Игра киллера - Бонансинга Джей. Страница 40

– Давай, Слаггер, давай. Ты можешь.

Оставшаяся тысяча футов заняла у него чуть больше двух минут.

Лишь подъезжая уже к воротам, Джо заметил движение среди деревьев. За воротами, в просветах между соснами и березами. Качание мелких веток, мелькание мигающего света. Красные и синие огни среди деревьев. Джо моргнул, сердце поднялось к горлу, и он вдруг понял, что там стаи машин полиции штата и полицейских спецподразделений мчатся по серпантину подъездной дороги к реке.

Мчатся за ним.

Тормоза исполинскими когтями впились в елочку кирпича, взвывая, как неприкаянные души. Фургон пошел юзом по бетонной площадке перед выездом. Джо рванул руль, фургон ушел в сторону, разворачиваясь обратно. Джо вбил акселератор в пол, и фургон влетел обратно на мост, с ревом помчавшись туда, откуда приехал.

Джо проходил обратный путь с той скоростью, которую мог выжать из старого фургона.

На полпути через мост он снова нажал на тормоза.

Фургон остановился, вздрогнув. Режущий ветер стелился над рекой, свистя в пулевых дырах кузова, некоторые из дыр дымились выхлопами предсмертных спазм двигателя, но Джо ничего этого не замечал, он видел лишь темный предмет, ждущий его на восточном конце моста, – и сверкали его огромные, совиные стеклянные глаза.

Очень вылощенный, очень черный «феррари».

Джо стиснул руль, облизал губы и почувствовал вкус крови, соленой крови, и в порыве наития он каким-то странным образом понял, что это и есть то, что просил он меньше сорока восьми часов. Та самая Смерть, выступающая теперь в виде черной спортивной машины, пришла за ним и заберет его. Но теперь Джо озарило, что у него есть выбор: можно отступить, отдать себя в железные руки закона, и, быть может, спасти свою задницу до следующего раунда, либо бросить вызов дьяволу. Уйти с достоинством.

«Феррари» поехал в его сторону.

Решение пришло легко: когда Джо вдавил акселератор в пол, показалось, что сейчас двигатель вылетит из-под капота. Это был пронзительный крик старого металла, напряженного до предела прочности. В воздух ясного утра взметнулись клубы дыма, и фургон рванулся вперед. Руль подпрыгнул и задергался в руках, и Джо изо всех сил старался удержать машину на мосту.

«Феррари» несся к фургону во весь опор.

Джо застывшими глазами смотрел на несущийся к нему радиатор, мертвые стеклянные глаза, они маячили впереди, увеличиваясь, всего три сотни ярдов, внизу серебряные струи бурлили расплавленным металлом, завывал ветер, у Джо сводило судорогой мышцы рук и ног, а «феррари» летел к нему, и радиатор его был как оскал зубов, и зрачки у Джо сузились, по коже ползли мурашки.

Двести ярдов, и двигатель фургона был Везувием, извергающим раскаленные добела жидкие молнии и раскаты грома, и мост качался на ветру, и колеса грохотали фейерверками, как Джин Крупа [19], и ветер жег кислотой, и глаза слепило отражение солнца на стали.

Сто ярдов, и Джо не отпускал педаль, глаза смотрели в цель, сердце колотилось уже не в горле, а во рту, металлические челюсти открывались перед ним, и грохот вулкана стал невыносим.

Пятьдесят ярдов, и Джо уже чувствовал жар, разрывающий лицо, и ветер давил сзади, как содомит, и солнечный свет заполнил вселенную, и потом... Стой!

Это откровение мелькнуло в боковом зрении в последний миг – мимолетная тень, облитая вспышкой солнца, отраженного от рельса на тот короткий миг, чтобы воспаленный мозг Джо понял: это силуэт человека в черном, стоящего за восточными воротами на ржавой башенке и наблюдающего за действием. Человек худой, красивый, с бледной кожей, очень азиатского вида. Он стоял, как зловещая ворона, стойкий наблюдатель, держа в руках знакомый прибор.

Пульт дистанционного управления!

Джо вывернул руль в последнюю долю секунды.

Фургон дернулся в сторону точно в момент столкновения.

Машины задели друг друга бортами, неимоверный, гигантский грохот потряс небеса, ударил Джо в уши и отбросил его к дверце. Казалось, мост ушел из-под колес фургона, и Джо почувствовал, как внезапная перегрузка вырвала его из кресла и грохнула об крышу, когда фургон перевалился через северный край пролета и полетел в воду.

Мир загустел, как сироп.

Река просто материализовалась внутри фургона, будто воздух стал жидким и вдруг заглушил все звуки, и Джо поглотила холодная, черная, цепенящая стужа. Он попытался вырваться в окно, пытался пробиться наружу, но чувство направления отказало ему полностью, тяжесть воды придавила к сиденью, и он с ужасом ощущал, что идет на дно, как свинцовое грузило.

Джо знал, что у него остались только мгновения. Легкие разрывались, сознание покидало его, тело начинало отказывать. Потом он увидел, что вода над ним запульсировала светом, сначала слабо, потом все сильнее перемежающимися вспышками красного и синего, и тут зеленое солнце и булькающие пузыри и приглушенные звуки машин над головой дали ему понять, где же все-таки верх.

Он пробился, протиснулся в разбитое окно, зазубренные края цепляли его рубашку, впивались в тело, хватали за ноги, но он выберется, черт возьми, выберется из этого идущего ко дну железного гроба.

Когда он разорвал головой поверхность реки и ощутил на лице ветер, мелькнула последняя сумасшедшая мысль: никогда он не был так рад видеть фараонов.

Чернота пришла откуда-то снизу и скрыла от него мир.

14

Апрельский ветер все еще был силен и плетью хлестал с Потомака, когда группа членов-учредителей Палаты не спеша шла по бульвару на запад, к Арлингтону. Их было четверо. Впереди шел Лайл, молча о чем-то размышляя, похожий на кого-нибудь из высших чинов церковной иерархии. Полы его длинного кашемирового пальто развевал ветер, сверкали солнечные очки. Остальные шли вплотную за ним, без конца что-то обсуждая. Невозмутимый профессор Окуда в плаще «Лондонский туман» и с трубкой. Майкл Уинслоу, адвокат Американского союза борьбы за гражданские свободы из Сиэтла, весь в твиде. Хеди Коэн, суровая как кремень низкорослая женщина из Детройта, с развевающимися на ветру серо-стальными волосами.

– Самое важное, джентльмены, это то, что я не могу сказать, будто мне очень нравится подобная открытость, – говорила Хеди Коэн своим патентованным размеренным тоном, ровно настолько громко, чтобы ее не заглушал ветер, но не услышал никто из посторонних. Коэн была автором «Постфеминистического манифеста» и истребителем фашистских деятелей СМИ во всем мире, и она умела говорить одновременно и беспощадно, и с материнской заботливостью. – Все эти разговоры по компьютерной связи, переговоры с Компанией... Мне это не нравится. – Она поглубже сунула руки в карманы и прищурилась на отражение яркого вечернего солнца в воде. – Как говорила тетя Джулия: «Полезешь в дымоход – запачкаешь ноги».

Уинслоу метнул на нее взгляд:

– Не строй из себя Уилла Роджерса [20]. Мы попали в непростую ситуацию. Такое бывает. Давайте разберемся с ней и займемся своими делами.

– Для того мы и собрались здесь, – мягко заметил Окуда, затягиваясь пенковой трубкой. – Принять решение.

Через несколько шагов Коэн проворчала вполголоса:

– Я предвидела, что так и будет.

– О чем ты говоришь? – Уинслоу не скрывал раздражения, которое вызывала у него миниатюрная седая женщина. Между ними всегда было какое-то напряжение. Может быть, от чувства коллективной вины. – Нам никогда не приходилось обсуждать компетенцию нашего субконтрактора.

– Еще как приходилось, – возразила Хеди Коэн и посмотрела на Окуду. Ты помнишь, Тэд?

Профессор шагал, не отрывая глаз от реки, и попыхивал трубкой.

– Мы несколько раз обсуждали возможность выведения его из дела.

– «Выведение из дела» – какое прекрасное выражение.

Уинслоу покачал головой и улыбнулся себе под ноги.

– Этот человек стареет с годами, Майкл, – небрежно бросила Хеди Коэн.

– Совершенно верно, – согласился Окуда.