Танцы в лабиринте - Болучевский Владимир. Страница 21

— Бедная девочка. А это обратимо?

— Скорее всего, да. Только время нужно.

— А память?

— С этим сложнее. Мозг, он ведь вообще… «черный ящик». Известны случаи, когда после черепно-мозговой травмы человек вдруг начинал абсолютно свободно говорить на совершенно неизвестном ему до этого языке, а свой родной напрочь забывал. Такие случаи описаны. Так что… — Леон развел руки.

— Ну что ж, — Гурский достал сигарету, — придется вам на ней жениться. Как человеку порядочному.

— Думаете?

— А что? Можно, конечно, и удочерить, но… вон какая хорошенькая. И у нее теперь, кроме вас, никого на всем белом свете.

— М-да… Вообще-то, с моей точки зрения, инцест пикантнее.

— Безусловно. А если учесть тот факт, что она будет являться вашей приемной дочерью, а не родной…

— Мы это скроем. Я буду говорить, что она — мой внебрачный ребенок. От ранней половой близости с пионервожатой в спортивном лагере.

— От первой половой близости.

— Да! На груди ее матери я потерял невинность. В четырнадцать лет.

— А она от вас свою беременность скрыла.

— Ну конечно, а как же иначе.

— А теперь вот она вдруг умерла.

— Погибла. В автокатастрофе.

— Нет. Покончила с собой.

— Да. И оставила записку, в которой перед смертью открылась перед дочерью.

— Конечно. Поэтому дочь к вам и приехала. Жить. У нее теперь, кроме вас, никого на всем белом свете.

— Но после травмы она все забыла. И только я один теперь владею этой тайной.

— А перед Господом вы чисты, поскольку мы-то с вами знаем, что дочь приемная и кровосмешения нет.

— Жалко…

— Что?

— Жалко, что вы это знаете.

— Я никому не скажу.

— Обещаете?

— Слово даю. Я стану распускать слухи, что вы сожительствуете с собственной красавицей дочерью.

— Родной дочерью.

— Ну разумеется.

— Спасибо, Саша. Пойдем выпьем? — Леон повернулся и пошел на кухню.

— Да нет, — вошел следом за ним Гурский, — спасибо, Леон. Я не пью.

— Да?

— Я тут выпил, пару дней назад, и со мной казус такой приключился…

— Что, — вскинул голову сидящий за столом Анатолий, — застала врасплох диарея?

— Угу, — кивнул, прикуривая сигарету, Гурский, — гонорея.

— Гонорея бывает у бабы, — веско сказала крупная брюнетка Людмила. — А у мужика должен быть триппер.

— Логично, — согласился Анатолий и выпил рюмку.

— А вот у меня был случай, в Верхоянске… — Рослый мужчина с густыми пшеничными усами потянулся к бутылке.

— Да знаем, знаем, — перебила его Людмила.

— Да это же другой…

— И тот тоже знаем, слышали уже. Ты уже по кругу ходишь. По два раза уже рассказал все, что знаешь. Дай другим хоть слово-то сказать.

— Хорошо, — неожиданно легко согласился мужчина. — Я тогда про это лучше напишу. За деньги. Но все равно первым ее мужчиной был Иосиф Кобзон. В городе Салехарде.

— Вот-вот, ты напиши лучше, а мы прочтем. Ведь тебя когда читаешь, это чем удобнее? В любой момент книжку можно закрыть. А когда ты рассказываешь…

— А вот что касаемо акцента, — Леон, наполняя рюмку, взглянул на Александра, — то был у меня когда-то приятель такой, Рафаэль его звали. Он сейчас в Швеции живет. Уж не знаю, что он там делает, но здесь был балетным, у Якобсона. Так вот… Сам он был родом из Казани. Мама — татарка, отел — венгр. Ну и мама с папой дома по-русски, естественно, разговаривали, поскольку ни тот, ни другая родных языков друг друга не знали. Отец его из Венгрии в Союз приехал комбинат какой-то строить, г. потом женился на простой татарской девушке и там же работать остался, главным инженером.

И вот этот-то их русский язык Рафик с первых дней и слышал. Его и выучил. Только его и знал. Сынка главного инженера родители не очень-то во двор к уличным мальчишкам выпускали. Так вот вы можете себе представить, Саша, как он говорил? На каком языке и с каким акцентом?

— С татаро-венгерским! — восторженно констатировал Анатолий. — Колоссально!

— Да, — кивнул Леон, — с каким-то и вовсе уж не существующим. Так что «родной язык» это такое понятие…

Девушка Даша выпила рюмку, шмыгнула носом и, утерев слезы, поднялась из-за стола.

— Минуточку, Дашенька, — встрепенулся Адашев-Гурский, — мне срочно звонок необходимо сделать. Я быстро.

Он вышел из кухни, прошел по коридору в гостиную, взял телефонную трубку и набрал номер.

— Да, — раздался в трубке преувеличенно бодрый голос. — Докладывайте.

— Привет, Герка.

— Привет. А ты кто?

— Это Гурский.

— О, здорово! Ты как, не сдох?

— Нет, я в порядке. Слушай, ты там у себя ключей моих от квартиры не находил?

— А я и не искал.

— Может, я подъеду, поищем?

— Подъезжай.

— Ну хорошо, я сейчас.

— Давай.

— Ну пока, — Александр повесил трубку, вышел в коридор и стал надевать куртку.

— Ты чего, уходишь? — крикнул ему в открытую дверь с кухни Анатолий.

— Да, я… — Адашев-Гурский вошел на кухню, — вынужден откланяться. Прошу прощения, господа.

— Пойдемте, я вас провожу, — Леон поднялся со стула.

18

Петр Волков сделал правый поворот, проехал мимо здания городской ГАИ (или уж как там она теперь сама себя называет), что находится на улице профессора Попова, и, миновав автобусную остановку, притормозил, пропуская встречный транспорт.

Затем он повернул налево, переехал через невысокий бордюрный камень и остановился напротив широкого крыльца продовольственного магазина.

— Добрый день. А Дмитрий Евгения на месте? — спросил он у молоденькой продавщицы хлебного отдела.

— Да.

— Спасибо, — кивнул Петр девушке и, пройдя между прилавками, вошел в служебное помещение. Там, вполоборота к нему, сидел за рабочим столом рослый молодой мужчина, одетый в модную полосатую рубашку и черные джинсы.

— Привет, — поздоровался Волков. — Как жизнь?

— Что? — мужчина обернулся, попытался приподняться, но болезненно поморщился и опустился обратно на стул. — А! Мин херц!.. Заходи.

Петр подошел к столу и сел на второй стул.

— Прости, что не встаю, — громко сказал мужчина и протянул Волкову руку. — Очень больно.

— А что с тобой?

— Ой… Ты просто не поверишь…

— Тебе поверю.

— Я очень, о-очень болен.

— А что такое-то?

— У меня, — мужчина тронул рукой свою короткую ухоженную бороду и сдержанно хихикнул, — ты, конечно, будешь смеяться… но у меня подагра…

— Подагра? — изумился Петр.

— По… подагра, — прыснул Дима.

— Слушай, а ты не слишком о себе мнишь? Ну… геморрой, там, это я понимаю. Но подагра… Не слишком кучеряво?

— Нет, — мотнул головой мужчина.

— А… а как это — подагра?

— Сейчас. — Дима привстал, вынул из кармана джинсов стограммовый шкалик коньяку и разлил его в две стоящие на столе чайные чашки. Пустую бутылочку спрятал под стол, чем-то там звякнув. — Давай.

— Ну… твое здоровье. — Волков приподнял свою чашку.

— Ага. — Дима придвинул поближе к Петру пакетик с солеными орешками и выпил.

— Ну? — Петр достал сигареты. — А чего ты орешь-то?

— А… — опять захихикал Дима. — Это… Сейчас расскажу.

Он вынул из лежащей на столе пачки сигарету и тоже закурил.

— Значит, так, рассказываю тебе… — Он выпустил дым. — Хожу я тут, понимаешь, хожу… ну и побаливает у меня большой палец. На ноге. Вот тут, — он указал на правую ногу. — В суставе. Я думаю, ну, старая травма. Может, ушиб где-нибудь и не заметил. А она все болт и болит. И болит и болит, с-сука. Ой! Господи! Слова-то какие говорю… Прости меня, великодушный наш Господи! Прости, меня, Милостивый! Прости ра-аба Твоего-о!… — Дима покаянно уронил голову на стол.

— А на колени бухнуться слабо? И лбом об пол?

— Слабо… — беззвучно хохотал Дима. — Больно очень. Господи-и! За что кара-аешь? — запрокинул он голову, обратив лицо к потолку.

— Ну и?.. — улыбнулся Волков.

— Так вот, мин херц… И пошел я к доктору. «Доктор, — говорю, — а что это у меня так болит? Вот здесь вот?» А у меня суставчик-то мой бедненький весь распух уже. Шагу же не ступить. Спать же уже не могу. Жить уже нет никакой возможности. Ну, он мне — рентген, анализы всевозможные. И говорит: «Нет, молодой человек. Это у вас не травма. Это у вас самая настоящая подагра. Отложение…»