Дежа вю - Болучевский Владимир. Страница 16

Людям же, которым не доводилось проводить таким образом свое свободное время, рассказывать что-либо об этом первом толчке нарождающегося дня, который нежной, но крепенькой ножкой, еще пребывая в утробе, бьет маменьку в под дых, и вовсе глупо.

Отметим лишь, что голова у него не болела.

Примечательным в данной ситуации было лишь то, что лежал он, свернувшись калачиком, не решаясь раскрыть глаз, и двумя руками прижимал к груди мокрую футболку.

Наконец что-то высшее подсказало ему, что звуки, разбудившие его, не были пульсацией горячей крови внутри головы, а являлись телефонными звонками.

Александр медленно переместил свое тело к телефонному аппарату, осторожно снял трубку и робко прислушался.

— Алло! Сашка! Алло! Ты меня слышишь? — Не отрывая трубки от уха, Адашев кивнул.

— Алло! Сашка! Ты там чего, помер, что ли? — Держа в одной руке влажную футболку, а другой все так же прижимая трубку к уху, он отрицательно помотал головой.

— Да что ты там, в самом-то деле!

— О-ох…— наконец выдохнул Гурский и спросил горячим, низким и хриплым шепотом: — Ты кто?

— Ну, слава Богу. Я — это Петр.

— Здравствуй… — Гурский судорожно сглотнул и добавил: — Петя.

— Ну, что ты там? Как?

— Трудно сказать…

— Слушай, бери тачку и езжай немедленно ко мне. Реанимировать буду. Я к тебе сейчас никак не могу, колесо пробил, а запаски нет. Должны подвезти. Стою, жду. Прямо возле дома.

— Петя, давай через пару часов, а? Сколько у нас сейчас?

— Да десять почти.

— Часам к двенадцати, ладно? Ты не волнуйся, все нормально.

— Ну давай…

Гурский повесил трубку, посмотрел на футболку, взял двумя руками за плечи и встряхнул.. Снизу, по самому ее краю, был оторван лоскуток. Скомкал и вытер ею лицо. Потом приложил ко лбу и пошел в ванную. Там открыл кран с холодной водой, намочил футболку, отжал и обвязал вокруг головы. Потом долго смотрел на себя в зеркало. Попытался дышать носом. Нос был заложен.

— Ничего, Петя. Успеем. Есть время.

Пошел на кухню.

На столе лежали две расплывшиеся от жары пачки пельменей. Взял их и засунул в морозильник. Потом долго смотрел на оставшуюся в литровой бутылке водку. Несколько раз вдохнул и выдохнул. Взял водку, выплеснул в стакан, выдохнул и быстро выпил тремя большими глотками. Запрокинул голову и, глубоко вдохнув, застыл с зажмуренными глазами. Потом шумно выдохнул. Поставил стакан.

Достал из холодильника визин и закапал в глаза.

Пошел в комнату, сел в кресло и закурил сигарету.

— Все успеем.

Такси остановилось возле дома Волкова где-то около часу пополудни. Из него вышел Ада-шев-Гурский с полиэтиленовым пакетом в руке и медленно вошел в парадную.

— Ну наконец-то, — сказал Петр, открывая дверь.

— Извини.

— Ты хоть ел что-нибудь?

Адашев отрицательно мотнул головой.

— Иди на кухню.

— Вот… — Александр подал пакет. Волков вынул футболку, расправил и принюхался:

— А чем воняет?

— Я дичего де чувствую. У бедя дасморк.

— А где была-то?

Гурский неопределенно взмахнул рукой и пошел на кухню.

Волков засунул футболку в пакет и положил на тумбочку.

— Ладно, — Петя открыл холодильник. — Давай я тебя чинить буду.

Он поставил на стол запотевший графинчик, банку с маленькими-маленькими маринованными огурчиками и, отойдя к плите, стал что-то жарить. Спустя короткое время на столе стояли две большие плоские тарелки с жареными купатами, горчица и миска с салатом. Отдельно пучками лежала зелень.

Адашев выпил вторую рюмку, обильно намазал купаты горчицей и стал есть, прихватывая маринованные огурчики и веточки кинзы с укропом, которые он складывал вдвое, а то и вчетверо, макал в солонку и отправлял в рот.

Потом он выпил третью рюмку, слизнул горчицу с ножа, улыбнулся и сказал:

— А салатные листья резать нельзя. Только ломать. И заправка, я тебе потом покажу, там — уксус, масло постное, немножко горчички, сачь, сахар… и вот так все перемешать.

— Ну? Где была-то?

— В морозилке.

— Где?

— Петя, я бардака не переношу. И свинства.

— Поэтому трусы должны лежать в холодильнике.

— Sure [3]. Это же естественно. Что я сделал, когда мы с тобой вчера ко мне пришли? Ты не помнишь, а я тебе скажу — поставил водку на стол и, поскольку было невыносимо жарко, снял футболку и тоже бросил на стол.

Потом мы прибрались, ты ушел, а я в кондицию входить начал. Ну и… постепенно вошел.

Потом, уже позже гораздо, когда ты от меня ушел, а я уже вполне соответствовал, еще добавил и чувствую — все. Но ведь не оставлять же бардак. Прибраться же надо. Со стола убрать и по местам все расставить. Я на поднос все поставил, а сам сплю уже, чисто механически заношу все на кухню, расставляю, расставляю и вдруг ловлю себя на том, что вместе с оставшейся водкой футболку со стола в холодильник сую. А? Тут я все и понял.

В тот-то раз, мне Берзин говорил, я все пельменей хотел и на том настаивал. Он мне и купил пачку в круглосуточном, я сам был уже не в состоянии. С этой пачкой он меня домой и доставил. Понимаешь?

Я вошел на кухню, положил пельмени на стол, снял потную футболку, бросил туда же, потом пошел дверь запирать за Серегой, но не мог же я пельмени на столе оставить… Вот я все туда и запихнул. А поскольку действовал я на автопилоте, утром — ноль информации.

Я еще удивлялся — откуда у меня вторая пачка?

Но она — в глубине, примерзла, вся в инее, отдирать-то ее лень. А футболка — за ней, в самом углу, тоже вся в инее, белым комком. И за пачкой ее и не видно совсем. Так бы она там и лежала. Я очень не люблю холодильник размораживать. До последнего жду. Пару месяцев точно бы пролежала. Если не до Нового года.

— Как же ты ее выколупал? И не порвал.

— Ну… так и выколупал. Только вот на этот раз все наоборот получилось. Ни футболки в морозилке на ночь, ни пельменей. Петь, я вздремну, а? А то ведь это не спанье было, а беспамятство.

— Ложись.

— Я — там, на диванчике, часок буквально.

— Давай.

— А ты говоришь, что поступки пьяного лишены логики, — бормотал Гурский, засыпая. — Есть логика. Только иная. Кто не знает — не поймет.

— И ничего я не говорю.

Адашев проснулся, взглянул на часы и сел на диване.

— Ничего себе! Десять…

— Нормально. Как раз с полчаса назад звонил некто Ольгерт.

— Ольгерт. Просто Пер Гюнт какой-то.

— Так он и говорил с акцентом. С небольшим таким.

— И что говорил, с акцентом?

— Что ждет в Москве.

— Ни фига себе…

— Да нет, — поправился Волков, — в гостинице «Москва».

— А я уж думал… Ну что, поехали?

— А надо тебе со мной ехать?

— Ну, знаешь! Во всех боевиках как раз в тот момент, когда товар против денег, самая стрельба и начинается. Куда ж ты без меня? Пропадешь.

— Ну, поехали, — Петр надел пиджак, взял пакет с футболкой и ключи.

— А парабеллум? — Александр заправлял рубашку в брюки.

— Нет резона. Если ждут нас, так все равно упредят. А не ждут — глупо волыну таскать. Мы же не к шпане едем.

— Слушай, а она у тебя здесь, дома?

— Имею право.

— Дашь пострелять как-нибудь? Очень люблю. Я же и многоборьем ради этого, в частности, занимался.

— Постреляем. Готов? Поехали. Они спустились вниз, вышли из парадной, сели в машину и не спеша поехали в сторону Каменноостровского проспекта. На часах было около одиннадцати вечера, но ощущалось это только по тому, как опустели улицы.

Оставив машину на стоянке у фасада, Волков и Гурский пошли к главному входу. Петр шел спокойно, а Гурский поглядывал по сторонам, будто бы высматривая знакомых.

— Бессмысленно, Саша. Если здесь засада, все равно не успеем ничего. Да и пока кто-нибудь из них не дернется, ты ничего и не заметишь. А дернутся — уже поздно будет. Так что дыши ровнее.

— Дай-ка мне пакет. Ко мне пришла, пусть от меня и уйдет. Хоть так, хоть эдак. Тебе-то чего подставляться.