Открытия, войны, странствия адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба на воде, на земле и под з - Титаренко Евгений Максимович. Страница 57

Поблизости ни души. Они были одни в тайге, возможно, на десятки километров вокруг. Однако тревога не покидала обоих.

Только теперь Петька заметил, как оглушительно колотится его сердце.

Подняв откинутый ватник, Никита набросил его на плечи, повернулся к огню и, обхватив колени руками, стал глядеть в огонь.

А Петька некоторое время еще кустик за кустиком обшаривал взглядом поляну.

Наконец куснул пересохшую нижнюю губу.

Заметил, что Никита в продолжение этих сумбурных мгновений, переживания которых могли бы сравниться с переживаниями целых месяцев, не проронил ни слова. Хотел разозлиться. Но вспомнил, что и сам не издал ни звука, а действовал, подчиняясь каким-то случайным импульсам.

Стиснув в руке дротик, Петька тоже повернулся к костру.

Поглядели друг на друга.

В глазах Никиты никогда ничего нельзя прочесть.

— Ну… — сказал Петька чужим, изменившимся голосом. Кашлянул, чтобы восстановить его.

Никита шевельнул бровями и, опустив глаза, опять уставился в огонь.

— Померещилось… — сказал Никита. Но брови его сошлись у переносицы. А Петька знал, что, когда Никита сдвигает брови, в круглом шаре его лихорадочно заседает сразу тысяча Организаций Объединенных Наций. Петька даже представлял себе, как мельтешат и переплетаются, мешая друг другу, в голове начальника штаба идеи, будто тоненькие, с ниточку, змейки, пока наконец одной из них, самой выносливой, удастся выпутаться из общего клубка, рвануться и выскочить наружу.

Петька подбрасывал и подбрасывал хворост. Теперь они видели не только всю поляну, но и кусты за ней и пустоту между деревьями.

Снова поглядели друг на друга.

Петька хотел спросить, что померещилось Никите, но почему-то был уверен, что Никите померещилось то же самое, что и ему. Спросил:

— Ты слышал?.. — спросил опять не своим голосом, опять едва слышно.

Никита кивнул. Огляделся.

Где-то рядом ухнула сова.

Петька улыбнулся.

— Слышишь?

Мало ли звуков по тайге! Она любыми голосами: то заплачет, то засмеется вдруг.

— А потом ветка хрустнула, да? — неожиданно спросил Никита, опять шевеля своими бесцветными бровями.

Теперь кивнул Петька, чувствуя, как снова пересыхают губы. Тоже огляделся. Еще раз прошарил взглядом каждый куст.

Надо бы встать и, ради спокойствия, пройти туда, где увиделся Проня. Но оба не решались на это, и оба молчаливо понимали друг друга.

— Гляди-ка! — ошеломив Никиту, воскликнул Петька. — Светает же!

Они и не заметили, что небо, скрытое от них Змеиной горой, давно поблекло у горизонта и бледнота эта, гася звезды, растекалась все шире, шире.

Петька придвинулся ближе к огню, вздохнул глубоко-глубоко, как не вздыхал еще ни разу в жизни, потом с наслаждением выдохнул и… захохотал вдруг.

Никита тоже заулыбался в ответ.

Тайга, с детства знакомая, с детства привычная тайга окружала их, и не было в этой тайге врагов — были вечнозеленые деревья, глупое зверье, которое бежит от одного посвиста, и были травы, и были непоседливые синицы, и были дурные, с человечьими голосами совы.

— Чего ты проснулся? — спросил Петька.

Никита пожал плечами.

— Лежал, лежал — и проснулся…

Петька перестал смеяться. Наклоняясь к огню, опять незаметно вздохнул.

Так они и сидели, пока небо вовсе не побелело, пока тайга не приобрела свою действительную — зеленую окраску, пока не загомонило вокруг на все лады птичье царство, пока первый горячий луч не прорвался из-за горы и не позолотил верхушку самой высокой сосны.

Тогда они оба встали и — Петька с дротиком, будто случайно, Никита, будто случайно, со штыком — прошли к тому месту, где «стоял» Проня.

Ни малейшего следа на мху, ни царапины на кустах.

Петька прошелся, ступая нарочито тяжело, — за ним тоже не осталось следов. Никита опять зашевелил бровями.

Обшарили все на десятки метров вокруг и не обнаружили ничего подозрительного.

Окончательно приободрившийся Петька решил, что глупо предполагать здесь Проню. И зачем они ему нужны, а если нужны, чего бы он церемонился, разглядывая их?

Стрела торчала, крепко воткнувшись в прогнивший, давно поваленный ствол березы.

Никита отошел и еще раз выстрелил в ствол. Пробивая кору, стрела стукнула. Этот звук они вполне могли принять ночью за испуганный и возмущенный возглас притаившегося человека: «Ук!..»

Петька возвратился к костру, отвязал мешки, зарыл в золу четыре картофелины, испек их, приготовил огурцы, отрезал два ломтя хлеба. И только тогда подошел к костру Никита.

— Ну, чего ты там?.. — спросил Петька.

— На всякий случай, — с облегчением ответил Никита, и Петька понял, что ничего подозрительного ему так и не удалось найти.

— Шамаем! — сказал Петька. — Надо управиться по холодку.

Первые законы пещер

Вчерашняя грусть и ночные страхи забылись, едва путешественники сделали первый шаг от опушки леса вверх по склону горы. Мешки, оружие, веревки — все взяли с собой.

Взбираться поэтому было трудно, но зато они могли не волноваться на случай внезапной задержки в пещерах: провизия есть, вода есть… Да и не хотелось оставлять что-нибудь на «заколдованной» поляне.

Сил напрасно не тратили и через каждые пятьдесят — шестьдесят метров подъема присаживались отдохнуть. К полудню, когда солнце оказалось прямо над вершиной Черной горы, они уже стояли на каменистой площадке, которую вырубила сама природа на средине горы между ее основанием и вершиной.

Буквально в полуметре над их головой зиял вход в первую пещеру и метров на несколько в сторону, метров на шесть вверх по отвесной скале — еще один выход.

Отсюда, с площадки, была хорошо видна оставленная ими поляна, даже черное пятнышко залитого костра, и — ни души по тайге, ни дымка, ни движения.

Оба почти не сомневались, что мало-мальски разумный человек должен бы спрятать свои сокровища в верхней пещере или в третьей, которую они пока не нашли. Однако, во избежание ошибок и ненужной спешки, решили обследовать первую.

Петька без труда вскарабкался на основание пещеры у входа, выпрямился во весь рост, за руку втащил Никиту. Еще раз оглянулись на тайгу, зажгли фонарь и, держа его перед собой, шагнули вглубь.

Фуркнув, шарахнулась на выход летучая мышь.

Под ногами валялись косточки какого-то зверька.

Коршун лакомился или сова…

Лишь несколько первых шагов прошли, не сгибаясь, дальше, метров двадцать еще шли, согнувшись в три погибели. На глине, которой было покрыто дно пещеры, оставались за ними отчетливые вмятины следов.

Грунтовая вода вымывает эти длинные пещеры в горах, и под каменистой крышей, в каменистых стенах только «пол» бывает намытым из серой, перемешанной с грунтом глины. Будто серый ручей застыл и каждой своей волной, каждой струйкой хочет двинуться дальше, а не может…

Ни единого ответвления ни вправо, ни влево не было, а пришлось уже ползти на четвереньках, чтобы случайно не расшибить голову о свисающие над путешественниками каменистые уступы. Наконец пещера и вовсе сомкнулась понадвинутыми с трех сторон плитами до высоты ползущего на четвереньках человека.

Надо было одному лезть дальше, другому остаться для страховки на месте.

— Я полезу, — сказал Никита.

— Нет, я, — не выдержал Петька, уже развязывая веревку.

— Ну, тогда я в той полезу первым, — предупредил Никита.

Петька сразу заколебался.

— Ладно: здесь ты, а там — если полезем — я. Ладно?

Никита с готовностью обвязал себя вокруг пояса веревкой.

— Дерну три раза — вытаскивай, четыре — ползи за мной, — предупредил начальник штаба, и сначала фонарь, затем шарообразная Никитина голова, а потом и весь Никита исчезли в узкой щели подземного хода.

Петька остался в кромешной темноте.

У него был огарок свечи. Еще один огарок был в оставленном Никитой мешке, но эти огарки могли понадобиться на случай, если Никита дернет четыре раза.

Веревка, подрагивая и останавливаясь ненадолго, медленно скользила из Петькиных рук.