На семи ветрах - Мусатов Алексей Иванович. Страница 5

Федя всегда удивлялся тому, как отец без запинки и в любое время, без всяких карт и записей, мог сказать, на каком поле в бригаде почва суглинистая, на каком — супесчаная, где в низинке застаивается вода, где почва быстрее всего просыхает. О земле он обычно говорил почтительно, с уважением, как о живом существе: «С землей не балуй», «Землю, её слушаться надо», «Земля, она своё скажет». А как сердился отец, когда обнаруживал в поле мелкую вспашку, огрехи или неровные, кривые борозды! «Поганцы, бесстыдники! — кричал он на трактористов. — Вам бы только землю царапать, пенки снимать!» — и заставлял перепахивать всё заново.

До сева было ещё далеко, а Прохор уже выводил колхозников на работу. Они вывозили на поля дымящийся навоз со скотного двора, рассыпчатый чёрный торф. Чтобы задержать на полях побольше снега, ставили щиты из хвороста и соломы, бороздили поля огромными снегопахами.

Когда же наступала весна, отец почти совсем не бывал дома и целыми днями пропадал в поле.

«Иди корми нашего пахаря», — говорила мать, собирая узелок с едой. И Федя отыскивал отца то у сеялок на пашне, то у высоких копён сена на клеверище, то у молотилки на полевом току.

Отец встречал сына весёлый, оживлённый, пропечённый солнцем, усаживал его с собой обедать, а потом говорил: «Поел малость, а теперь поклонись земле. Понюхай, чем она пахнет».

К осени с полей третьей бригады в колхоз тянулись подводы, гружённые полнотелым розовым зерном, душистым клеверным сеном, глазастой картошкой.

«У Прохора опять сам-десят уродилось», — говорили про бригадира в деревне.

Но тут началось что-то непонятное.

Всё чаще в колхоз начали наезжать уполномоченные из района и давать советы, указания, рекомендации, как вести хозяйство, где и что сеять в поле. Потом поступило строжайшее распоряжение перепахать посевы клевера и люцерны, изгнать из полей овёс и вику и занять лучшие земли под «королеву полей» — кукурузу.

Прохор бросился к председателю колхоза Фонарёву:

— Это как понимать, Кузьма Егорыч?.. Живём на земле, а от земли отворачиваемся. Ни слушать её, ни понимать не хотим. — И он принялся доказывать, что кукуруза хоть и «королева», но не для наших полей: пострадаёт от холода, вымокнет от дождей.

— Ничего не поделаешь, директивные указания… Начальству, ему виднее, — обрывал его Фонарёв. — Так что не супротивничай, выполняй.

Скрепя сердце Прохор перепахал для виду немного клевера, что поближе к дороге, а остальные посевы, около сотни гектаров, не тронул.

Через несколько дней побывавший в колхозе корреспондент напечатал в областной газете статью о том, что председатель колхоза Родники потакает бригадиру-травопольщику, который обманным путём сохранил клевера.

Взбешённый Фонарёв собрал правление колхоза и на чём свет стоит разнёс Прохора, который посмел на всю область опозорить их Родники.

Он потребовал от бригадира, чтобы тот в недельный срок перепахал клевера.

— Не могу… рука не поднимается… — отказался Прохор и ушёл с правления.

Тогда после двукратного голосования с перевесом в один голосе его сняли с поста бригадира.

Узнав об этом, Прохор запил. Три дня он бражничал в колхозной чайной, плакал пьяными слезами и шумел, что люди потеряли совесть, отвернулись от земли. А земля — она ведь памятливая, может и отомстить.

Когда же Прохор узнал, что назначенный вместо него бригадир начал перепахивать клевера, он бросился в поле и, раскинув крестом руки, встал перед трактором:

— Дави!.. Заминай!.. С места не сойду. Не дам добро губить!

Трактористы оттащили Прохора в сторону, облили водой и сдали его на руки прибежавшим в поле Федьке с матерью.

Проспавшись, Прохор собрал вещички и уехал в совхоз, сказав домашним, что в Родниках ему больше делать нечего.

— Узнаю, что и как… Может, в другом месте к земле прилепимся. Ждите моей команды.

Это были тягостные для Феди дни. Он ходил в школу, слушал на уроках учителей, встречался с ребятами и то и дело ловил укоризненный шепоток, что отец у него сбежал из колхоза.

Но Феде трудно было поверить, что отец, спорый и неугомонный в работе, отлично знающий каждый клочок земли в Родниках, навсегда оставил родную деревню. Неужели ему не быть больше бригадиром, не сзывать по утрам ударом молотка о кусок рельса людей на работу, не обходить лёгким шагом колхозных полей?! Ни весной, чтобы потрогать рукой прогретую солнцем землю и определить, поспела ли она к севу; ни летом, чтобы приметить острым взглядом сорные травы в посевах; ни осенью, когда надо определить время уборки хлебов…

Но от отца никаких команд не поступало.

Не могла примириться с уходом из колхоза Прохора Стрешнева и учительница Ведерникова. Они были давние друзья и единомышленники. Прохор Михайлович с интересом наблюдал за опытнической работой Варвары Степановны и учеников на пришкольном участке, охотно перенимал у них всякие агрономические новинки, а учительница не знала лучшего знатока земли, чем бригадир Стрешнев, и часто водила ребят на его поля.

Узнав от Феди, куда исчез его отец, Варвара Степановна дважды ездила в совхоз. Федя не знал, о чём она разговаривала с отцом, но месяца через два, поработав в совхозе рядовым трактористом, Прохор Михайлович вернулся обратно в колхоз.

— Полсотни лет в Родниках прожил, — признался он домашним, — каждую былинку тут помню, а как дома худо пришлось — сразу же и в бега… на чужую сторону. Как перекати-поле какое. Нет, не могу… А насчёт земли, может, люди ещё и образумятся… Жизнь — она своё покажет…

И Прохор Михайлович попросил Фонарёва зачислить его в старую бригаду рядовым трактористом.

— Что, брат, побегал, пошукал, а лучше Родников ничего не выглядел… — усмехнулся Фонарёв и сказал, что с новым бригадиром ему, пожалуй, не ужиться. — Вот если во вторую бригаду пожелаешь, там как раз трактористов не хватает.

— Можно и во вторую, — согласился Прохор.

За новую работу он, как всегда, принялся напористо, без понуканий, и это на какое-то время примирило председателя с Прохором Михайловичем.

— Удачлив ты, Стрешнев, и дело понимаешь, — похвалил его Фонарёв. — Если бы не твоя строптивость да упрямство, мог бы по сей день в бригадирах ходить.

— Нет уж, Егорыч, не ужиться нам вместе, — ответил Прохор. — По-разному мы землю понимаем.

И он по-прежнему оставался таким же беспокойным, неугомонным, часто шумел на собраниях, то и дело одолевал Фонарёва новыми замыслами — хорошо бы раскорчевать запущенные земли, перепахать луга, удобрить их да засеять травами.

Но председатель мало считался с Прохором, отмахивался от его предложений, напоминал ему, что он заядлый травопольщик и упрямец.

— И что ты всё с председателем цапаешься! — останавливали Прохора его приятели. — Разве ж он наш голос будет слушать!

— Нет, вы погодите, — не унимался Прохор. — Жив-здоров буду, я своё докажу. Мы на этой земле пуд сели съели. Нас со счётов не скинешь. Мы ведь тоже голос имеем.

Глава 5

Ветер крепчал, посвистывал, с шорохом волочил сухой снег, переметая узкую тропинку у палисадников. Подняв воротник, Федя шёл по улице к Канавиным. Вот показалась их изба. Она была причудливо пёстрая, словно рубаха в заплатках. Нижние венцы из свежих смоляных брёвен, простенки тоже новые, а верхние брёвна старые, щелястые, потемневшие от времени. Одна половина кровли покрыта дранкой, другая лохматится бурой соломой. Крыльцо недоделано, вокруг избы в беспорядке свалены брёвна, доски, кирпич, смёрзшийся песок. В сенях при свете лампы Парамон тесал топором сучковатое бревно.

— Всё ещё латаешь? — спросил Федя, вспоминая, как Парамон с матерью почти всё лето перестраивали старую избу: они добывали где могли строительный материал, нанимали пришлых плотников, но больше делали своими руками.

— Да нет, заканчиваем уже, — буркнул Парамон.

Федя кинул взгляд в угол сеней, где навалом лежали какие-то обрезки сучьев и корневищ.

— Как твои поделки поживают?