Тайна песчинки - Курганов Оскар Иеремеевич. Страница 25

— Он дороже железобетонного в три раза.

— Откуда у вас такие сведения, Алексей Иванович?

— Не беспокойтесь, сведения эти точные.

— Но вся документация у нас на заводе.

— Конечно. Именно из вашей документации следует, что силикальцит очень дорог. И знаете почему?

Хинт промолчал и с удивлением посмотрел на Алексея Ивановича.

— Ваша машина — дезинтегратор, — продолжал Алексей Иванович, — пожирает уйму металла. Ведь верно?

Хинт согласился, что в дезинтеграторе есть действительно своя ахиллесова пята — металлические «пальцы», то есть детали, о которые ударяются и разбиваются песчинки. Они быстро стираются, срабатываются, и их приходится менять. Сперва, на ранней стадии исследования силикальцита, «пальцы» эти менялись чуть ли не каждые три часа. Потом появились более твердые сплавы, и «пальцы» уже выдерживают дневной цикл.

— Все равно, — сказал Алексей Иванович. — Приходится останавливать машину, держать весь конвейер, менять детали. Разве может существовать при такой абсурдной технологии современная индустрия?

Долгин помолчал, прошелся по кабинету, долго смотрел в окно, как бы обдумывая, что еще сказать Хинту.

— Видите, Иоханнес Александрович, — продолжал Долгин, — пока вы там игрушками занимались, вас поддерживали, надеялись на успех. А теперь вы затеяли серьезные дела — собираете многоэтажные дома, предлагаете даже строить заводы. А это уже не шутки. С промышленной технологией шутить нельзя. Давайте-ка, Иоханнес Александрович, посидим полгодика, передумаем все от начала до конца, разработаем более точную технологию, и надеюсь, что все будет в порядке.

— Я не понимаю вас, Алексей Иванович, — сказал Хинт.

— Почему же? — удивился Долгин. — Что же тут непонятного? Давайте трудиться вместе, — уже более определенно сказал Долгин.

— Вместе? — переспросил Хинт. — Разве все дело в том, чтобы мы трудились вместе или не вместе? Речь же идет о дезинтеграторе или, вернее, об одной только его детали. Вот над ней и надо трудиться. Но вы ведь, Алексей Иванович, не механик, не специалист по металлу?

— Нет, нет, Иоханнес Александрович, дело не только в металле, но и в атмосфере, которая создается вокруг силикальцита.

— Какую атмосферу вы имеете в виду, Алексей Иванович?

— Ну как вам сказать… Не очень доброжелательную.

— Почему же?

— Вы газеты читаете, Иоханнес Александрович?

— Конечно.

— О чем там речь идет? Из номера в номер, изо дня в день? О чем? Разве о силикальците? Нет. О железобетоне. О цементе. А вы что предлагаете? Отказаться, правда, в будущем, от железобетона и от цемента! Теперь вы понимаете, почему вы попадаете, как говорится, не в тон?

— Я никогда не старался попадать в тон, — сказал Хинт.

— И напрасно.

Алексей Иванович поправил шнуры трех телефонов, склонился над аккуратной стопкой чистой бумаги, что-то написал на верхнем листе. Потом вновь вернулся к Хинту, сидевшему у длинного стола.

Хинт наблюдал за Долгиным, за его неторопливыми движениями. Пожалуй, давно уже Хинт не испытывал такого глубокого и тягостного разочарования. Он считал этого человека богом, поклонялся ему как кумиру, и вдруг перед ним оказался маленький человечек, даже не ученый, а какой-то изворотливый гном. Он так и хотел ему сказать… Гном.

В детстве братья Хинт играли в гномов — пугали друг друга появлением маленьких карликов. Хинт уже не помнит в деталях всю игру, но он на всю жизнь пронес фразу, которой кончалась эта игра: «Испугался гнома, побежал в лес». Это было в детстве, в детской игре, а не теперь, в большом и серьезном деле, в науке, когда речь идет о новом изобретении, о новых открытиях, о революционных преобразованиях в технике. Может ли он сейчас произнести эту фразу: «Испугался гнома, побежал в лес»? Нет, не может. Не должен.

Хинт встал и коротко сказал:

— Будьте здоровы, Алексей Иванович.

— Вы уходите? — удивился Долгин.

— Ухожу, Алексей Иванович.

— Так вы все-таки подумайте.

— О чем, Алексей Иванович?

— Обо всем, что я вам сказал.

— Лучше будет, Алексей Иванович, если я просто обо всем этом забуду.

— Вы так полагаете? — удивился Долгин.

— Убежден, что и для меня и для вас будет лучше, если мы оба забудем об этом разговоре. Я у вас не был, вы мне ничего не говорили. Все осталось, как прежде. Алексей Иванович Долгин остался для меня тем же крупным ученым, каким он был до часу дня такого-то числа такого-то года.

Долгин посмотрел на Хинта, уловил в его взгляде какую-то яростную решимость и понял, что с этим человеком сговориться ему не удастся. И с подчеркнутой холодностью сказал:

— Ну что ж, Иоханнес Александрович, была бы честь предложена. Но помните, вы стоите на ошибочном пути. А когда зайдете в тупик, придете ко мне. Ну, а тогда уж будет разговор другой, совсем другой, Иоханнес Александрович. Будьте здоровы, — и протянул ему свою большую жилистую руку.

После секундного колебания Хинт пожал эту руку и быстро вышел из кабинета Долгина.

В тот же день Хинт вылетел в Таллин. Там его ждали Ванаселья и Тоомель, его новый помощник.

— Ну что? — бросился к нему Ванаселья.

— Теперь хоть мы знаем нашего врага номер один.

— Кто это?

— Алексей Иванович Долгин.

— Как же так? А его письмо?

— Не знаю. Люди — это сложная штука.

— Что же он — против силикальцита? — спросил Ванаселья.

— Нет. По правде говоря, он за силикальцит, но, как я его понял, он хочет принимать участие в победах.

— А в поражениях?

— Не знаю. Я не счел нужным продолжать этот разговор, — сказал Хинт. — Но в одном он прав. Нам нужно серьезно заняться «пальцами» дезинтегратора.

— Разве мы ими не занимаемся? — спросил Тоомель.

— По-видимому, недостаточно. У меня есть идея, — сказал Хинт, — поедем в Академию наук СССР.

— Зачем? — удивился Тоомель.

— По поводу этих «пальцев».

— Вы не шутите, Иоханнес Александрович?

— Нет, я серьезно говорю. Это такое дело, что им должен заниматься какой-то крупный институт. Я узнавал — над сверхтвердыми сплавами трудится много ученых. Неужели они нам не помогут?.. Поедете со мной? — спросил Хинт у Тоомеля, который в последние месяцы был занят только «пальцами» дезинтегратора.

На следующий день Хинт пришел на опытный завод раньше обычного и уже застал там Лейгера Ванаселья.

В лаборатории больше никого не было. На заводе царила предрабочая тишина.

— Я долго думал о нашем разговоре, — сказал Ванаселья.

— Каком? — спросил Хинт. — О Долгине?

— Нет, о вашем капо в лагере. Вы правы: люди — это сложная штука.

Хинт вспомнил, что во время вчерашнего разговора он действительно рассказал какой-то эпизод о своем капо в фашистском лагере.

— Я не люблю о нем рассказывать, — ответил Хинт. — Впрочем, я хорошо помню его лицо, его плотную фигуру, его имя — Янес [1].

— Капо Янес — смешно, — сказал Ванаселья.

— Он был человеком злым. Он выслуживался перед немцами и заставлял меня делать самую грязную работу. Должен вам сказать, что главной моей обязанностью, по милости этого капо, была чистка немецких уборных.

— Что стало с ним после войны?

— Я слышал, что его осудили на десять лет и он выслан.

— Что же, десять лет уже прошли, и он где-нибудь снова гуляет на свободе.

Они замолчали и даже не заметили, как вошла лаборантка и сказала Хинту:

— Там вас ждет какой-то человек. Он говорит, что вы его знаете.

— Пусть войдет, — сказал Хинт.

Лаборантка вскоре вернулась с плохо одетым, небритым, как показалось Хинту, грязноватым человеком. Они взглянули друг на друга и долго молчали.

— Познакомьтесь, — сказал Хинт, обращаясь к Ванаселья, — это мой капо Янес.

Ванаселья вскочил как ужаленный. Он уже был без костылей и палочки, которой он пользовался в последнее время, и мог, как и все, вскакивать, ходить, бегать. Так вот, теперь Ванаселья вскочил, подошел к Хинту, как бы желая его оградить от возможной опасности.