Человек с горящим сердцем - Синенко Владимир Иванович. Страница 9

...Когда паровоз покинул стойло, взору полицейских открылась смотровая канава. Черная и глубокая.

Спустились, обшарили все уголки. Что за чертовщина?!

Рабочие тоже ничего не понимали, но радостно перемигивались.

Шпик, отчаянно взвизгнув, бросился вон из депо:

— Догнать и обыскать паровоз! На нем разбойник!

Выскочив во двор и обогнув котлован с поворотным кругом, городовые успели задержать паровоз.

Машинист проклинал себя. Ну что бы отъехать подальше? Виктор наверняка еще под паровозом... Теперь ему каюк — не уйти.

Однако полицейские не обнаружили ловкого подпольщика. Даже в топку, болваны, заглянули. Чудеса!

Шпик плевался, свирепо топал ногами, но вдруг утих и перекрестился. Его охватил суеверный страх. Все сыщики охранки зовут бывшего студента «невидимкой». К тому же он силен, как дьявол, в темном переулке с таким не встречайся один на один. Зря польстился на деньги за поимку этого треклятого Сергеева! Куда проще вылавливать подпольщиков малоопытных, беспечных. Но разве может человек испариться, провалиться как сквозь землю?

...Поздно вечером, когда полиция, еще раз обшарив депо и его окрестности, убралась восвояси» Федор вылез из-под поворотного круга. Моросил мелкий дождь. Вдали мерцали фонари, влажно поблескивали крыши. Сергеев расправил плечи, улыбнулся.

И сегодня надул шпика-проныру!

Когда паровоз стал выползать из стойла, Федор ухватился за неподвижные части тормозных колодок, подтянулся и выжался на них. Неудобно висеть скорчившись, но ехать можно. По бокам вращаются колеса, машут дышла, но не цепляют.

Паровоз остановился на поворотном круге, и Федор увидел под собой дощатый настил. Он прополз по нему до просвета между колесами тендера и паровоза, спрыгнул в котлован, заросший бурьяном. А залезть под поворотный круг с его высокими бортами — сущий пустяк! Его не заметил даже машинист.

Вскоре Федор покинул темный двор депо. По неосвещенным улицам Елисаветграда он пробирался на окраину. Там, в домике рабочего завода «Эльворти», подпольщика давно ожидали.

В ГОСТЯХ У ДАРОЧКИ

На хутор Владимирский, близ села Сурско-Михайловки, Федор заявился совсем неожиданно. Здесь жила его сестра Даша Черница с мужем — крепким хлеборобом, Повидал бы и отца с матерью, но те уже покинули Екатеринославщину. Невмоготу стали родителям его аресты и отсидки в тюрьмах! Всякий раз Андрей Арефьевич хлопотал за сына, но тот не желал кланяться властям, писать прошения.

Разъезды отца сказывались на делах его строительной артели, разоряли семью подрядчика. Банк закрыл кредиты, попы-заказчики тянули с оплатой за возведенную церковь. Кое-как расквитавшись с долгами, Андрей Арефьевич подался в Оренбургскую губернию. Там строили чугунку и нуждались в строителях. Может, туда еще не долетела молва о том, что сын у Андрея Сергеева — политически неблагонадежная личность? Вырастил на свою голову грамотея!

Был конец лета 1904 года. Война с Японией уже в разгаре, вся нищая и голодная Россия стонала под ее бременем. Да и в самой социал-демократической партии после Второго съезда шла сильная борьба. В сущности, было уже две партии — со своими центрами, органами печати, собственной тактикой, хотя формально существовала одна РСДРП.

В эти дни преддверия революции Федор бесстрашно и дерзко, на глазах у офицеров, призывал солдат и новобранцев не воевать за царя и богачей.

Однажды охранка арестовала неуловимого агитатора. Это случилось вскоре после митинга на перроне вокзала. И все же Сергеев вывернулся — прокламаций при нем не обнаружили: все роздал, не нашлось и свидетелей. Через полтора месяца его выпустили из тюрьмы, отощавшего и худого, но по-прежнему неукротимого.

Надо подаваться туда, где его еще не знают!

Но куда? Южное бюро ЦК «большинства» распорядилось им так:

— Отдохни сперва, Артем, наберись сил. Лучше у родных... А дней через десять двигай в Николаев. В этом городе на Буге полиция разгромила наш комитет. Подозреваем — дело рук провокатора. Надо разоблачить его.

Сурско-Михайловка верстах в семидесяти от Екатеринослава. Вокруг села необозримые степи с чистыми, синеющими далями. В этой степи меж пологих холмов живописно вьется Сухая Сура, с берегами, заросшими осокой. Ближе к Днепру она становится Мокрой Сурой и впадает в полноводную реку. Там, взбивая молочную пену, неумолчно грохочет каменистый Сурский порог.

Федя Сергеев любил свою старшую сестру. Милая, добрая Дарочка! Вынянчила, обучила первой грамоте. У Федора нет от сестры секретов. Даше известны взгляды брата: она всегда прятала его запрещенные книги, листовки и, тайно от мужа, помогала ему деньгами.

И сейчас не стала журить брата за бездомную жизнь, полную опасностей и нужды. Успокоила насчет старосты: живут они на отшибе, никто не будет интересоваться паспортом родственника, выяснять его личность. Отдыхай спокойно!

Федор отсыпался, отъедался, на зорьке удил с семилетним племянником Павкой пескарей и плотву. Но через неделю заскучал.

— Куда, Федюшка? — спросила Даша, когда однажды утром брат сунул за пазуху краюху хлеба и шагнул за порог.

— Проведаю братана Егора...

Не к Егору, который достраивал церковь в соседней Федоровке, спешил парень, а к давним приятелям. С ними сошелся еще в прошлый приезд, после отсидки в Воронежской тюрьме. Пошел тогда вроде к брату, а оказался в кругу сельских парней и рабочих Егоровой артели. Общительный студент пришелся ребятам по душе. Узнав об этом, Егор презрительно сплюнул:

— Ну и компания! И что нашел в сапожнике Никитке? Прощелыга и краснобай... Только меня срамишь.

Чеботарь Никита Одинёц был художник-самородок, любитель поплясать. В комнате веселого холостяка молодежь пела, танцевала под гармонь и смело толковала о жизни. Так в селе Федоровка-Бурлацкая возник тайный кружок будущих социал-демократов. Федор связал его с екатеринославской партийной организацией.

Особенно льнул к студенту тринадцатилетний Влас Чубарь. Не по годам развитой хлопчик ходил по пятам за Федором, внимал каждому его слову. Федор обнаружил его как-то на недостроенной колокольне — сидел, свесив ноги над бездной. Такой ничего не побоится! У Власа тысячи вопросов и обо всем свое суждение:

— Бог... За шесть дней сотворить землю, солнце и все живое? А почему господь теперь не занимается таким волшебством?

Обнимая юного Власа за плечи, Федор говорил:

— Сам-то как думаешь, почему?

— Я и отцу Феофану на уроке закона божьего сказал: «Не может такого быть. Чистая брехня!» А он... — И Влас смущенно опустил голову.

— Поставил в угол коленями на горох?

— Откуда вы знаете? — удивился мальчик. — Еще батьке нажаловался. Тато схватили чересседельник и тоже всыпали... Спрашиваю: «За что? Я все лето молился: «Господи, пусть наше жито уродит!» А бог не послушался, выбил градом наш хлеб до колоска... Зачем же нам церкви и попы?» Потом три дня сидеть не мог...

Федор ласково потрепал непослушный чуб юного бунтаря:

Ты сам на все правильно ответил. Святые, рай, черти — сказки для темных людей. Надо же панам чем-то держать народ в повиновении. А что это, Влас, у тебя под мышкой?

Хлопчик бережно развернул материн платок.

— «Происхождение человека». Сочинил англичанин, по фамилии Дарвин. Заведующий школой Лямцев дал мне. Читали?

— Читал. Вижу, педагог у тебя отличный.

До поздней ночи бродили они по улицам спящего села.

Ярко светила луна, и в ее призрачном свете лицо юного Власа казалось удивительно одухотворенным, а ясные и доверчивые глаза не по-детски серьезными.

...Вот почему сегодня, направляясь в Федоровку-Бурлацкую, Сергеев с волнением ждал предстоящих встреч. Как-то сложились судьбы его молодых кружковцев? Влас Чубарь... Почему в душу запал образ этого хлопчика? Наверное, уже оставил школу и крепко стиснул в ладонях чапыги плуга. Земля! Его земля — кормилица, а он — помощник отцу и сам уже хлебороб...

Федор вошел в село. Те же белые мазанки в тенистых садах, старые вывески на монопольке и корчме. Только церковь новая. Колокольня горделиво возвышалась над скопищем убогих хат. Творение попов и Егоровой артели.