Человек с горящим сердцем - Синенко Владимир Иванович. Страница 36

Помня о письме Владимира Ильича Ленина в Боевой комитет питерцев, Федор в эти дни укреплял дружины, вооружал и обучал парней военному делу.

На заводах тайно ковали кинжалы, отливали оболочки бомб, а в подвалах Сабурки их начиняли динамитом. Отсылались в Петербург деньги для приобретения оружия.

Но без участия солдат восстание обречено на провал. Федор понял это еще в Петербурге. А Сабурка хороша и тем, что близко гарнизонные казармы.

Так неужели можно позволить Якобию разогнать преданных партии людей, примириться с потерей Сабурки? И работники больницы решили: если Якобий не отменит увольнений, все забастуют.

Попечитель земства Задонский выслушал служащих и призадумался. Забастовка персонала в таком заведении? Около двух тысяч умалишенных... Немыслимое дело! К тому же новые веяния... Стачки-то и собрания дозволены. И земец миролюбиво произнес:

— Мда-а... Господин Якобий погорячился. Он отменит увольнения.

— Ни за что! — воскликнул Якобий. — Держать подстрекателей не стану. Губернатор обещал мне сестер милосердия из военного госпиталя. Я здесь хозяин или эта чернь?

Делегаты служащих доложили собранию о провале переговоров.

— Знаете что, друзья? — предложил Федор. — Давайте-ка изберем больничную комиссию, и пусть она сама отставит от должности распоясавшегося деспота.

Доктор Тутышкин, фельдшерица Базлова, кочегар Степан Россохатский и «мастер» Тимофеев нашли Якобия и Задонского на кухне. Попечитель земства снимал пробу с обеда. Вокруг — повара, стряпухи, судомойки. За едой с миской в руках ввалился и нелюдимый напарник Россохатского по котельной — Мокей Рябуха. Лохматый, грязный и угрюмый.

Россохатский командовал боевой дружиной Сабурки и не слыл трусом, а тут вдруг оробел, даже заикаться стал:

— Мы... То есть больничная комиссия от-тстраняет вас, господин Якобия, от д-д-должности. Хватит н-над нами измываться! Извольте-ка покинуть нашу Сабурку!

Якобий опешил, выпучил глаза. Задонский так и застыл с ложкой каши в руке. Главный врач опомнился и затопал ногами:

— Наглецы! Вот позвоню приставу, и он запроторит вас в каталажку. Комиссия, делегаты? Марш отсюда!

Делегаты попятились, но Артем сделал шаг вперед:

— Зря кипятитесь, господин хороший. Тюрьмой грозите? Хватит, откричались.

Кухня полна народу, за окнами возбужденная толпа.

Якобий обернулся к Задонскому, но попечитель благоразумно ретировался.

Россохатский вспомнил о своих обязанностях:

— А ну, люди! Берите-ка этого господина под белы руки — и на тачку. Не желает добром — применим силу!

Якобий отбивался и кричал, но два дюжих молодца-санитара усадили его в тачку с картофельными очистками и обрезками капусты.

Волосатый Мокей Рябуха вывез тачку из широких дверей кухни во двор. Люди расступились, и «экипаж» покатил к воротам.

Повизгивало колесо тачки, под ногами шуршали опавшие листья. Последний выезд Якобия!

— Скатертью дорога!

— А Мокей-то, Мокей! Вот вам и молчун...

Из казенной квартиры выбежала жена Якобия и завопила:

— Вы что это, вы что? Что делаете, хамы? Отпустите его!

— Стой, Мокей, — сказал Артем. — Самодур и сам уже не покажется на глаза сабуровцам! Нужен новый администратор.

Главным врачом тут же избрали доктора Петра Робертовича Ферхмана, а в помощь ему — хозяйственную комиссию.

В земстве растерялись. Самоуправство! Но утвердили и Ферхмана и комиссию. Выдавая депутатам больницы бумагу с официальными полномочиями, сказали:

— И мы рады избавиться от Якобия! Грубый, спесивый...

В больнице все шло по-новому. Больных стали лучше кормить, более внимательно ухаживать за ними, слово «господин» исчезло из обихода, все относились друг к другу тепло, по-товарищески.

Артем радовался. Вот такую бы власть трудящихся во всем городе! Но как вдолбить меньшевикам, что только Советы смогут руководить восстанием, что сейчас дробить силы — преступление. Надо действовать сообща, как призывает Ленин.

Наконец в Харькове были созданы общая подпольная газета и Федеративный Совет обоих комитетов РСДРП. В нем три «впередовца» — Артем, Авилов, Мерцалов — и три меньшевика.

Федор стремился осуществить свое, заветное: придать Совету функции рабочей власти. Впрочем, харьковские пролетарии уже сами называли объединенный штаб социал-демократов своим правительством, а полиция строчила донесения, проникнутые ненавистью и страхом:

13 ноября электрическая станция прекратила освещать частные и казенные помещения. Командированному генерал-губернатором адъютанту рабочие ответили, что сделали это по распоряжению своего «правительства» из «канцелярии» которого ими получен приказ прекратить освещение домов богачей и царских слуг, улицы же освещать в интересах пролетариата. Установить местонахождение упомянутой «канцелярии Федеративного Совета» не удается. Она постоянно переносится из дома в дом и охраняется созданной революционерами милицией, которая вооружена револьверами, пиками, топорами и другим оружием.

Испугались топоров и пик рабочей милиции, боевых дружин. Постыдились бы писать! Вовсе не кочевал Совет из дома в дом, а пребывал на Сабурке — неприступном бастионе революционеров.

В городе возникло двоевластие, и губернатор просит Совет:

— Включите, господа, электричество!

— Заволновались, голубчики, — торжествовал Федор.

И снова охранка плачется департаменту полиции:

18 ноября, во время заседания городской думы, в ее помещение вошла группа революционеров и, прекратив заседание, предъявила требование: немедленно перейти на сторону Федеративного Совета и действовать против правительства или же выйти в полном составе в отставку и передать власть Совету. После крупных пререканий с революционерами члены думы вынуждены были разойтись.

Охранка была права — Совет и впрямь стал хозяином половины города! События развивались быстро.

СОЛДАТЫ НЕ ПОВИНУЮТСЯ ГЕНЕРАЛАМ

Минуя часовых, а чаще с их согласия, Артем проникает в казармы. Дневальный — на страже, а Федор, в армейской шинели, — в тесном кольце солдат. Слова его падают в их души, как семена в созревшую почву.

Хмурым ноябрьским утром первый батальон Богодуховского полка заявил командиру:

— Забивают нас муштрой, оскорбляют... Харчи нищенские, да и те воруют каптенармусы! Отпустите по домам.

Солдат еле утихомирили обещаниями. Но когда разнеслась весть, что лейтенант Шмидт возглавил севастопольское восстание матросов, в гарнизоне стал назревать мятеж.

В середине ноября одна из рот Луцкого полка отказалась идти в караулы по охране города. Что они — жандармы или полицейские?

— Призвали воевать с японцем, а гоните против рабочих?

Тогда в частях спешно огласили приказ генерал-губернатора:

«Войскам гарнизона считать себя стоящими на передовых позициях, лицом к лицу с неприятелем».

Брожение в войсках нарастало.

Федор собрал комитет с представителями воинских частей.

— Обстановка в городе чревата взрывом, но готовы ли мы взять в свои руки власть? Давайте организуем вооруженную демонстрацию рабочих и солдат! Что скажете?

— Я — за! — тряхнул Александр Корнеев огненной шевелюрой. — Дружинники только того и ждут.

— Смахивает на авантюру, — поежился Авилов. — Рановато...

— Ночевал сегодня у своего друга меньшевика Ангарского? — близоруко сощурился Мерцалов и пискливо передразнил кого-то: — «Одно дело — разъяснить массам вероятный ход развития революции, а другое — призывать их к восстанию...»

— И верно, что тянуть, Пал Палыч? — сказал Саша Васильев.

Его поддержали Дима Бассалыго, Бронислав Куридас и Пальчевский — комендант революционной Сабурки.

— Этак проспим царствие небесное! — воскликнул Дима.

— Пора выступить. Чего ждем? Меньшевики всё плачутся, а от слез только порох сыреет, — заключил Куридас.