Я вернусь на рассвете - Царукаев Владимир Ибрагимович. Страница 2

Опять заработал кнут. Лошади по-прежнему стоят — ни взад, ни вперёд. Старик снял сапоги, засучил выше колен ватные брюки и полез в воду.

Даже Шаухалу стало холодно, когда он увидел это. Ведь вода-то ледяная! Она обжигает как огонь. И вдруг Шаухал слышит над головой крик:

— Эй, малтшик! Айда туда!

Офицер смотрит прямо на него и указывает пистолетом на старика.

Что же делать? Придётся подчиниться. Иначе убьёт.

Шаухал вошёл в воду прямо в арчитах. Взял лошадей за уздцы. Потянул. И лошади пошли. Еле-еле, но всё-таки пошли.

Снаряды рвались один за другим. Осколки летели во все стороны. А мальчишка и старик словно не замечали их. Лишь бы скорее вытянуть эту проклятую машину да уйти отсюда живыми…

Машину из воды вытащили. Возчик присел на корточки и стал растирать окоченевшие синие ноги.

И у Шаухала ноги ныли от боли, но сейчас не до ног. Немцы занялись машиной, и, пока не поздно, надо бежать. Дом тёти Рацца отсюда уже недалеко.

Шаухал юркнул в переулок и помчался так быстро, как ещё никогда не бегал.

Вот наконец знакомый двор. Под яблонями — три грузовика. Кузова накрыты брезентом. Наверно, в них снаряды. Кругом валяются железные бочки из-под бензина.

Немецкий солдат топором рубит под корень яблоню. Ударит раз, поплюёт на ладонь и снова размахнётся. Вот он заметил Шаухала, распрямился, вгляделся и пробурчал что-то непонятное. А тот, как зверёк, проскользнул мимо немца и скрылся за дверью. Поднялся по лестнице наверх и прямо нос к носу столкнулся с тётей.

— Ах, светлый очаг мой, ах, солнце моё! — ужаснулась тётя Рацца. — Да на тебе лица нет!

Около горячей печки Шаухал снял свои промёрзшие арчиты и мокрые брюки. И вдруг на правой ноге, повыше колена, увидел кровь.

— О, горе мне! Что с тобой? — воскликнула тётя.

— Это… когда я шёл сюда… — Шаухал рассказал о случае с машиной. Он сам только сейчас догадался, что его ранило небольшим осколком. От холода он даже не почувствовал боли.

— Мама очень больна, — закончил он, — ей ещё хуже.

— Надо её забрать сюда, — ответила Рацца, перевязывая раненую ногу куском белого ситца. — Эти проклятые немцы отняли у нас очаги. Ютимся в жалких клетушках…

Дом тёти заняли гитлеровцы. Оставили ей лишь небольшую каморку, а остальную часть дома отгородили шкафами. Бывшим хозяевам запрещено было туда и нос показывать.

У тёти чудом сохранилось немного муки, картошки и фасоли. Всё это в узелочках и мешочках рассовано по углам и под кроватью. Кое-что развешано по стенам. От этого в комнатушке ещё теснее — повернуться негде.

Пока сушилась одежда, Рацца велела Шаухалу лечь в постель рядом с её восьмилетним сыном.

— Очень болит? — сочувственно спрашивал малыш.

Рана болела сильно, но Шаухал не показывал виду, терпел и не стонал.

2

Давно в маленькой комнатке, где жил Шаухал с матерью, не было так шумно и тепло.

Тётя Рацца растопила печь. Больной стало легче после прихода сестры.

Ах, что бы с ними было, если бы не добрая Рацца! Вот уже в который раз она приходит в трудную минуту, и жизнь становится терпимее. И всегда принесёт с собой что-нибудь съестное. Развяжет узел своего большого клетчатого платка и выложит на стол какой-нибудь пирог: либо олиба?х — с сыром, либо картофджи?н — с картошкой, либо насджи?н — с тыквой. Сегодня она принесла олибах. Может быть, он придётся по вкусу больной.

Мать тоже умеет печь вкусные пироги. Вот выздоровеет и обязательно испечёт. Шаухал твёрдо решил, что после выздоровления мать будет сидеть дома, а хозяйством займётся он сам. Ему уже тринадцать лет, вполне взрослый. Он сам и двор уберёт, и за водой сходит, и дров припасёт…

В комнатке тепло. Скоро сварится похлёбка с мясом. Давно не вдыхали они такого вкусного запаха. Даже нос щекочет.

И настроение хорошее. Мать тоже повеселела. Она уже не лежит, а сидит в постели, накрыв плечи платком.

А Рацца рассказывает, что творится в селе. Шаухал вслушивается в тревожные рассказы тёти.

Оказывается, немцы каждый день устраивают облавы, ищут партизан, уводят скот, отбирают всё, что им только понравится. И нашлись на селе предатели, которые помогают им в этом грязном деле.

Как много скота и всякого другого добра увезено в эту проклятую фашистскую Германию! А ведь сначала обещали, что местным жителям ничто не грозит. Всё это враки! Недавно пригнали группу пленных и заперли их в школе. Из школы слышатся стоны и плач. Пищу им запрещают приносить. Живут там в грязи, во вшах… Бедные люди!

Одна женщина бросила им в форточку чурек. За это немцы так её избили, что она чуть не умерла. С тех пор к школе люди не решаются подходить. Солдаты-охранники смотрят как звери. Им убить человека ничего не стоит.

«Наверно, и в нашем четвёртом классе маются эти люди, — думает Шаухал. — Может быть, кто-то уже увидел на парте вырезанное перочинным ножиком слово «Шаухал» и говорит про себя: «Хорошо этому Шаухалу — он на воле».

Судьба арестованных не даёт покоя Шаухалу. Даже о ране забыл. И всё возмущается: как могут фашисты так издеваться над людьми? Как можно школу, построенную для ребят села Керме?н, превратить в страшную тюрьму? Неужто отныне уже никогда не удастся даже заглянуть в школьные окна?

Мать плачет, а Рацца с негодованием всё рассказывает о бесчинствах фашистов.

— Сын Кубади? Кубайтиева с немцами якшается… — сообщает она.

Шаухал вспомнил, что однажды учитель Темир водил их на экскурсию к развалинам поместья Кубайтиевых. Когда-то они были большими богачами. Им принадлежали огромные стада овец и много земли. Их называли князьями.

Советская власть отобрала эти богатства. А княжеские хоромы разрушил народ.

Вспомнил Шаухал и такой случай. Однажды они с Габулой лазили по развалинам дома Кубайтиевых. И случайно в фундаменте нашли горшок с монетами. Потом на нихасе [2] старики с интересом рассматривали эти монеты и рассказывали много историй о Кубайтиевых и о других князьях.

А сейчас отпрыск этих самых Кубайтиевых, который много лет назад сбежал за границу, вернулся в Осетию, чтобы, как он сам сказал, «отомстить за обиды предков и вернуть старые обычаи». Всем ясно, что это значит. Возьмёт он теперь за горло жителей Кермен-Синдзикау и Кора-Урсдона.

— Разве ты не видел, Шаухал, чернобородого человека в форме полицая? Это и есть Махама?т Кубайтиев, сын Кубади.

Тётя рассказывает, что у этого самого Махамата есть списки коммунистов и комсомольцев. Ожидается над ними расправа. Только не сразу их поймаешь. Они же скрываются.

— А откуда эти списки у него? — спросила мать.

— Мне даже не верится, — тихо ответила тётя, — по женщины с нашей улицы рассказывали, что всех выдал Хаммирза?. Кто бы мог подумать, а? Считали его хорошим парнем… Говорят, в первый день после прихода немцев его задержали патрули на улице. Они думали, что Хаммирза — партизан, и хотели его убить. А Хаммирза начал кричать: «Партизан капут! Партизан капут!» Мол, сам хочу убивать партизан. Ну, вот… так и подружился с фашистами. Теперь его старостой назначили. Разъезжает на коне с немецким автоматом. Сейчас ищет случая расправиться с учителем Темиром.

Сварилась похлёбка, изжарились чуреки.

Ели молча. Каждый думал о большом горе, которое обрушила на людей война. Думал об этом и Шаухал. Но думал он ещё и о том, что вечно так продолжаться не может, что совсем рядом, за рекой, в лесу, находятся наши люди, партизаны. Они наверняка придут и отомстят за всё. Они накажут предателей Кубайтиевых и Хаммирзу, и распахнутся ещё для ребят двери школы…

Лёд на окнах совсем растаял. С подоконников капала вода.

Когда тётя Рацца уходила, она сказала матери:

— Дзыцца, не пускай Шаухала понапрасну на улицу. Сейчас времена плохие. Мы все на волоске от смерти…

3

Ночью внезапно затрещали автоматы. Шаухалу казалось, что стреляют где-то недалеко.