Конек обиженно всхрапнул и слезно ткнулся мне в плечо, осыпав мягкой гривой.

– Да, никакого уважения к зрителям! Где глашатаи с результатами турнира? Кто победитель? – пожаловалась я четвероногому, сдувая с глаз то ли конские, то ли свои растрепавшиеся волосы. – И как мастеру не стыдно, – это была не его весовая категория!

– Отчего же, – возразил желтогривый насмешливым голосом магистра ордена Рота, – будь мастер чуть поменьше, шансов у него вообще не было бы. А так – неплохая тренировка. Почти на уровне магистра, только двигался тяжеловато. Габариты-с!

Я покосилась на хитрую морду конька, задумчиво жующего травинку:

– Если ты думаешь меня чем-то удивить, то напрасная попытка: сегодня я уже ничему не удивлюсь, даже говорящему коню.

– А я бы удивился, – сообщил парнокопытный, – говорящих коней не бывает. Мой Лэпп вполне немой, прекрасная жрица.

Глянув повыше конской морды в забавных овечьих кудряшках, я столкнулась с лукавой усмешкой Дункана. В холодных прозрачных глазах плясали веселые искорки. Неприятное сочетание. Как отблески пожара на лезвии ножа.

– Вы!

– Я! Вернулся за моим конем, у которого никогда не хватит духу самому покинуть столь изысканное общество. И я его прекрасно понимаю.

– Почему вы так … слащавы, магистр?

– Потому же, почему вы так прямы и честны, восхитительная Жрица Истины: по привычке. Плюс мое дурное воспитание в дворцовых кулуарах. Но я не только за конем. Позвольте попросить вас показать путь к библиотеке этого замка.

– Не позволяю. А как же Лэпп?

– А Лэпп уже покинул нас в погоне за своим недосягаемым чудом – легкомысленной и обворожительной феей с серебряными крыльями. Тоже не его весовая категория…

Коняка, действительно, уже лихим мотыльком порхал за белокрылой капустницей, забавно вскидывая круп. Его грива и хвост трепетали как орлиные перья, а мечтательно устремленный маслянистый глаз прикрылся ресничками от удовольствия. Совсем как у Дункана.

– Да, с большим аппетитом щелкает зубищами. Простите великодушно, сударь, но библиотека находится в стороне от моих планов на вечер.

Почему-то мне казалось, что он прекрасно осведомлен, где и что находится в этом обширном доме. Не заблудится!

– О, знакомство даже со столь знаменитой библиотекой тоже не главная моя задача на свете! – ничуть не обескуражился находчивый магистр.

Я тут же поинтересовалась его главной задачей, и у меня тотчас было испрошено предсказание о смысле жизни спрашиваемого. Да, не одна я задаю при случае неприличные вопросы. А такие знания, как объяснил мне некий гномистый незнакомец, даются смертным исключительно посмертно! Да и какая из меня сегодня пифия, с такой-то шишкой… Кстати, а где она? А нету, исчезла как и не было. Ай да Ол’олинова водичка! Я судорожно пыталась удержаться за текущую реальность, но она выскальзывала пестрым хвостом, не давая утопающей ухватиться хотя бы за змею. Меня уже сносило потоком как щепку на пороги…

Вопрос был задан, у порога грядущего позвонил колокольчик, и оно величественно и бесшумно стало распахивать дверь парадного входа, в створку которой я уже вцепилась всеми силами запаниковавшего сознания, чтобы захлопнуть ее у себя же перед носом, не дать самой себе увидеть и узнать. Но Мир уже разворачивался, плодил иные возможные и невозможные миры, которых больше чем звезд на небе, и у каждой звезды и человека сквозили мириады новых миров, проницая друг друга … и все они множатся и множатся равными вероятностями, пока не сливаются в ослепительное сияние, властно забирающее душу в Великую Игру… Голос спрашивал, я отвечала.

– Что по ту сторону света?

– Жизнь.

– Что по ту сторону жизни?

– Мысль.

– Что по ту сторону мысли?

…Я спохватилась и захлопнула упрямую дверь. Ничто!

Сияние угасло, разбилось на два светильника, на два лазурных смерча, обрело лицо и оказалось ошеломленным и встревоженным, как осиное гнездо, Дунканом.

– Я сегодня не раздаю пророчеств… – буркнула я, поглаживая пальцами подозрительно молчавшую в ожерелье голову дракона. Мой сторож во времени стиснул пастью кристалл изо всех сил, словно решил подавиться, но не издать ни звука до скончания веков.

– Благодарю вас, жрица Истины! – склонился магистр в почтительном поклоне.

А спина у него была в точности как у обожравшегося сливками кота. И хвост с копытами. Впрочем, это уже у глянувшего из кустов довольного Лэппа: слопал таки бабочку, только серебряное крылышко на губе трепыхнулось, опадая.

Дракон фыркнул в ладонь: «Гарс! Конечная станция! А давай еще разок в будущее махнем? В твое». Опомнился! Вредней этого дракона был только мальчик Пелли. Будущего у меня нет, ехать недалече. День-два – и приедем.

Едва я осталась в одиночестве и, подобрав книгу, вознамерилась заняться собственной тренировкой, как произошла смена караула.

Над моей душой черной грозовой тучей, затмив солнце в небе, навис Наставник. И как ему не жарко в этом сюртуке?

– Прохлаждаешься? Цветочки нюхаешь? Веночки плетешь? Рона, тебя ничто не берет! Ты сегодня дважды чуть не лишилась жизни, и хоть бы хны. Неисправимый инфантилизм. Сколько великих дел ты совершила за день, пифия?

Ого, мне предстоит выволочка! А что я должна была сделать? Спасти мир? Провидеть, какая религиозная доктрина отсрочит конец света? Какое военное изобретение, наоборот, приблизит? Чей идиотизм окажется решающим? Утреннее пророчество я прогуляла, каюсь, а после полудня в Храм Истины меня не пустили, сославшись на военное положение. На мне решили отыграться. Инструкции новые получили. Видимо, лютость атамана заразительна. Они, без ведома которых я ни пальцем, ни мыслью не могу пошевелить, еще смеют обвинять меня в инфантильности!

Альерг возвышался ангелом возмездия. Я трепетной подсудимой встала.

– Сколько предсказаний ты сего дня соизволила дать? Сколько предвидений? – Мастер позволил мне припомнить, и придавил как блоху. – Одно! И в результате мы остались без мясника, который отправился брать быка за рога, ловить птицу счастья. Одно, Рона, и то половинчатое: голые бессвязные факты. И что нам с ними делать? В рамку и на стенку? Где панорама, где обстоятельства, где анализ, где связь времен, где соотношения реальности и возможности? Где точность, в конце концов?! Так каждый человек может пророком изречь: все люди смертны. Великое прозрение! Ты спросила себя, почему горело село? Что за война? По какой причине? Ты увидела что-либо кроме копыт, почуяла что-то, кроме страха? Нет! Садись, плохо.

Я села.

– Следующий вопрос.

Я встала.

– Чему я тебя учил? – спросил опекун, как надменный паук влетевшую в паутину муху. – Если уж ты взялась за прорицание, то поставила ли ты задачу узнать, какое событие может изменить эту вероятность? Определила цепь фактов? Какой из них станет решающим? Какой камушек обрушит лавину? Ты это выяснила? Нет! Ты связала три вещи: причину, условие и следствие? Нет! Садись, очень плохо!