Дневник Лиды Карасевой - Бродская Дина Леонтьевна. Страница 8

Когда я пришла домой, наши все ушли на собрание в жакт. Я сидела одна и думала о том, как приятно и полезно быть знаменитым художником или писателем. Рембрандт умер триста лет назад, а его картины, развешанные в лучших музеях мира, до сих пор восхищают всех людей. И мне тоже так захотелось чем-нибудь прославиться! Неужели же я проживу на земле, «как черви слепые живут, и сказок мне не расскажут и песен о мне не споют»?

Конечно, в нашей стране нет лишних людей. Для каждого найдется дело, в котором он сможет быть полезным работником. Но мне хотелось бы чем-нибудь выделиться из них, принести своей родине какую-нибудь большую пользу. У нас так много героев — летчиков, стахановцев, знаменитых артистов и ученых. А я ничем, ничем среди них не выделяюсь. И никакого таланта у меня нет. Взять хотя бы нашего папу — он тоже на своем заводе известная личность, его портрет на проспекте 25-го Октября висел. Варя, наверное, будет известной музыкантшей. Борис может сделать какое-нибудь великое открытие в своем водопроводном деле. А я что? Неужели же ничего? Мне хотелось бы быть путешественницей-биологом. Я постоянно думаю об этом. Я часто представляю себе дикие горы, неизведанные пустыни и леса, где я пробираюсь со всей экспедицией. Мы переплываем верхом через бурные потоки и открываем новые породы рыб и животных.

Чем бы я еще хотела быть — это артисткой. Но для этого надо иметь особый талант. А, может, он во мне есть, только я его не замечаю? Чтоб еще раз это проверить, я напудрилась Надиной пудрой, подвела сажей глаза, надела черный лиф и черные трусики и начала танцовать перед зеркальным шкафом акробатические танцы. Мне кажется, что получилось неплохо.

В прошлый раз Модест меня не вызвал. Оба урока я сидела, как на иголках, и дрожала от волнения. Файка переживала вместе со мной. Все эти дни я ничем не могла заниматься, так меня угнетала физика.

Нет! Во что бы то ни стало я должна сдать физику на «хор»!

Я встала в 6 часов утра, зажгла в кухне свет и села зубрить это злополучное электричество.

На первом уроке «он» меня не вызвал. Целый час Модест продержал у доски Лину Браславскую. Лина, как всегда, ответила хорошо и с гордым видом прошла на место.

Наконец, на втором уроке, он вызвал меня. На все вопросы и ответила без запинки. Надо надеяться, что теперь будет «хор». Уф, точно гора с плеч… И сразу пропала вся моя обида на физика. В душе я даже благодарна ему, что он заставил меня так хорошо выучить электричество.

Чудесная погода: падает густой снег, но не холодно. Из школы возвращались втроем: я, Файка и Юра. Юра все время молчал, а мы с Файкой хохотали и болтали без умолку о предстоящих зимних каникулах. Вчера на совете отряда у нас был выработан очень интересный план проведения каникул. У нас будут лыжные вылазки за город, елка, культпоходы в музеи и театры и многое другое. Файка дошла с нами до угла и села в трамвай, а мы с Юрой пошли дальше. Идем и молчим. Наконец я спрашиваю:

— Юра, почему ты такой грустный? У тебя какие-нибудь неприятности?

Он долго не хочет говорить, но потом признается:

— Сегодня Женька Штауф и Вакулин написали на доске: «Троицкий + Карасева = жених и невеста».

— Ну и что ж из этого? — спросила я, притворившись равнодушной.

Юра сказал, что ему неприятны эти глупые насмешки.

— А мне наплевать, — заявила я, — пусть говорят, что угодно. Уж нельзя и подружиться с мальчиком, чтобы сейчас не заговорили о какой-то там любви. Думаешь, надо мной не подшучивают наши ребята? Если тебе интересно со мной дружить, ты должен не обращать внимания на их глупые разговоры.

Потом мы заговорили о литературе. Я сказала Юре, как мне обидно, что сочинения у меня получаются не очень хорошие. Теперь нам надо написать биографию Пушкина. Я попробовала вчера набросать, и у меня вышло очень кратко и сухо.

А Юра сказал:

— Это потому, что ты мало читала о жизни великого поэта.

Он посоветовал мне обязательно прочитать новый роман Тынянова «Пушкин» и записал на бумажке еще несколько других названий.

Разговор зашел о книжке Островского «Как закалялась сталь», которую я недавно прочитала. По-моему, это одна из лучших книжек в мире.

Юра сказал, что у него есть «Как закалялась сталь», и предложил перечитать вместе во второй раз. Я очень рада, так как в библиотеке на нее записываются в очередь.

Вчера весь вечер ждала Юру, а он все не шел и не шел. Вдруг звонок. Бегу открывать. Входит Юра, раскрасневшийся, обсыпанный снегом, с каким-то пакетом под мышкой!

— Что у тебя в пакете?

Он сказал, что это платье его мамы, которое он везет от портнихи.

Мы пошли и сели в столовой, где никого не было (мама готовила ужин, а папа и Варя играли в домино в комнате Бориса). Я спросила у Юры, нельзя ли мне посмотреть платье его мамы.

Он сказал:

— Можно, если ты не сомнешь.

Я осторожно развернула пакет и вынула замечательно красивое платье из жемчужно-серого фай-де-шина, с синим бархатным куша ком и цветами у ворота.

— Это платье для сцены? — спросила я. — Ведь твоя мама артистка?

— Да, она поет на эстраде, — сказал Юра и о чем-то задумался.

— Мне бы хотелось когда-нибудь услышать, как она поет, — сказала я.

— А мне, по правде говоря, страшно надоело мамино пение. К ней приходит учитель, и она без конца поет свои упражнения и гаммы. Это мне очень мешает заниматься. Мне хочется удрать из дому, пойти в библиотеку или в шахматный кружок, но это не так-то легко; мама говорит: «Не уходи, надо приготовить чай…» И так вот всегда…

Я спросила, кого он больше любит — отца или мать? Юра сказал, что он любит их одинаково, но с отцом ему было интереснее. Он оживился и начал рассказывать про своего отца.

— Знаешь! Он всегда придумывал какие-нибудь интересные вещи. Когда мы жили на Украине под Винницей, мы с папой каждое лето отправлялись «робинзонить». Мы брали провизию, удочки, охотничье ружье, несколько книг и на лодке плыли по реке куда нам вздумается. Мы высаживались на каком-нибудь зеленом островке и жили там до тех пор, пока не надоедало. А знаешь, что мы любили делать зимой? Это тоже придумал папа: в ясные и не очень морозные зимние вечера мы уходили ночевать в лес. Наденем шерстяное белье, валенки, овчинные тулупы, зажжем фонарь, свистнем нашей овчарке Джильде, и айда на лыжах в лес. В лесу тихо-тихо, все ели снегом занесены. Мы делали из сосновых веток шалаш, ставили на снег зажженный фонари и ложились спать. Джильда сидела рядом с шалашом и, навострив уши, прислушивалась к каждому шороху…

— И вам не было холодно?

— Нисколько. На свежем морозном воздухе засыпаешь, как убитый. А утром мы просыпались и шли разыскивать заячьи следы…

— А почему папа не взял тебя на Камчатку? — спросила я.

— Мне ведь надо учиться. Папа сказал, когда я кончу среднюю школу, он возьмет меня с собой в экспедицию годика на два.

Я спросила у Юры, кем бы он хотел стать. Он сказал, что очень любит литературу, и ему хотелось бы стать журналистом. Это очень интересная профессия. Все время приходится разъезжать по стране и сталкиваться со множеством различных людей.

Юра признался, что он давно уже сочиняет стихи. Я попросила прочитать какой-нибудь стих, но он резко отказался. После этого я немного обиделась, и мы говорили довольно сухо. Тут Юра вспомнил, что он принес «Как закалялась сталь».

Мы перечитали то место, где Павка освобождал Жухрая. Потом я прочитала вслух то место, где Корчагин, уже тяжело больной, объясняется с Ритой. Вдруг голос мой задрожал, и я чуть не заплакала. В эту минуту послышался голос мамы:

— Лида, Юра, идите ужинать!

— Вот человек, который думает только о еде, — сказала я, отвернувшись к окошку, чтобы Юра не заметил моих слез.

Ужинать он у нас не захотел из-за позднего времени.