Голубые луга - Бахревский Владислав Анатольевич. Страница 15

Глаза у Живого стали круглыми, злыми — сова и сова.

— Да разве нам его покажут, шпане? Да если бы я его увидал, да я бы ни в жисть!.. — Живой махнул рукой, и из рукава выскочило и воткнулось в землю тоненькое, сверкающее «перышко». — Да я бы лучшим человеком стал. Братом и сестрой клянусь — лучшим, если бы дозволили одно только слово товарищу Жукову сказать.

— А чего ж ты ему сказал бы? — удивился Цура.

— Тыщу лет живи, товарищ Жуков! Вот бы чего сказал.

— А кто сегодня сводку слушал? — спросил Цура. — Чего взяли?

— Каждый день берут и берут! — Живой опустил голову. — Карту я глядел, вся эта Германия — с ноготь, хорошо хоть городов у них много… Я, как призовут, к маршалу Жукову попрошусь.

— А я — к Рокоссовскому!

— А я к генералу армии Черняховскому! — восторженно закричал Федя.

— Тебе не успеть, — серьезно сказал Живой. — Я и то не успею. Немцы отступают. Германия — не Россия. По России три года шли, а на Германию — полгода довольно.

— Богу надо молиться, что отступают, — Цура насупился. — Воевать им всем захотелось! Я воевал один день, а голове моей теперь трещать всю жизнь.

Живой подобрал финку, встал, потянулся.

— Ребятишки, а не сыграть ли нам в лапту?

Всем сразу захотелось поиграть в лапту, но не было мяча.

— У меня есть! — вскочил, раскосив глазенки, Федя. — Каучуковый!

— Неси! — разрешил Живой.

Федя кинулся за мячом.

…Живой и Цура были «мати». Цура не боялся Живого. Он даже стал спорить, когда они канались на бите: верх — бегает, низ — вaдит. Бита — круглая толстая палка в метр с четвертью, Цура и Живой, перехватываясь, измерили ее кулаками. «Верх» остался за Живым, но Цура сказал: «Нет!» Кулак Живого не прикрыл самую малость биты.

— Удержу! — Цура обхватил мизинцем свободное место.

Живой качнул биту, Цура побелел от напряжения, заскрипел зубами, контуженная голова его задергалась, но удержал.

Все смотрели на Живого: убьет он Цуру или нет.

— Силен! — сказал Живой. — Ладно, наши вадят.

Поглядел на Федю.

— Ты у кого?

— У меня пары нет, — пролепетал Федя.

Это была страшная ложь и предательство. Когда делились и Федя искал и не находил себе пару, он увидал Кука. Кук стоял возле бузины, и видно было: ему тоже хочется играть. Он даже махнул Феде рукой, а Федя не увидал Кука. Федя, может, и верит, что отец у Кука не предатель, а Живому попробуй объясни. Узнает, что Федя с сыном «предателя» дружит — обоим «пиской» щеки разрисует.

— Эй, пацаненок! — крикнул Живой Куку. — Топай сюда.

Кук подбежал.

— Ты будешь за Цуру, а ты — за меня.

— Нет, — сказал Цура, — Федя со мной.

— Як Живому, — у Феди даже слезы навернулись на глаза.

Как хорошо было играть в команде Живого! Живой поймал «свечу», и теперь его команда бегала. Федя расхрабрился, чтоб не дать «свечу», пробил в землю и кинулся бежать в «город». Цура был на подаче, он быстро подобрал мяч и догнал Федю. Федя испугался, сейчас его «осалят», и Живой тогда ему задаст, из-за него всей команде вадить. Цура сильно замахнулся, а кинул тихонько и промахнулся. Всем было видно — нарочно промахнулся. И зря. Его команду завадили Живой всегда мог выручить и выручал, попасть в него никак не могли.

Наконец удача посветила Цуре. Противники били плохо, все остались на кону, а чтобы получить право на удар, нужно сбегать в «город» и вернуться на кон.

— Нехай, — сказал Живой, — у меня три удара. Первый — все в город, второй — все назад, третий — я бегу туда и обратно.

Взял биту двумя руками, Цура подкинул мяч. Вжик! — бита свистнула по воздуху.

— Мимо! — вздохнула команда Цуры.

— Подкидывай! — приказал Живой.

И снова тоскливый пустой посвист.

— Мимо!

— Нехай! — сказал Живой. — В третий раз не промахнусь. Бегите все в город и стойте, выручать буду сам.

Замах, удар, мяч вонзился в небо и повис там, терзая притоптывающую от нетерпения команду Цуры. Братва Живого успела перебежать в «город», но назад никто не вернулся. Мяч перебросили Цуре, а он был зол от постоянного невезения.

— От души вмажу! — пообещал.

— Нехай! — сказал Живой. — Выручать буду сам. Никому не соваться из «города».

И на глазах стал хищным. Глядит на Цуру, но и затылком видит. Перешагнул черту, замер. Замер, да не застыл, весь как бы дрожит, от ветра увернуться готов.

Цура шаг вперед, Живой два шага навстречу. Цура еще шаг, Живой опять два. Глазами на мяч, понял — Цура сам будет салить, не перекинет.

Все позабыли, что они тоже играют, смотрели, ждали.

Слава неуловимого живчика, само прозвище Живого пошло в народ со Старожиловского базара. Стырил Живой буханку хлеба. За ним погнались, окружили. Живой метнулся туда, где поджидали его два милиционера и мужик, потерпевший. На мужика-то и кинулся Живой: «Порежу!» Тот присел, живот жалко, спину подставил. А Живой скакнул мужику на спину, и, как с горы — колобком под руками милиционеров…

Ну где ж было Цуре такого обхитрить? И Цура не хитрил. С трех шагов запустил каучуковым, тяжелым, как булыжник, мячом со всего Цуриного плеча. В живот метил, чтоб ни подпрыгнуть, ни пригнуться. А Живой-таки взлетел — кошачья порода. Так все и должно было быть, и никто не обратил внимания, что в миг броска распластался в воздухе маленький Кук. Мяч прилип к его рукам. Кук прокатился по земле, вскочил и кинул мяч Живому вдогонку. Живой на кон шагом шел. Мяч врезался ему промеж лопаток. Словно пружинка лопнула, взвился Живой, развернулся: глаза белые, и нож в ладонь из рукава уже скользит. Сразу увидал, кто мячом кинул. Засмеялся, пот вытер со лба.

— Быть тебе, парень, уркаганом.

— Нет! — крикнул Кук.

— Ты что-то пропищал? — спросил Живой.

И все замолчали. Кук стоял там, откуда бросил мячом.

Цура прошептал: «Беги!» Но Кук не убегал.

— Люблю смелых мальчиков! — пророкотало, как с небес.

Все повернулись на голос и увидели: под кудрявыми кустами бузины сидит сам император — Неживой прибыл в Старожилово.

— Ведра готовить? — просиял Цура.

— Спеши! Солнце сядет — поведу.

Это значило: поход на вишню состоится.

Кто побежал готовиться к ночному походу, кто к Неживому подсел, Федя подобрал мяч и пошел домой. Вернее, он только показал всем, что идет домой, а сам, как его не видно стало, кинулся догонять Кука.

Кук заставлял себя не торопиться, но то и дело оглядывался: не гонятся ли за ним.

— Ярослав! — крикнул Федя.

Кук вздрогнул, оглянулся.

— Ты пойдешь за вишней?

— Нет.

— А я пойду! Только не знаю, как дома сказать. А если не сказать — искать будут.

Кук не дослушал Федю, пошел своей дорогой.

— Трусишка! — крикнул Федя со всей злостью.

Кук не остановился, не отозвался.

— Кук! — заорал Федя. — Ку-ук!

Кук поднялся на крыльцо своего игрушечного домика, дверь открылась и закрылась. Федя сел в траву. Погано ему было. Сам разве он может сказать хоть слово поперек Живому? И как теперь быть с ночным походом по вишню? Не пойдешь — дружбу Живого потеряешь, а пойдешь — дома пощады не жди. Да и не то страшно, что выпорют, искать всю ночь будут, плакать будут, в речке будут искать и уж, конечно, отец всю милицию на ноги поднимет. А сынок и пожалует с вишней. Конечно, вишню можно выбросить, но как бы милицию на след не навести. Цура, правда, говорит, что когда Неживой в Старожилове, ни одного милиционера на улице не увидишь. У сторожей ликеро-водочного винтовки, а все равно боятся Неживого. Каждый год приводит он старожиловских в сады собирать вишню, и никто не мешает нашествию.

Федя прибежал домой положить мяч, запастись хлебом, ведром и для того, чтобы показаться, а заодно намекнуть Феликсу, чтоб на реке его не искали: не дурак он — по ночам купаться. Мать с отцом уехали, тетя Люся была в столовой. Бабку Веру можно в расчет не брать, и Федя, прихватив ведерко, направился на задний двор.