Юнгаши - Воронцов Александр Петрович. Страница 18
— Есть, — дружно поднялись ребята.
Вскоре они уже шагали по улице. Было светло и морозно. Обильный снег, предвещая затяжную зиму, ложился на землю плотным белым покрывалом.
Издалека, с залива, доносился орудийный гул.
III
Море, сколько раз на него ни гляди, всегда разное. В зависимости от времени года, а часто и от времени суток оно меняет цвет и нрав. Его причуды — диво дивное. То оно светлое и приветливое. А то темное, беснующееся. То ласково плеснет теплыми брызгами, а то с размаху начнет бить леденящими ладонями волн. И тогда только успевай поворачиваться.
Сегодня море чужое, холодное. Хочется уйти от него, спрятаться. Но разве это возможно? Юлию даже двигаться нельзя. Он лежит на носу бронекатера, у среза форштевня, и до боли в глазах всматривается в монотонно наплывающую, бурлящую поверхность воды. А нет ли там какой опасности? Вдруг на пути — мина? Прозеваешь — поминай как звали. Ни от тебя, ни от всего корабля ничего не останется. Таковы суровые законы войны.
У катерников это называлось «мокрая вахта».
Вообще, вахта — дело ответственное, серьезное. В Корабельном уставе, многие статьи которого Юлий еще в Школе юнг выучил наизусть, вахта определяется, как особый вид дежурства на кораблях. Даже в обычных условиях вахта требует непрерывной бдительности и безотлучного пребывания на посту. А тем более в боевом походе, в штормовую погоду, в условиях обледенения.
Юлий знал, что это будет. Не он первый, не он последний становился на «мокрую». Но все же, когда полчаса назад боцман катера Агейчиков открыл сверху люк машинного отделения и, перекрывая шум двигателей, позвал: «Юнга Ворожилов!», Юлию стало не по себе. По спине у него пробежал холодок.
Выдержит ли?
Однако привычка к дисциплине сработала безотказно.
— Есть! — с готовностью откликнулся Юлий.
— Пора на вахту, — коротко бросил Агейчиков, загадочно улыбнувшись. — Шевелись бодрее!
— Понял, — не придав значения боцманской улыбке, ответил Юлий.
Озабоченное лицо боцмана скрылось, люк захлопнулся.
Юлий спешно начал одеваться.
Прямо на робу натянул стеганые ватные брюки и телогрейку. В сапоги намотал по два слоя портянок. Поверх телогрейки надел капковый бушлат: он не только греет, но и утонуть не даст, в случае чего. Шерстяной вязаный подшлемник почти целиком скрыл лицо, осталась только прорезь для глаз. На подшлемник нахлобучил матросскую шапку, связав наушники под подбородком.
«Как чучело», — насмешливо подумал, почувствовав себя грузным и неповоротливым. С трудом пролез через люк и выбрался на верхнюю палубу.
Здесь гулял студеный ветер, поблескивали ледяные брызги. Корабль с борта на борт переваливался, волны то и дело окатывали палубу.
На тросах и стойках леерного ограждения, установленного вдоль бортов, на орудиях и надстройках образовалась наледь. А на палубе — что-то вроде катка.
«На коньках бы!» — мелькнула озорная мысль.
До бака — носовой части верхней палубы — добирался в сопровождении боцмана. Там комендор Виктор Тодорский уже ждал их. Его-то Юлий и сменил.
Тодорского пришлось вырубать изо льда, так его приморозило. Потом боцман утащил Виктора волоком — сам он двигаться не мог. Юлию напомнил:
— Не забудь привязаться.
— Не забуду, — ответил Юлий, стараясь не выдать охватившей его робости.
И остался один на своем ответственном посту. На посту вахтенного-впередсмотрящего.
К срезу форштевня — самой крайней по ходу корабля части бака — подполз на четвереньках.
Свободный конец троса, прикрепленного к поясу, набросил на кнехт — специальное приспособление для крепления концов, прежде всего причальных, — намотал несколько раз и завязал крепким морским узлом. Потом лег на палубу животом вниз, лицом по ходу корабля. И, забыв обо всем, стал наблюдать.
Задача у экипажа бронированного малого охотника — так назывался корабль, на котором после окончания Школы юнг служил Юлий Ворожилов, — была простая: патрулировать отведенный район Финского залива, чтобы вовремя заметить появление вражеских кораблей. У впередсмотрящего задача узкая: пока катер несет дозор, в оба смотреть по курсу. И замечать все, что встретится на пути. Щепку не пропустить.
Первая же волна окатила Юлия с головы до ног. За ней — вторая, третья. Не сразу вода пробилась сквозь одежду. Но пробилась, и довольно скоро. Ужалила колючими иглами кожу, еще не остывшую от тепла машинного отделения, и стала разливаться холодом по всему телу.
В груди снова заныло: «Выстою ли? Продержаться надо час. Целый час!»
И вот уже полчаса минуло. Юлий втянулся в однообразный ритм плавания. Впереди все то же — бурлящая, переливающаяся поверхность воды.
Рябь перед глазами. Качка выматывает до тошноты. От въедливой морской соли выступают невольные слезы.
Сколько еще осталось?
На миг обернулся. Позади мутно поблескивала оледенелая, мокрая поверхность рубки. Она будто под двойной броней — железной и ледовой.
Над рубкой — фигура командира, старшего лейтенанта Гринева. Он, как изваяние, стоит по пояс высунувшись из рубочного люка, и тоже смотрит вперед. На его осунувшихся щеках — капли воды. Капюшон меховой куртки покрыт изморозью.
Чем-то он напоминает сказочного Деда Мороза. Только гораздо серьезнее и величественнее.
А рядом с командиром — Федя Столяров. Да, тот самый, с которым Юлий полтора года назад в Кронштадте помогал капитану Данилову диверсанта ловить. Федя теперь тоже стал юнгой, сигнальщиком. Поэтому и на вахте он там же, где командир, — в боевой рубке. Из двадцати трех членов экипажа юнг двое: Юлий и Федя. Бывалые матросы зовут их юнгашами, иногда салажатами. Но держатся они — и в повседневной службе, и в бою — на равных. Сами так себя поставили.
Взять хотя бы сегодняшний случай. Юлий сам на «мокрую вахту» напросился. Боцман предупреждал: тяжело будет. Не зря он иронически улыбался. Ну что ж, а другим разве легко? Тому же командиру? Он часто на Юлия посматривает. Взгляд у старшего лейтенанта проницательный. И любопытствующей. Будто спрашивает: «Держишься?» Да и Федя наверняка что-то в этом духе прикидывает. Ну и… не то сочувствует, не то завидует.
И Юлию хочется обоим им ответить: «Не беспокойтесь, выстою я эту вахту. Мне даже интересно, как все получится».
Но он слизывает с губ горько-соленую влагу и отворачивается. И мысленно повторяет: «Главное — увидеть мину как можно дальше… Как можно дальше… Дальше…»
И смотрит вперед — на пляшущие космы волн. Форштевень режет их, разбрасывает по сторонам. И волны, плеснув в скулы катера, зло отскакивают, пенятся, плюются ледяными брызгами. Кажется, эти брызги замерзают на лету.
А может, и не кажется. Они и впрямь замерзают. Вот уже брючины приморозились к палубе. И капковый бушлат не оторвать. Боцман опасался, что смоет его. Нет, не смоет. Примерз — не пошевелиться. Надо хотя бы руки оставить свободными. Руками сигнал при необходимости придется подавать. Голос могут не услышать.
Гудят моторы, их шум теряется за кормой, в пенном буруне кильватерного следа. Мотористам сейчас жарко, душно. Подвахтенный Юлия комендор Свириденко — через полчаса ему на смену — спит в кубрике. Он в данный момент самый счастливый человек. Наверное, родную Полтаву во сне видит. Боцман Агейчиков у своего крупнокалиберного притулился, не двигается. Бдительный он, смотрит на все стороны. Мало ли чего, самолет или корабль противника выскочит откуда-нибудь, прозевать негоже. Боцману тоже не сладко, но все же его не так обильно окатывает водой.
Всех трудней сейчас ему, юнге Юлию Ворожилову. Мокни, замерзай, хоть плачь, если сможешь, но держись. И смотри вперед, поскольку ты впередсмотрящий. Как можно дальше смотри. И не проморгай чего-нибудь.