Последняя тайна жизни (Этюды о творчестве) - Сапарина Елена Викторовна. Страница 17

Но самое удивительное, что и часть ученых утратила веру в науку, подменив ее самыми нелепыми фантастическими бреднями. "Реального мира, действительности не существует, — уверяли они, — есть только наши ощущения, впечатления, "движения" души". Это, собственно, не было такой уж новинкой. Еще за два столетия до того, как новоявленные ученые проповедники провозгласили, что они изучают не окружающий нас мир, а мир, существующий лишь в их сознании, с аналогичным заявлением выступал английский епископ Беркли. Только теперь об этом говорил не церковник, а ученые: физики, химики, математики, называющие себя естествоиспытателями.

Надо было защищать науку от таких "ученых". И Иван Петрович Павлов со всей силой своего безудержного темперамента кинулся в бой за истинное, научное естествознание, за материализм. В декабре 1909 года в Москве, в Колонном зале Дворянского собрания, открылся XII съезд российских естествоиспытателей и врачей. Иван Петрович Павлов выступил на нем с докладом "Естествознание и мозг".

Ему исполнилось шестьдесят лет. Голова его стала белоснежной. Такой же сплошь седой была теперь и его борода. Серебро волос оттенялось молодым розовым лицом и по-прежнему голубыми, неизменно лучистыми, ясными глазами. Он совсем не выглядел стариком. Был бодр, подвижен. Говорил азартно, сопровождая свою речь характерным рубящим жестом плотно сжатой в кулак руки.

Иван Петрович страстно, горячо защищал науку от мракобесия. Этот доклад по праву считается одним из лучших выступлений великого физиолога.

Выслушав его, Климент Аркадьевич Тимирязев сказал:

"Я радуюсь и за себя, как натуралист, и за свою науку — физиологию растений. Много лет приходилось мне воевать с ботаниками, старыми и молодыми, русскими и немцами, задумавшими отказаться от "старых" правил естественного научного мышления, заменивая их какою-то выдуманной "фитопсихологией". Услышав голос "великого физиолога земли русской", каким Вас признает весь свет, может быть, и они поумнеют. Ваша речь мне представляется историческим событием".

Зал собрания (теперешний Дом союзов на углу Пушкинской улицы и проспекта Маркса) во время выступления И. П. Павлова был переполнен до отказа. Образный рассказ о собственных опытах, иллюстрировавший выводы, произвел на слушателей глубокое впечатление.

Из всех блестящих павловских докладов это был наиболее замечательный по ясности, конкретности, совершенству и широте перспектив.

Иван Петрович чувствовал себя на трибуне совершенно свободно. В одно из первых своих выступлений за границей он начал речь не торопясь, размеренными фразами, давая возможность переводчику изложить его слова на английском языке. Потом увлекся предметом своего рассказа — ведь это были выстраданные проблемы, постоянно занимавшие его ум, — и начал говорить без пауз, позабыв, грешным делом, про переводчика. Но аудитория, завороженная его страстной речью, неожиданными жестами, пылающим взглядом удивительно молодых глаз, не перебивала оратора, не столько слушая, сколько наблюдая это темпераментное выступление.

Наконец Иван Петрович сам спохватился, что его не понимают. Растерянно обернулся к переводчику, потом чертыхнулся, с досадой грохнул кулаком по трибуне и раскатисто расхохотался, обезоруживающе подняв обе руки вверх. Зал ответил ему аплодисментами и дружескими улыбками. Вот тогда американец Дж. Б. Келлог и произнес крылатую фразу, что из И. П. Павлова — не доведись ему стать известным физиологом — вышел бы превосходный драматический актер.

Бурный темперамент И. П. Павлова прорывался, даже когда беседа велась за рабочим столом. Во время Международного физиологического конгресса в Бостоне Иван Петрович после официального доклада встретился с небольшой группой ученых в лаборатории известного американского физиолога У. Б. Кеннона. Он рассказывал о самых новейших своих наблюдениях и идеях, подавая их, по словам одного из участников встречи, "как бы с пылающей сковородки".

Он буквально не мог усидеть на месте: ерзал в кресле, двигал лежавшие перед ним на столе часы и все время готов был вскочить с места, чтобы "накинуться" на слушателей. А они сидели затаив дыхание, "тишина была такая, что можно было бы услышать падение иголки".

Ему приходилось делать доклады на съездах, конференциях как у себя в стране, так и за рубежом. Его публичные выступления были так же ярки и блестящи, как и сугубо научные доклады. А лекции, которые он читал студентам, они ждали заранее. "Вот подождите, на втором курсе познакомитесь с профессором Павловым — узнаете настоящего ученого", — говорили им старшекурсники.

Иван Петрович Павлов читал лекции студентам на протяжении пятидесяти лет! Это была огромная отрасль его деятельности, в которой он проявил себя так же талантливо, как и в других своих деяниях. Приобщил его к чтению лекций еще Сергей Петрович Боткин, доверив молодому ассистенту не только лабораторную практику, но и теоретическое изложение части курса физиологии.

Став профессором, Иван Петрович Павлов уже был лектором со стажем. Он продолжал совершенствовать свое искусство.

Павловские лекции проходили весьма своеобразно. Ровно в девять с часами в руках в аудиторию стремительно входил Иван Петрович. Вмещала она человек 150, скамьи крутым амфитеатром поднимались вверх, так что с любого места все было отлично видно. Привычной кафедры не было. Вместо нее стоял большой шестиугольный стол, покрытый линолеумом, на нем выставлены всевозможные приборы и аппараты, необходимые для показа во время лекции. Над столом — большая люстра.

Иван Петрович усаживался в так называемое вольтеровское кресло с высокой плетеной спинкой, ассистенты выкатывали из соседней комнаты операционный стол на колесах, где в специальном станке была закреплена подопытная собака: с "маленьким желудочком", "окошком" в желудок — пробиркой, в которую капала слюна, или еще как-то подготовленная к наглядной демонстрации очередной главы физиологии.

Лекция начиналась. Собственно, это была скорее беседа. Лектора разрешалось перебивать, чтобы задать вопрос. Профессор тут же отвечал, разъясняя непонятное. И чем умнее и интереснее был вопрос, тем больше удовольствия он доставлял преподавателю.

Впрочем, беседой такую форму общения со студентами тоже не назовешь. Ведь сначала ассистенты демонстрировали опыт на собаке, чтобы учащиеся освоили факты ("упрямая вещь", по терминологии Ивана Петровича), и лишь после этого они получали соответствующее объяснение.

Собак для демонстрации готовили заранее. Работа эта начиналась рано утром, нередко еще затемно. И не дай бог, если случалась какая-то неожиданная накладка и опыт не удавался. Профессор уходил с лекции туча тучей. Зачастую он сам помогал своим помощникам готовить очередной опыт для показа студентам. Вообще, если происходила хоть небольшая задержка, Иван Петрович очень сердился: "Ну что же не несут собаку?"

И. П. Павлов не любил теоретизировать. Он как бы рассказывал собеседникам о том, что тут же происходило перед глазами. "Считаю лучшим красноречием язык фактов", — любил он повторять.

Три раза в неделю в течение пятидесяти лет продолжались эти удивительные лекции. Огромный срок — целая жизнь! И за все это время профессор И. П. Павлов ни разу не опоздал, а пропустил только одну из них — по болезни. "Лекции для меня самого полезны, — говорил он, — оптимальное возбуждение. Без конца могу любоваться хорошими опытами".

Речь Ивана Петровича была удивительно простой, даже разговорной. Очень часто как бы самому себе он ставил вопрос и тотчас же отвечал на него. Говорил он понятно, специальных терминов не употреблял. Наоборот, мог сказать что-нибудь совсем обыденное, да еще рязанским простонародным говорком: "эк, набаковался парень", "какой пискучий голосок", "нынче у нас среда", "я очень рассерчал тогда".