Хозяева старой пещеры - Браун Жанна Александровна. Страница 28

— Эге-гей! Нина-а-а! Петровна-а-а-а! Тётя-а-а-а Нина-а! Эге-гей! — продолжала кричать Юлька. Она взобралась на самый высокий валун и победно, как флагом, размахивала тетрадками.

— Что? Что случилось? — Нина Петровна остановилась и с трудом перевела дыхание. — Говори скорее, что случилось! Да перестань кричать, наконец!

— Вот Рыжая разоралась, прямо обалдеть можно! Я думал, пожар какой, — сказал Гошка и дёрнул Юльку за подол.

Юлька обиженно захлопнула рот, но губы её сами непроизвольно растянулись в широкую улыбку. Не глядя на сгрудившихся вокруг неё мальчишек, она спрыгнула с валуна и торжественно протянула Нине Петровне тетрадки.

— Вот!

— Что это? — Нина Петровна удивлённо посмотрела на старые тетрадки в выцветших грязно-серых обложках.

— Макулатуру набрала! — хихикнул Гошка.

Раздался весёлый хохот.

Алёша шагнул вперёд и крепко взял Юльку за руку.

— Почему вы смеётесь? — прерывающимся от волнения голосом крикнул он. — Вы же не знаете! Ничего не знаете!

Юлька подняла тетрадки над головой и тихо сказала:

— Макулатуру, да? Это же дневники дяди Степана!

— Не может быть! — ахнула Нина Петровна. Она выхватила у Юльки тетради. — Как же так… Как же… Юленька, где вы их нашли?

— Вот мы с ним нашли. На чердаке в корзинке, — скромно сказала Юлька, с видимым удовольствием поглядывая на ошеломлённых мальчишек.

— Вот это да-а-а… — протянул Гошка. И в голосе его была слышна такая откровенная зависть, что Алёшка даже чуть пожалел, что не взял с собой на чердак и Гошку.

— Матвеич, где вы? Вы слышали, Матвеич? — Нина Петровна присела на валун и начала перелистывать тетрадки, бережно отделяя одну страницу от другой, словно боясь, что тетрадки вот-вот рассыплются у неё под руками.

В круг шагнул запыхавшийся Матвеич. Юлька забежала вперёд.

— Деда Матвеич, а мы дневники дяди Степана нашли! Чесслово! Мы с Алёшкой! На чердаке!

Матвеич легко отстранил Юльку рукой.

— Это просто чудо какое-то! — сказала Нина Петровна. — Мы даже не надеялись.

Матвеич стоял молча, опустив голову. Ветер дыбил лёгкие седые волосы старика, обнажив коричнево-красный, иссечённый глубокими морщинами затылок. Руки его дрожали.

— Что же вы молчите, Матвеич?

Старик медленно поднял голову, и все неожиданно увидели, какие яркие, просто нестерпимо яркие глаза у Матвеича.

— Чудо, говоришь? — переспросил Матвеич. — Нет! Я ж говорил! Я знал, что Степан себя окажет! Не могло быть, чтобы не оказал! Потому человек был! Слышишь, Петровна? — он с силой нахлобучил обеими руками фуражку, взял у Нины Петровны тетрадки и зашагал по полю к селу.

17. Тревога

— Везёт же некоторым, — Гошка с завистью вздохнул. — Только приехал и, нате вам, дневники нашёл… прямо обалдеть можно, до чего везёт!

— Ш-ш-ш-ш, — оборвал Гошку Ким.

Ребята лежали в кустах возле моста, прижимаясь животами к сырой траве. На мосту стояли кучкой приборовские и о чём-то тихо переговаривались.

— Чего они не уходят? — нетерпеливо прошептала Юлька. — Так мы и до завтра пушку не вытащим.

— Опять двадцать пять! Сказано — тихо, а вы трещите, как сороки. Алёха, точно Ястреба дома нет?

— Точно. Мы же с Юлей видали, как его мать искала.

— Порядок! Давай дуй незаметно к пещере за верёвкой.

Алёша поднялся и, сгибаясь, побежал под зелёным сводом кустарника. Густо пахло черёмухой. Колкие пахучие ветки лезли в рот, стегали по лицу. Внезапно кусты оборвались — и открылась небольшая, цветастая, как цыганская шаль, полянка. Она шла к реке полого и у самой воды переходила в уютную, окаймлённую скользкими голышами бухточку. У самой кромки поляны росла молодая ива. Гибкие ветви ивы тонули в воде. Вода под ними казалась тёмно-зелёной, как толстое непроницаемое стекло. Солнечные лучи кое-где прорывались сквозь серебристое кружево листьев, пронизывали воду и весёлыми жёлтоватыми пятнышками ложились на илистое дно. Большая бурая лягушка выскочила из воды и закачалась на листе кувшинки, подставив солнцу грязно-жёлтое брюшко. Алёша присел возле ивы и длинной хворостиной пощекотал лягушку. Она высоко подпрыгнула и плюхнулась на другой лист, подальше от берега, недоумённо вращая круглыми, как перламутровые пуговицы, глазами. Алёша потянулся к лягушке и увидел, как из-под берега выскочил головастый щурёнок. Он ткнулся рыльцем в дно, поднял клубочек мути. Пятнышки солнца заплясали, как живые. Алёша рассмеялся. Он чувствовал себя сегодня удивительно весело и свободно. Хотелось кувыркаться в густой траве, петь песни или громко, так, чтобы слышали все, и река, и сосновый лес, говорить стихи. Он вскочил на ноги и вытянул руку вперёд, стараясь припомнить что-нибудь торжественное и героическое, и вспомнил, что его давно уже ждут ребята.

— Разиня! — вслух сказал Алёша своему отражению в воде. — Разиня! — повторил он громче и кинул голыш в воду. Вода заколыхалась, разнося кругами Алёшино лицо по реке. Лягушка прыгнула в воду, затем вынырнула и осуждающе квакнула, и тотчас же в кустах круто заверещали её подружки.

В пещере, как всегда, было прохладно и темно. Алёша подальше откинул мешковину, нашёл верёвку и повернулся к выходу. Толстый столб солнечных лучей дрожал у входа, вырвав из темноты кусок стены с надписью. «Вот так, — внезапно подумал Алёша, — вот так надо рисовать солдата». Видно только лицо, руки и ствол пулемета в косом солнечном столбе у входа и этот кусок стены с надписью: «Мы отрезаны. Точка». Да, да… Алёша присел на моток верёвки и палочкой начал набрасывать на стене под надписью композицию картины. Он так увлёкся, что даже не заметил, как к пещере подошли Ким, Гошка и Юлька.

— Рисует, — удивлённо сказала Юлька, заглядывая в пещеру.

— Худо-ожник, — ехидно протянул Гошка и дёрнул верёвку, на которой сидел Алёша. — Мы его ждём, ждём, думали, случилось что, а он сидит себе, как ненормальный, и рисует.

Алёша растерянно вскочил, в смущении глядя на сердитые лица ребят. Конечно, они вправе сердиться… то поляна, то лягушка, то рисунок… Бабушка права — он легкомысленный человек, и нельзя положиться на него. Алёша искоса глянул на рисунок. Если бы хоть получился, а то… вот эта линия руки неестественна, словно солдат не упирается локтем в землю, а держится за пулемёт… Алёша поднял руку и машинально начал чертить, исправляя рисунок.

— А здорово у тебя получается, — неожиданно сказал Ким, присаживаясь перед рисунком на пол. Алёша вздрогнул и недоверчиво посмотрел на Кима.

— Как живой! — подхватила Юлька. — Это ты кого?

Алёша благодарно взглянул на ребят и, слегка оправившись от смущения, пояснил:

— Солдата, который здесь в пещере воевал.

— Это которого каска и лента? — недоверчиво спросил Гошка, разглядывая рисунок. — А ты его видел? Откуда ты знаешь, как всё было? Может, у него и пулемёта-то не было?

Алёша пожал плечами.

— Он мог пулемёт с собой унести.

— Ха! Унести! Надо сначала видеть, а потом рисовать…

— Совсем не обязательно, — сдержанно возразил Алёша. — Можно представить, как это было. Есть такой художник Брюллов, он же не видел, как погибла Помпея, а нарисовал.

— Откуда ты знаешь, что не видел? Может, он там был в это время? — упрямо возразил Гошка.

Алёша насмешливо взглянул на Гошку и, еле сдерживая улыбку, терпеливо сказал:

— Как же он мог там быть, если Помпея погибла несколько веков назад, а Брюллов умер в прошлом веке? Его картину во всём мире знают.

— Здорово! — хохотнул Ким. — Так его, Алёха!

Гошка открыл было рот, потом закрыл его и вскочил, сжимая кулаки.

— Трепло он всемирное, а не художник, понял?!

Алёша с минуту растерянно смотрел на разъярённого Гошку, а затем отбросил палочку в сторону и поднялся.

— Это кто же трепло? Брюллов?! — тихо, словно не веря своим ушам, переспросил он.

— А то кто же? — запальчиво выкрикнул Гошка. — Такое же трепло, как и ты! — и сплюнул под ноги Алёше, вкладывая в плевок всё своё презрение к выдумщикам.