Товарищи - Меттер Израиль Моисеевич. Страница 4

Всю меру своего удивления он израсходовал. Сейчас всё казалось ему возможным. И когда из туннеля, гудя, вылетел поезд, Митя уже спокойно, как заправский пассажир, входил в вагон. Пять минут в метро, как казалось мальчику, сделали его взрослее и солиднее. Где-то далеко-далеко были бедные Миша, Витя и Володя, была мама, были люди, которые не видели этого чуда.

Он так и шел потом по Москве от площади Маяковского к Спиридоньевскому, уже не удивляясь громадным домам, двухэтажным троллейбусам, потоку автомашин. Для каждого человека есть предел впечатлений, которые он может впитать за короткий промежуток времени. За этим пределом приходит абсолютное насыщение, и дальше впечатления уже не растворяются, а только всплывают и барахтаются на поверхности сознания.

«Сейчас это я только так смотрю, — думал Митя, — а потом рассмотрю как следует».

В Спиридоньевском переулке он легко нашел дом № 13, взобрался на третий этаж и позвонил.

Дверь не открывали.

Митя снял фуражку, пригладил волосы и снова позвонил.

За дверью не было слышно ни звука.

Он надавил кнопку и приложил ухо к двери: звонок работал. Позвонил еще и еще раз. Решил считать до пятнадцати и каждый раз после этого нажимать кнопку. Считал и звонил несколько раз.

Потом сел на ступеньку и съел яблоко.

Снова принялся звонить. Он еще ничего худого не предполагал, а просто злился на тетку: жаль было терять столько времени зря. Лучше уж было еще раз прокатиться на вокзал и обратно.

Он вышел во двор и посидел на крыльце.

Двое ребят играли в футбол. Вратарь стоял между портфелями, положенными на землю. Парнишка лет тринадцати разгонялся и ухарски бил по воротам. Вратарь, зажмурив глаза, кидался на мяч. Играли не важно. Стали играть еще хуже, когда увидели, что Митя смотрит на них.

— Хочешь, ударь, — сказал мальчик, бивший по воротам.

— Можно, — согласился Митя.

Он ударил. Немного поспорили, попал ли мяч в штангу или в ворота. Потом повозились с мячом, обводя друг друга. Двое ребят пошептались, и вратарь спросил:

— Ты на какой улице живешь?

— Ни на какой.

— Я серьезно спрашиваю.

— Правда, нигде не живу. Я только приехал.

— Из деревни?

— Из города.

— Из какого?

— Из Лебедяни.

Вратарь посмотрел на своего товарища и спросил у него:

— Коля, мы Лебедянь проходили?

— А чего ее проходить? Так себе городишко какой-то.

— А вот не какой-то, — сказал Митя.

— Там кто родился? — насторожившись спросил вратарь.

— Я, ответил Митя.

— Подожги, тебя серьезно спрашивают. Там что, — заводы какие-нибудь особенные?

— Сейчас нет, а потом будут.

— Потом всюду будут. В общем, город не знаменитый.

— А вот и нет. К нам Тургенев приезжал.

— Какой? Классик?

— Конечно. Из «Записок охотника».

Мальчики переглянулись. Коля спросил:

— А ты зачем к нам во двор пришел?

— К тетке. Я жить тут буду.

— Красота! Будешь у нас в нападении. Тетка в какой квартире?

— В шестнадцатой.

— Орлова? Знаю. У нее еще всегда пробки перегорают. Я чинить ходил… Постой, так она ж уехала! — вспомнил вдруг Коля.

— Как уехала? — испуганно спросил Митя.

— На той неделе снялась и уехала. В командировку, что ли.

Митя сел на крыльцо. Мальчики подошли ближе.

— А у тебя есть еще кто в Москве?

— Нету.

— Та-ак, — сказал Коля. — Погостить приехал? Вещи на вокзале?

— Ага.

— Придется, брат, заворачивать назад. Деньги на билет есть?

— Есть.

— Валяй сейчас на вокзал, узнай, когда обратный поезд, и всё. И по гостям другой раз за тыщу километров не шляйся.

— У тебя не спросил, — обиделся вдруг Митя.

— Чудак человек, с тобой по-хорошему…

Он обернулся к вратарю.

— Давай сейчас к моей маме зайдем, спросим насчет этого огольца. Может, у нас ночевать будет. Видишь, он совсем скис.

Бросив Мите на ходу строгим голосом: «Ты сиди, жди», — они ушли.

Митя не стал ждать.

Он взбежал по лестнице до теткиной квартиры, несколько раз неистово позвонил, постучал кулаком и только тогда смирился, когда увидел, что почтовый ящик, висящий на дверях, полон газет и писем: очевидно, их не вынимали уже несколько дней. Ясно: тетка уехала. Прежде всего надо бежать с этого двора. Он не станет ждать, пока Коля приведет сюда свою мать и опять начнутся расспросы, а потом его будут жалеть и говорить, что он скис… Ну его, Кольку!.. Уж очень он задается. Как будто это его личная заслуга, что он живет в Москве.

Митя быстро вышел со двора, поколебался, куда свернуть — направо или налево, решил, что теперь всё равно, и почти бегом прошел два-три квартала.

Он еще не совсем понимал, что, в сущности, у него в Москве нет ни одной знакомой души. Уж больно быстро всё произошло: только вчера вечером он был у себя дома, среди своих приятелей, а сейчас у него никого нет…

Он шел и шел, не зная, куда идет: заворачивал туда, куда шло побольше людей.

Иногда попадались витрины кинотеатров, и Митя останавливался, рассматривая фотографии. Ел пирожки с рисом, с капустой, с вареньем. Всё равно денег на обратный билет не хватит; он наврал Коле, чтоб отвязаться. Ну, а раз денег мало, чего их беречь? Ел мороженое: пожалуй, даже слишком много мороженого, — онемел язык.

В общем у него было не такое уж скверное настроение. В конце концов доехать до дому он может и без денег. Не погонят. Расскажет главному кондуктору, в чем дело; со всяким бывает. Так что в запасе у него выход есть.

Но когда он представлял себе разочарование Миши Зайцева, лицо Витьки и безмолвные вздохи матери по поводу его возвращения, ему становилось не по себе. И, главное, причина какая-то не очень солидная: подумаешь — тетка в командировке. Хотел бы он, например, посмотреть на Ломоносова, который завернул бы по такой причине обратно домой…

Но если уезжать не следует, то надо срочно что-то предпринимать. Надо устраиваться. В голове Мити проносились тысячи планов; все они заканчивались великолепно, красочно, но в них отсутствовало начало. Конец был действительно яркий и приятный: Митя с добродушной усмешкой в кругу приятелей рассказывает, как он бродил по Москве и как устроился; а вот придумать сейчас, что же надо сделать, чтобы устроиться, — этого он не умел.

Митя старался отсрочить решение; ему легче было делать вид, что время еще есть, выходов сколько угодно; вот погуляет немного, а потом займется своими делами.

Гуляя, он рассматривал дома, заходил в садики, останавливался у витрин и так дошел почти до Охотного ряда.

Его привлекло здание центрального телеграфа. Он вошел внутрь. Здесь, в помещении телеграфа, к Мите сразу приблизились дом, мать, Лебедянь; легко можно было представить себе провода, бегущие от Мити к ним, можно поздороваться, можно поговорить, поделиться, посоветоваться…

Он взял бланк.

Не так просто первый раз в жизни сочинить телеграмму, особенно, если надо столько рассказать в ней!

Он написал свой лебедянский адрес, подержал кончик ручки во рту, обдумывая, как уместить на маленьком бланке всё, что хотелось бы сказать матери, и наконец написал: «Здоров. Целую. Митя».

Оставалось еще много места, но, пожалуй, главное уже сказано, главное в том, что он не вернется с пустыми руками домой.

После телеграфа время помчалось с удивительной быстротой, — трудно было что-нибудь предпринять.

Митя оказался в самом центре Москвы, быстрый ритм движения заворожил его. Он тоже спешил, как и все, потом спохватился, пошел медленнее. Иногда ему казалось, что он вертится где-то по кругу, попадая на одни и те же улицы.

Столько событий, картин, чудес пронеслось перед его глазами, что Лебедянь была где-то в далеком-далеком прошлом. Он с утра жил необыкновенной жизнью: «Кто это ходит сейчас по Москве? Неужели всё это со мной происходит, с Митей Власовым?»

Над Москвой незаметно сгущались сумерки. Показались на небе звезды, жалкие, городские; потом вдруг вспыхнули фонари, зажглись огни в окнах, как будто город переоделся, надел другой костюм, еще наряднее.