Катя, Катенька, Катрин - Сантарова Алена. Страница 10

Но Катя его не слышала. У нее в сердце что-то ёкнуло. «Ну, конечно, Катержина… Катенька. Как она сама не догадалась? В честь кого ее назвали? В честь святой патронессы славной альма матер. Кому принадлежит старый дневник?.. Бабушке!!»

Катя снова исчезла в своей мансарде. Без размышлений она протянула руку к знакомой книжке, но не взяла ее. Теперь, когда она знала, что это был бабушкин дневник, она относилась к нему по-другому.

Когда Катя была еще совсем маленькой, мама внушила ей, что нельзя читать чужие письма, открывать чужие ящики, интересоваться чужими секретами. «Нечистая совесть — это хуже, чем грязные руки или немытая шея», — говорила мама, и с тех пор у Кати всегда появлялось неприятное чувство, когда она замечала, что кто-то пытается проникнуть в чужую личную жизнь.

Глубоко вздохнув, она взяла книжку с надписью «Поэзия» и глубоко засунула ее за ряд старых, запыленных книг. Потом закрыла дверцу и повернула ключ.

Как у человека иногда не выходит из головы загадка, пока он не отгадает ее, как иногда не может отделаться он от полузабытой мелодии, так Катя не могла не думать о пожелтевших страничках, исписанных красивыми круглыми буквами. Она не могла не думать о девочке — о бабушке. Это было удивительно. Ей казалось, что она познакомилась с, девочкой, которая была по возрасту такой же, как она. С Катенькой. Катя и Катенька. Они стали бы подругами и научились бы понимать друг друга. Или Катенька осталась бы верна своей Отилии Шторкановой, а Катя — Уне? Втайне она была убеждена, что нет. Катя и Катенька были бы, как две сестры. Они даже были бы похожи друг на друга…

Катя вспоминала детские и юношеские фотографии бабушки. Девочка с большими глазами, выступающими скулами, большим ртом. Черные волосы блестят и слегка вьются… Нет, это не Катя. Это Катенька. На спине у нее лежат длинные косы. А веснушки? Их нет. Бабушкина кожа безупречна. Она напоминает лепестки увядающей чайной розы.

Погружаясь в сон, окутанная мягкой, приятной дремой, Катя мечтала о дружбе двух подруг, Катеньки и Кати. Кати и Катеньки. Кати? Нет, Катрин! Она даже села, как будто ее испугала ночная тьма. Это имя вдруг показалось ей глупым. Но с каким восторгом восприняла его толстая девочка! Так Катю называла Уна. А понравилось бы это Катеньке? Но через минуту она махнула на все рукой: что об этом думать! Сейчас она пытается представить бабушку, какой та была в двенадцать лет, читает старый дневник и совсем не вспоминает о своей модной, изумительной подруге Уне. Не вспоминает и о договоре, который они заключили. Собственно, дала слово Катя, потому что Уна уже давно все решила, и никто не мог бы помешать ей сойти с избранного пути.

Было трудно. Пока Катя жила в Праге, они виделись с Уной каждый день, и все казалось вполне естественным. Правда, уже тогда Кате недоставало отваги и уверенности. А тем более теперь, в каникулы. Уна ей еще ни разу не написала, не вдохновила ее… В этом была вся Уна.

Катя вспомнила, как она появилась в их классе. Это был четверг или понедельник, потому что первым уроком шла математика. Матоуш — это их учитель математики по фамилии Плоцек — рассказывал о делении дробей, когда кто-то постучал в дверь. Затем дверь открылась, и показалась девочка в длинных наглаженных брюках и ярком полосатом свитере. Она была высокая, светловолосая, улыбающаяся. Матоуш сдержанно спросил: «Что желаете?» И она, бойко глядя на класс, ответила: «Я пришла учиться!»

Катя не была полностью уверена, таким ли был диалог или ее воспоминание перемешалось с рассказом Уны, который был, несомненно, более красочным. Она умела рассказывать обо всем необыкновенно интересно, так что ее можно было слушать с утра до вечера. Так Катя часто и делала: слушала ее с самого утра, потому что Уна сидела на парте за Катей и могла часами рассказывать ей шепотом всякие самые невероятные истории. Когда же Геленка, классная руководительница, в наказание за болтовню пересаживала ее, она писала Кате записочки. Кроме того, они ежедневно вместе возвращались домой из школы, несмотря на то, что Катя порой пыталась скрывать их дружбу. Она так гордилась тем, что Уна избрала ее своей подругой, доверенным лицом и слушателем! Из девятнадцати девочек в классе именно ее! С Уной, как она сама рассказывала, случалась масса всяких приключений, и она обожала о них рассказывать. Катя слушала ее с упоением, словно и на нее падал отсвет ее историй, в которых элегантные молодые люди наперебой звали Уну в кино или приглашали на танец, когда она в воскресенье вместе с мамой сидела на веранде в пражском кафе. У Кати захватывало дыхание: это были не приключения, а сама жизнь! Не то что у Кати: из дома в школу и обратно, ну еще на каток — но только с Ендой. А у Уны все совсем не так. Кататься на коньках она ходила и вечером, когда на катке полно интересных людей, то есть ребят, которые, познакомившись, приглашают девушек танцевать, а у тех в сумочках лежат большие блестящие пудреницы и губная помада…

«Доченька, — сказала ей мама, когда Катя позавидовала такой жизни, — у тебя еще все впереди!» Так мама говорила всегда. «Подожди, вот через три года закончишь школу…»

«Не будь глупой, — советовала Кате Уна. — Твоя мама видит в тебе ребенка. Ужасно. Но ты сама виновата. Когда-нибудь ты должна воспротивиться этому, сказать: „Хватит! Я уже взрослая!“ Знаешь, некоторые школьницы в шестнадцать лет выходят замуж, а ты все будешь учиться. Кошмар!»

Иногда Катя пыталась защищаться: по-другому нельзя, раз она решила стать врачом. Уна пожала своими красиво загоревшими плечами:

«Тебя это радует? Еще восемь лет учиться! А может быть, и десять? Угробить себя. Состаришься и…»

И далее Уна весьма красочно изображала, какая незавидная судьба ждет Катю: «Будешь сидеть все время за книгами, волей-неволей станешь книжным червем, зубрилой и карьеристкой. Веснушки разрастутся, на глазах появятся очки, и вскоре тебе уже будет все равно, вылезает у тебя из-под пальто юбка или комбинация, как у Марты Проусковой». А это была самая неприятная девочка в их классе. Противная ябеда, которая знала целые страницы учебника наизусть и всегда старалась понравиться учителям.

Такие рассуждения обижали Катю, но в то же время заставляли и задуматься. Каждый раз, когда речь заходила о будущем, Уна убеждала Катю в своей правоте, та соглашалась с ней и уже почти была готова принять твердое решение. Но когда возвращалась после таких прогулок домой, эти разговоры казались ей глупыми, смешными и постыдными. Вот так выглядел их договор.

На чем он держался? На том, что Катя в конце концов примет решение. Уне же решать было нечего. Она знала точно, чего хочет: быть манекенщицей! Девушкой, которая демонстрирует красивые платья, которую фотографируют для обложек модных журналов, которая всегда элегантна и красива. Уна уже знала, как правильно расстегнуть шубку, чтобы показать необычность покроя, знала, как повернуть голову, прищурить глаза, улыбнуться. Уна охотно демонстрировала это девочкам в школе, и они принимали эти демонстрации мод с восхищением. И Катя в том числе.

«Когда-нибудь с ума сойдешь от нее!» — ревниво заметила Эва Фромкова, с которой Катя дружила до тех пор, пока то ли в понедельник, то ли в четверг в класс не вошла Уна.

Да и мама была не в восторге:

— Знаешь, не нравится мне твоя новая подруга. Как ее, собственно, зовут?

— Уна, мамочка.

— Горилла гривастая! — сказал и тут же простучал азбукой Морзе Енда, который как раз читал какую-то приключенческую книгу об африканских лесах.

Его замечание мама тактично обошла молчанием, что показалось Кате оскорбительным. Но на этом разговор не окончился:

— С тех пор как ты с ней дружишь, у тебя сплошные замечания: «Мешает заниматься», «Не подготовила урок».

Катя покраснела. Да, это правда. Но Уна тут ни при чем. «Наверно, наговорили маме на родительском собрании. Все почему-то против Уны».

— Все ей завидуют, поэтому и злятся.

— Неужели все, Каченка? — поинтересовалась мамочка. — И пан учитель Плоцек, и учительница чешского языка? А чему завидуют?