Весной в половодье - Баныкин Виктор Иванович. Страница 7
Выбравшись из зарослей осинника, Иван Савельевич на секунду остановился, окинул взглядом луга с маячившими кое-где на холмах деревьями и повернул налево. Он шагал по еле приметной тропинке, тянувшейся вдоль кустарника, и думал о сыне.
Так вот и кажется, что было это всего лишь прошлым летом, а не двенадцать лет назад... Помнится, сынишка, тонкий и подвижной, как Леня, выпрыгнул тогда на берег, едва лодка приблизилась к песчаной отмели.
«Фаде-и-ич!» — закричал он и, минуя отлогую тропинку, полез вверх, по крутому обрыву, цепляясь смуглыми от загара руками за тальниковые прутики.
На посту бакенщика Фадеича, приятеля Савушкина, сын проводил по две-три недели каждое лето. Мальчик помогал бывалому волгарю зажигать и тушить бакены, тралить фарватер участка, удил рыбу, запоем читал взятые из библиотеки книги.
Вернувшись однажды домой от Фадеича, он еще с порога сказал:
«А вы знаете, какую зверюгу я видел? Нет?.. Лося! Самого настоящего!»
И стал рассказывать, захлебываясь, размахивая руками. От возбуждения у сынишки раскраснелось лицо.
«Я на берегу стоял. Вдруг слышу, позади треск какой-то и топот, — рассказывал он, одергивая вылезшую из-под пояса рубашку.— Оглядываюсь — а из-за кустов... Ты понимаешь, папа, я и подумать ничего не успел, а он как из-за кустов вымахнет! Как вымахнет! Большой такой, с огромными рогами. Ну и рожищи! Ты никогда таких не видал. Так в разные стороны и торчат... Лось подлетел к берегу да как прыгнет под откос, прямо в воду! И поплыл. Тут и Фадеич выбежал из своей избушки. А лось уж далеко, на ту сторону поплыл... Фадеич говорит, что лось этот из Жигулевского заповедника. «У нас тут, — говорит,— корма хорошие: рябины много. А для лося ветки рябины — самый сладкий корм. Вот он и приплывал сюда, лакомка».
Последний раз сын гостил у старого волгаря в сороковом году.
«Подумать только, — говорил Фадеич, ласково похлопывая по плечу стройного юношу, — ведь будто недавно был вот такой парнишечка; а теперь, извольте видеть, — студент! Будущий агроном, научный человек!.. Что ты на это скажешь, Савельич?»
А на другой год... Но лучше об этом не вспоминать. Иван Савельевич тяжело вздохнул и посмотрел на небо. Солнце уже склонилось к дальнему леску. Вот-вот его большой раскаленный диск коснется верхушек деревьев, и тогда лесок, казалось, вспыхнет малиново-багровым пламенем.
«Теперь недалеко. Скоро и Черный буерак. А за ним рукой подать до того места, — сказал про себя Савушкин, шевеля лохматыми бровями. — А все-таки раньше следовало отправиться. В потемках придется обратно идти».
Четверть часа спустя Савушкин подошел к Черному буераку. Этот неширокий, но глубокий овраг, тянувшийся от берега Волги, так назывался потому, что на дне его всегда поблескивала вода, сверху казавшаяся густой и черной, словно деготь. Сейчас в овраге еще лежал снег, но уже кое-где на нем проступили темно-бурые пятна.
Тропинка привела Ивана Савельевича прямо к мостику. Когда-то давно у Черного буерака стояла старая широкая ветла. Однажды в ураган дерево с корнем вывернуло из земли, и оно упало, перекинувшись вершиной на другой берег оврага. Со временем ветла покрылась мхом, но по-прежнему казалась крепкой и продолжала служить мостиком. Иван Савельевич и раньше не раз перебирался по старому дереву через Черный буерак, и когда он сейчас подошел к оврагу, ему не показался опасным этот «козлиный мосточек» — так в шутку прозванный бакенщиком Фадеичем. Но все же, прежде чем встать на ствол дерева обеими ногами, Савушкин надавил на него носком сапога.
«А он не то что одного — двух выдержит! — подумал Иван Савельевич и уверенно тронулся вперед, слегка расставив руки. — Обратно придется идти в обход буерака, а то с поклажей в темноте тут не проскочишь. Сорвешься и полетишь вниз».
До противоположного берега оставалось не больше двух-трех шагов, когда дерево внезапно глухо затрещало и рухнуло вниз. Взмахнув руками, Савушкин тоже полетел на дно оврага.
Вечерело. Где-то за рощей разгоралась яркая заря. От деревьев ложились длинные тени, а в оврагах и ложбинках уже стелился белой пеленой туман.
Набоков и Леня шли по утоптанной за день тропинке. Андрей поймал мальчика за руку и сочувственно спросил:
— Есть сильно хочешь?
И, не дожидаясь ответа, протянул ему горсть темно-красных ягод шиповника:
— Полный карман набрал. Тут их много.
— Спасибо, — поблагодарил Леня и стал жевать душистые кисловатые ягоды.
Несколько шагов прошли молча.
— А вот и Юпитер показался, — сказал Набоков.— Вон между теми деревьями светится.
Вдруг он поморщился и плюнул.
— Разве это еда? У меня всегда такой аппетит, а здесь... — заворчал Андрей и тут же смолк.
Через минуту он добавил:
— Да это всё пустяки, как-нибудь перетерпим. Главное — поскорее бы отсюда выбраться... Так, что ли, Ленька? Перетерпим ведь, а?
Мальчик мотнул головой — рот у него был набит ягодами.
Из рощи они возвращались в сумерках. Тракторист нес на плече пузатый мешок, набитый листьями, а у Лени на спине большим горбом топорщился рюкзак.
Снова начинался ветер. Налетая порывами, он поднимал с земли тучи полуистлевшей листвы и разбрасывал их в вышине, будто пачкал коричневыми мазками синевато-лиловое, быстро тускнеющее небо.
— А Ивана Савельевича не видно. Не вернулся еще, — сказал Андрей, выходя на поляну.
Леня, шедший впереди Набокова, внезапно остановился и закричал:
— Крыса! Вон пробежала, вон!
— Экая невидаль, — спокойно проговорил тракторист. — А ты разве днем не видал их в роще? Они плавают, черти, здорово.
— Одна из шалаша выскочила! — опять возбужденно прокричал мальчик и, взмахнув рукой, помчался что есть силы к шалашу.
Бумажный пакет, обвязанный веревочкой и еще утром подвешенный Савушкиным к самой перекладине, по-прежнему был на своем месте. Но лишь Леня дотронулся рукой до пакета, как сразу понял, что в нем ничего нет.
— Дыру прогрызли. Конфеты и печенье повытаскали,— прошептал он. — Теперь у нас ничего не осталось.
Костер разожгли у самого берега. Ветер трепал языки пламени, пригибал их к земле, но они, своевольные и непокорные, рвались, извиваясь, в черную вышину.
Набоков часто нагибался, чтобы подбросить в костер сучков, и тогда лицо ему обдавало сухим, пышущим жаром. Левой рукой прикрывая глаза, он правой быстро бросал на раскаленные угли легкие хворостинки.
Набоков и Леня уже давно поджидали Ивана Савельевича, а он все не появлялся. Отсутствие Савушкина особенно беспокоило Леню. Он то и дело поднимал голову и настороженно прислушивался к надоедливому завыванию ветра. Он готов был в любую секунду броситься в темноту с радостным криком: «Иван Савельевич идет! Иван Савельевич идет!» Но Савушкина не было.
«Ушел давно, а все нет и нет... — Леня вздохнул и уставился себе под ноги на искрившиеся кусочки кварца, словно нарочно кем-то разбросанные по песку. — Скоро самая настоящая ночь наступит... Темнота кругом такая — долго ли с дороги сбиться!»
Набоков, все время молча возившийся у костра, не спеша вытер рукавом пиджака вспотевший лоб и, стараясь казаться спокойным, сказал:
— И где ж это наш бригадир задержался?
Леня как будто только и ждал этого вопроса. Он вскочил и, поправляя съехавший на ухо малахай, кинулся к трактористу:
— А если идти искать? — Мальчик с тревогой посмотрел на Андрея. — Вдруг с Иваном Савельевичем что-нибудь случилось?
— Куда идти? В какую сторону? — пожал плечами Набоков. — Остров — он вон какой!
— Все равно! — не унимался Леня. — Надо искать! Я пойду...
— Подожди, — остановил его Андрей. Трактористу показалось, что он слышит чьи-то шаги.
Андрей выпрямился, пристально вглядываясь в темноту. Густая и непроницаемая, она висела перед глазами, слабо колыхаясь, то наступая на светлое пятно костра, то отступая, и нельзя было разглядеть, что делается в трех шагах. Набоков уже полуоткрыл рот чтоб крикнуть: «Иван Савельевич, это вы?», — но в это время на свет неожиданно выплыла странная, причудливая фигура с огромной головой.