Для родины любимой! (Стихи и рассказы) - Полевой Борис Николаевич. Страница 3
— Чорт знает что! — сказал он наконец, сердито бросив мешок на пол.
Теперь ему казалось, что над ним неумно пошутили и из-за этой шутки он потерял столько времени, которое было так дорого, так нужно, — все, до последней минуты.
— Тут не только жолуди… еще что-то, — задумчиво отозвалась жена, вынимая из ящика мешочки поменьше.
В них всё так же бережно были упакованы крылатые семена клена — те самые, из которых когда-то, учась еще в первом классе, Илья Викторович делал себе «носики», — лакированные орехи каштанов, коричневые чечевичинки белой акации и еще какие-то, совсем уже неведомые инженеру-строителю семена.
— Чорт знает что! — повторил Илья Викторович. — Ничего не понимаю! Может быть, ошиблись адресом?
Жена его, продолжавшая рыться в ящике, вдруг вскрикнула:
— Илюня, тут письмо!
Письмо было именно ему, Илье Викторовичу Пастухову, начальнику строительного района, лауреату Сталинской премии. Адрес был очень тщательно выведен почерком, казавшимся Илье Викторовичу знакомым, потому что именно так старательно и ровно выводил буквы он сам когда-то, очень давно.
Еще не понимая, в чем дело, он вскрывал конверт с тем грустновато-радостным волнением, какое всегда испытывает пожилой человек, прикасаясь к миру своего детства.
На жесткой, тщательно разлинованной бумаге он прочел:
«Уважаемый Илья Викторович Пастухов!
Пишем коротко, так как знаем, что вы очень заняты у себя на строительстве и время вам дорого. Прочитав вслух на пионерском сборе вашу замечательную статью о строительстве канала, мы решили вам написать. Ваша статья нам очень понравилась, потому что вы здорово описали, как растет стройка коммунизма и какие это все будут мощные сооружения по проекту великого товарища Сталина. И еще нам очень понравилось, как вы описали, какие огромные машины у вас там работают, и сколько людей они заменяют, и как они все хорошо и умно придуманы.
Вы написали в своей статье, что рабочие сотен советских заводов помогают вам вести стройку и что весь народ участвует в ней. Мы долго думали, чем же мы можем помочь вам. И вот, кажется, придумали. Мы, пионеры, находящиеся на излечении, решили собрать в нашем парке семена красивых деревьев и кустов и послать их вам на канал, чтобы вы их там посадили. Некоторые ребята и девочки у нас уже подлечились и ходят. Вот они и собрали все то, что мы посылаем вам. Наша помощь, конечно, маленькая, но нам очень хочется хоть чем-нибудь участвовать в стройке, и мы будем очень рады, если из этих семян на канале вырастут красивые деревья и кусты. Передайте наш пионерский привет товарищам Виктору Мохову, Евгению Симану, Марии Болдыревой, Зое Поляковой и другим замечательным строителям, о которых вы так хорошо написали в своей статье. Ваша статья нам очень понравилась, потому что мы точно сами побывали на стройке коммунизма.
Потом шли еще подписи. Их было много. Они были тщательно выведены, но Илья Викторович уже не сумел их разобрать.
Долго, до самого совещания, сидел он с женой у стола с окончательно остывшим обедом, перебирал семена, перечитывал письмо. В управление он вернулся бодрый, жизнерадостный, будто выспался всласть за много бессонных ночей, принял холодный душ и выпил на дорогу хорошую чарку. Проходя мимо инженера-монтажника, он озорновато толкнул его в плечо и, наклонившись к его уху, не без яда заметил:
— А насчет статьи-то моей вы ошибались… Есть и иные мнения. Совсем противоположные. Вот извольте-ка прочитать письмецо. — И он протянул ему конверт, найденный в посылке.
Впрочем, послание пионеров прочел не только приезжий инженер. Илья Викторович любит показывать это письмо всем, кто приезжает к нему в район. Показал он его и мне и рассказал при этом всю изложенную здесь историю. Но взять письмо с собой не разрешил, а позволил только списать, после чего свернул с величайшей тщательностью, вложил в изрядно уже истершийся конверт и запер в сейф, где он хранит важные чертежи и особенно ценные документы.
Константин Георгиевич Паустовский
Леня Бобров (из повести «Рождение моря»)
По молодости лет ученик речного училища Леня Бобров первое время жалел, что не поступил в мореходное училище. Все-таки у моряков жизнь была, по мнению Лени, гораздо интереснее, чем у речников.
Моря Леня никогда не видел, но много о нем читал и представлял его себе как нечто очень величественное, грозное, чреватое опасностями. Штормы, рифы, туманы, даже смерчи — вот настоящая жизнь для человека бесстрашного, каким считал себя Леня.
Однажды Леня высказал эти свои мысли преподавателю речной навигации, старому капитану Еременко. Сидели они в это время в маленьком сквере над Волгой и смотрели, как ветер носился по реке, покрывая ее черной рябью.
Еременко пустил дым от папиросы сквозь пожелтевшие усы, прищурился и щелкнул Леню в грудь, прямо по золотой пуговице с якорем.
— Бредни! — сказал Еременко. — Сущая чепуха! Да разве ты не знаешь, что нынче у вас в Советском Союзе речники совмещают в себе знания и речного и морского дела, тогда как моряки знают одно свое море и больше ничего?
— Как это? — удивился Леня.
— А так! — ответил Еременко и снова щелкнул Леню пальцем, но теперь уже по лбу, и потому очень слабо, вполне деликатно. — У нас в Союзе появились новые внутренние моря. Забыл? Рыбинское море, Московское, Цимлянское. И сколько еще будет новых морей! Кто по ним будет водить пароходы? Речники или моряки?
— Пожалуй, мы, речники, — ответил Леня.
— Ну то-то!
С тех пор Леня окончательно примирился со своей профессией, а когда его послали на практику — работать на один из землесосов на Цимлянское строительство, Леня был совершенно счастлив.
Леня доехал до станицы Морозовской, а оттуда по новой железнодорожной ветке — до Цимлянска.
Линия эта была недавно построена. Всю дорогу Леня не отходил от окна вагона и все время удивлялся. Удивлялся необыкновенно длинным составам — они тянулись на километр и больше. Удивлялся тому, что такие составы вел только один паровоз, а не два, как это полагалось. Удивлялся силе горячих широкогрудых паровозов. Только по струям свистящего пара, летевшим в небо, было видно, с каким напряжением они работали.
Кондуктор в пыльном балахоне объяснил Лёне, что делается это для того, чтобы непрерывно подавать на Цимлянское строительство поезда с материалами. Двойная тяга потребовала бы вдвое больше паровозов, и потому вдвое бы уменьшилось число поездов.
— А мы рискнули, — сказал кондуктор, — хотя начальство несколько и опасалось. И вот водим! Поезда идут у нас цепью, как в московском метро.
Чем ближе к Дону, тем чаще стали попадаться сваленные около полотна длинные стальные полосы с загнутыми краями — шпунты. Они лежали в сухой траве.
Кондуктор снова объяснил Лёне, что эти полосы забивают в песчаное дно Дона перед плотиной на большую глубину, пока они не дойдут до твердых пластов мергеля. И забивают так, что один шпунт плотно входит в закраину соседнего шпунта, не оставляя щели, куда могла бы просочиться вода.
Таким образом, в дне реки сооружается стена из шпунтов. Делается это для того, чтобы отвести от плотины подземные воды.
Леня слушал и удивлялся.
Поезд вошел в глубокую выемку, начал спускаться к Дону, и за одним из поворотов неожиданно развернулась вся картина строительства.
Леня крепко схватился за раму окна. Он не знал, куда глядеть.
Сначала ему показалось, что тысячи машин и людей роют здесь огромную воронку к центру земли, как в каком-нибудь фантастическом романе Жюль Верна.
Все вокруг было затянуто слабым туманом. В этот туман уходила высокая песчаная дамба — тело плотины. Большие трубы тянулись к ней, проходили под насыпью железной дороги и поднимали на подпорки свои черные хоботы. Из труб хлестали на плотину потоки мутной воды.