Экзамен - Сотник Леонид Андреевич. Страница 8

— Мишенька, налей-ка Абдурахману Салимовичу чайку. Если бы за каждый афоризм нашего гостя платить хотя бы фунт чаю, на астраханских базарах не осталось бы ни крошки этого благодатного зелья.

— Безнадёжность всей большевистской затеи не понимают сегодня разве что одни большевики, — вёл дальше гость. — Вот вы говорите о французах… В европейской истории пальма первенства принадлежит вам, не спорю. Я, конечно, имею в виду вас не как творца, но как толкователя оной истории. — Здесь перс засмеялся дробненько и почтительно. — Но согласитесь, почтеннейший Даниил Аркадьевич, французы и в революции выступали единой нацией, и в дни поражений совокупно несли ответственность за свои прегрешения. А что мы видим в Российской империи? Сто народов были соединены под единым скипетром державного владыки. Шутка ли — сто народов! И неужели господа большевики думают, что все они с одинаковым рвением приемлют их революцию?

— Но ведь большевики — интернационалисты.

— Вот видите, высокочтимый мой учитель, вы и попались, как говорят в России, на эту удочку. Если в горах начинается землетрясение, то даже безмолвные камни, оторвавшиеся от единой скалы, прокладывают себе разные пути к подножию. А люди — не камни. У людей свои законы, нравы, обычаи, религия, наконец. В дни великих потрясений и катастроф каждый народ думает о себе, о своём племени, о своём скарбе, о своей судьбе. — Перс высоко поднял указательный палец; рукав халата, собравшись в кольца, упал вниз и обнажил руку с крашенными хной ногтями, с золотыми часами на волосатом запястье. — Неужели большевики всерьёз думают, что народы, исповедующие ислам, воспримут марксистские идеи? Это даже не наивно, это совершенно глупо. Достаточно любому мулле сказать, что идеи сии противны аллаху, и весь мусульманский мир отринет от марксизма, а отринув, возьмёт в руки меч.

— Я не стану спорить с вами, уважаемый Абдурахман Салимович. В делах ислама я не встречал равного вам знатока. — Рябинин-старший поднялся из-за стола, прошёлся по комнате. Миша чувствовал, что спор занимает отца, а спорит отец не столько для того, чтобы отстоять истину, сколько для того, чтобы разрешить свои сомнения и утвердиться в истине. — Я готов подписаться под каждым вашим словом, но почему в таком случае на десятом месяце революции «длинное ухо» — так, кажется, именуют у вас азиатский беспроволочный телеграф? — не принесло в город ни единой вести о стычках русских с киргизами? Да и мы с вами, хоть в городе и постреливают, сидим за столом, пьём чай и не очень-то страшимся за судьбу друг друга.

Перс тонко улыбнулся и смежил чёрные длинные ресницы. Казалось, он уснул. В комнате стало совсем тихо. Только слышно было, как стучат часы на старинного дерева буфете да лают собаки. Наконец гость очнулся. Он передал Мише, взявшему на себя обязанности чайханщика, пустую пиалу, поправил очки на своём горбатом носу и заговорил тихо, вкрадчиво, обращаясь поочерёдно то к отцу, то к сыну:

— В прошлый раз я дал перевести Михаилу одну из притч, пересказанную великим Руми. Надеюсь, что мой достойный ученик, как всегда, приготовил урок. Не так ли, Миша?

— Да, учитель, — только и сказал Рябинин-младший.

— Тогда, пожалуйста, будь так добр и поведай нам с отцом о том, что удалось почерпнуть тебе из сокровищницы мудрости.

— Ну же, Миша, — загорелся Даниил Аркадьевич и сделал нетерпеливый жест рукой, словно укротитель, выпускающий на арену тигра. — Ну же, Миша…

Миша слегка покраснел, польщённый вниманием, стряхнул с колен хлебные крошки и начал тихо и размеренно, подражая учителю:

— Шли вместе тюрк, перс, араб и грек, а навстречу им — путник. Видно, путник был добрым человеком и подарил он странникам монету. Собрались они в круг и стали судить да рядить, как им поступить с неожиданно свалившимся богатством. Первым высказался перс. «Давайте на эти деньги купим ангур», — предложил он. «Зачем мне твой ангур? — возмутился араб. — Ешь его сам, а если что-то покупать, так уж лучше эйнаб». Но с предложением араба не согласился грек. Он сказал, что не хочет ни ангура, ни эйнаба, а самое лучшее, что можно приобрести, это, конечно же, стафиль. Но тут рассердился тюрк. «Чем тратить деньги на всякие пустяки, — сказал он, — лучше бы сходили за узумом». Сколько друзья ни спорили, но к согласию прийти никак не могли — поссорились и подрались. И как жаль, что не встретился им стоязыкий человек, который мог бы сказать: «Друзья, ведь вы говорите об одном и том же. Ангур, эйнаб, стафиль, узум — имена различные, но обозначают они единое понятие — виноград. Так стоит ли ссориться?» Вот и всё.

Перс смеялся, обнажив ровные белые зубы. Отец сидел за столом, опустив голову. Он не смеялся.

— Видите, — сказал Абдурахман Салимович, блестя глазами от пережитого веселья и, словно бы в смущении, прикрывая волосатый рот ладошкой. — Предметом спора у наших странников была лишь монета достоинством в один дирхем. Вы улавливаете мою мысль: всего лишь монета! А что, если народы станут обсуждать более серьёзные вещи? — Гость неожиданно понизил голос до шёпота: — Они, кстати, уже обсуждают. Могу кое-что сообщить вам, многочтимый Даниил Аркадьевич, зная, что вы вне политики. Мне неведомы цели, с которыми большевики совершили свою революцию, но следствием этой революции станет распад Российской империи. Туркестан, кстати, большевики уже потеряли. Потеряют и Астрахань. Это дело считанных дней. Вы удивлены?

— Почему вы пытаетесь связать Туркестан с Астраханью? Эти величины несовместимы ни в этнографическом, ни в историческом плане. Судьба Туркестана в руках его народов, а уж судьбу Астрахани будем решать мы, россияне.

— Не скажите, мудрейший из мудрейших, не скажите… — Перс поудобнее устроился на стуле, развязал поясной платок и, снисходительно поглядывая на своих собеседников, принялся излагать свою точку зрения на национальный вопрос в России. Держался он с завидной непринуждённостью и раскованностью, и если бы отец с сыном не знали его в другие времена, не изучили до тонкостей его манеру тренированной почтительности, то им показалось бы, что перед ними сидит не купчишка с астраханского базара, а по меньшей мере облачённый властью правитель или человек, которому доверено власть утвердить. — Вот вы говорите — «Астрахань». А что сие такое? Сие есть название тюркское — Хаджи-Тархан. Так нарекли эту местность татары. Позднее вы, русские, переименовали её в Хозитаракань, а уж потом, после многих лингвистических упражнений, город приобрёл своё нынешнее имя — Астрахань. Значит, место ему не в Российской империи, но в империи мусульманской… Хотя, по правде сказать, я не знаю, будет ли новое государственное образование среднеазиатских народов именоваться империей или республикой.

— А разве такое объединение уже создано?

— Пока нет, но всё к тому идёт. Господин Дутов уже перерезал железную дорогу, связывающую Советскую Россию с Ташкентом, а это значит, что Туркестанский край оказался в изоляции. И если у мусульманских партий, противостоящих сейчас Советам, не хватит сил взять власть в свои руки, то они вправе ожидать помощи из-за границы.

— Англичане! — насмешливо сощурился Даниил Аркадьевич.

— Вы угадали, о мудрейший из мудрейших, — перс картинно развёл руками. — Если уходят русские, значит, приходят англичане. Инглизы, как называют их у нас на Востоке. Но инглизы придут и уйдут, а мусульманский Туркестан останется.

— Что-то я не помню такого случая в истории, о мой высокочтимый гость, чтоб англичане откуда-нибудь уходили добровольно. Я даже не помню случая, чтобы они вообще откуда-нибудь уходили. Так не кажется ли вам, что этот новый Туркестан, о котором вы нам так красочно рассказали, станет такой же захудалой колонией, как и при императорах всероссийских?

Из-за стола Миша перебрался на диван, в тень. Ему был интересен спор между отцом и персом, и он не хотел, чтобы его отправили в постель. Он не всё понимал в этом споре и, не выдержав, спросил:

— А скажите, уважаемый учитель, кто будет управлять в этом вашем самостоятельном Туркестане: богатые или бедные?