Мальчик на главную роль - Михайловская Кира Николаевна. Страница 3

Тут какой-то тип, седой, с усами щёткой, говорит:

— Садитесь, гражданка.

Всё устраивается, но этот, с усами, на меня уставился, так и сверлит меня насквозь. Воспитательную работу проводит. Чтоб я со стыда лопнул. А я не лопаюсь.

Всё же он мне надоел, и, как только трамвай остановился, я — раз — и выскочил. А старикан-то за мной! Я — от него, он — за мной. Может, это даже переодетый милиционер был, не знаю. Я припустил, но тут меня схватили. Он подбежал, благодарит всех: «Спасибо, товарищи прохожие, за помощь!» — а сам еле дышит. Скорее всего, не милиционер, а сумасшедший.

Стал он меня уговаривать в кино сниматься, всучил бумажку с адресом, но я не дурак, чтобы по всяким адресам ходить.

Глава третья, в которой проводятся пробные съёмки актёров

Актёрские пробы были назначены на три часа. Я пришёл незадолго до назначенного времени. Подходя к комнате, где размещалась наша съёмочная группа, я услышал отчаянные вопли. Кричали сразу несколько человек.

Лучше, пожалуй, в группу не заходить, а пройти прямо в павильон. Но едва я поравнялся с дверью нашей комнаты, как она распахнулась и прямо на меня налетел раскрасневшийся Глазов.

— Пригласили, чёрт побери, двух актёров на один час. Северцева и Балашова. Не то «актёрский отдел», не то мои помощнички, но кто-то прекрасно работает у нас на студии.

Выпалив это, он тут же умчался. Я решил заглянуть в группу. Северцев и Балашов должны были пробоваться на одну и ту же роль офицера гестапо. Между пробами, как обычно, следовало сделать интервал, чтобы развести актёров. Студийная этика предписывает не сталкивать актёров на пробах. Сегодняшняя неувязка сама по себе не была драмой, если бы на месте Северцева был какой-нибудь другой актёр, но Северцеву казалось, что, если он, такой популярный актёр, дал согласие на съёмки, смешно пробовать на ту же роль кого-нибудь другого. В таких случаях Северцев впадал в амбицию, становился истеричен, быстро взвинчивал окружающих.

Вот почему сейчас в группе стояла гробовая тишина, не успело ещё замереть эхо глазовского разноса и Валечка, уныло потупившись, теребила носовой платок.

— Ну что, приступаем? — бодро спросил я.

Яков Ильич кисло усмехнулся:

— Кого снимать?

— Сначала Северцева, а потом Балашова.

— А с кем снимать? Наш герой Юра Пушков, оказывается, на математической олимпиаде. Его родителям мало, что у них сын актёр, они хотят ещё сделать его выдающимся математиком.

Валечка всхлипнула:

— За Юрой машина ушла, скоро привезут.

Яков Ильич пожал плечами: работать становится невозможно.

Поняв, что дело затягивается, я пошёл в кафе.

В самом углу за столиком в одиночестве сидел Балашов. Перед ним стояла маленькая чашка. В руках Балашов вертел кусочек сахара в упаковке, словно не решаясь присоединить его к кофе.

— Понимаешь, — сказал он, — тридцать приседаний каждое утро. После четырёх часов ни есть ни пить. А кроме того — ни сахара, ни хлеба, ни мяса, ни картошки, ни этого… как его… мучного, макарон там всяких. Ну, помилуй бог! Я ведь не на роль Ромео пробуюсь. Ведь эсэсовцы хорошо питались. А вообще-то чем такая каторга — ну его! Мне эти отрицательные герои надоели. Вызывают — заранее знаю: дадут какого-нибудь паршивца. Добро бы злодея, так нет — мелочь всякую, пьянчужку или мошенника. В магазин захожу — продавцы глаз не сводят, боятся, наверное, что украду. Ну скажи, неужели я не гожусь ни на что другое? Ну скажи!

Я смотрю на его круглое честное лицо и не понимаю, почему, с какой стати за этим добрым человеком укрепилась репутация отрицательного героя.

— Ты Пьер, — говорю я. — Вылитый Пьер Безухов.

— Пьер, — мечтательно произносит Балашов, — это моя роль.

— И оставь ты этого эсэсовца Северцеву.

— Легко сказать. Всё оставлять, так без работы буду сидеть. А ведь немного осталось. Каких-нибудь пятнадцать лет — и на пенсию. Нет, надо играть. Может, мне тоже коньячком разбавить?

Он идёт к стойке и возвращается с рюмкой коньяка.

— Я должен здесь сидеть, пока Северцева не снимут. А ты куда спешишь? Посидел бы, поговорили…

Когда я зашёл в гримёрную, Северцев сидел перед зеркалом. Он пристально вглядывался в своё отражение. Северцева называли «красавчиком». Он был и вправду недурён. И когда зрители смотрели на его мужественное лицо, никому в голову не приходило, что за высоким лбом не скрываются никакие значительные мысли, а мужественность лишь маскирует мелкий, суетный характер. Я никак не мог понять природу шумного успеха вечно юного, нестареющего Северцева.

Увидев в зеркале моё отражение, он кивнул мне и снисходительно улыбнулся. Эсэсовская форма сидела на нём ладно, парик ему был не нужен, светло-золотистые усики над верхней губой он отрастил для пробы. Он рассматривал себя в зеркале и, кажется, был доволен собой.

— Юра не появился? — спросил я у гримёрши.

Юру хорошо знали на студии. Он удачно снялся в двух детских фильмах, подкупив режиссёров искренностью и детской непосредственностью. Сейчас Юра вырос, непосредственность куда-то улетучилась, уступив место самоуверенности. Недавно Юра уже пробовался в одном фильме и не был утверждён. Теперь его решил попробовать Глазов.

На мой вопрос о Юре гримёрша покачала головой: его не привезли ещё.

Тогда я вспомнил о мальчике, которого встретил накануне: а может, пришёл?

Я спустился в вестибюль студии и ещё издали увидел его. Он неподвижно стоял у стены, угрюмый и насторожённый, всматриваясь в людей, снующих по вестибюлю. Возможно, он искал меня, а может быть, просто приглядывался. Освоившись, он подошёл к бюро пропусков и назвал, видимо, свою фамилию. Пока дежурная ворошила списки, он стоял с независимым, даже вызывающим видом, словно говоря: если меня там, в ваших бумажках, нет, мне наплевать, я зашёл сюда не специально, а лишь по дороге.

Не дожидаясь, пока дежурная убедится, что мальчишки нет ни в каких списках, я подошёл и положил руку ему на плечо. Мальчишка вздрогнул, обернулся и смерил меня взглядом с ног до головы.

— Пожалуйста, выпишите пропуск этому мальчику. Он идёт к нам. Как твоя фамилия?

— Янкин Алексей.

Пока мы шли по коридорам студии, этот самый Алексей всё время упорно молчал. На площадке второго этажа, облокотившись на перила, разговаривали и смеялись Олег Кириллов и Лариса Давыдова. Олег только что закончил съёмку последней, тринадцатой серии телевизионного детектива. Его симпатичное лицо со смущённой улыбкой за какие-то десять дней демонстрации фильма стало известно всем. Сейчас, стоя на площадке, он что-то рассказывал Ларисе. Она смеялась, высокие перья, украшающие причёску, покачивались. Алёша внезапно остановился. Во все глаза смотрел он на Олега. Недоверие, изумление сменялись в глазах Алёши нескрываемым восхищением. Он стал вдруг похож на всех тех мальчишек и девчонок, которые попадали к нам на пробы и больше таращились по сторонам, чем вникали в то, зачем, собственно, и были приглашены на студию. Хоть я и торопился, но дал Алёше наглядеться вдоволь на любимого героя. В это время я наблюдал за самим мальчиком. Подвижность и выразительность его лица, думалось мне, должны понравиться Глазову. Это лицо побогаче Юриного. И хорошо, пожалуй, что Юра пошёл на свою математическую олимпиаду.

Я дотронулся до Алёшиной руки, и мы пошли дальше. В павильоне одиноко расхаживал Глазов.

— Ну что, будем знакомиться? — спросил я и рассказал Глазову о нашей встрече.

Алёша рассматривал Глазова так, как будто это он, Алёша, выбирает Глазова в герои своего фильма. Ему, кажется, не понравились кожаные заплаты на штанах режиссёра, во всяком случае, он долго исследовал их, оттопырив презрительно нижнюю губу.

Я закончил свой рассказ:

— И вот рекомендую: Алёша Янкин.