Тайна песчинки - Курганов Оскар Иеремеевич. Страница 23

Лейгер совсем не интересовался медицинской стороной этой проблемы, хоть врачи уверяли, что именно их методы лечения в сочетании с такой волей больного могут творить чудеса.

Теперь весь гнев Лейгер обрушил на свои руки. Неужели они не могут держать эту тоненькую книжку? Он то отступал — приучал себя к карандашу, то вновь наступал — прижимая к себе толстый фолиант учебника физической химии.

Потом, тоже с помощью матери, Лейгер начал учиться ходить. Десять, двадцать, тридцать минут, час, два, три. Каждый день — три часа. Три месяца таких упражнений, и он впервые прошел без поддержки от кровати к столу — четыре шага. Но у стола он упал. Мать подняла его, уложила в кровать. А на следующий день все началось сначала. Новые тренировки, новая упорная борьба за нормальную жизнь.

Однажды мать ушла из дому, а когда она вернулась, то застала Лейгера не в кровати, а у окна. Целых шесть шагов!

— Как ты дошел?

— К сожалению, пока только держась за стенки.

Действительно, сперва он ходил, держась за стену, за спинки стульев, — от дивана к окну и от окна к столу. На это понадобилось еще три месяца. Вот тогда-то все поверили, что человек, его воля могут совершить чудо.

Был теплый весенний день, когда на улице Таллина появился бледный юноша.

Он медленно двигался по мостовой на костылях. Его близкие еще не были уверены в нем и шли за ним по пятам. Это было первое путешествие Лейгера после полутора лет болезни.

Теперь он не может вспомнить, как долго он шел по улице. Он двигался медленно, каждый шаг требовал величайших усилий. И совершенно неожиданно он упал.

К нему подбежали родные, незнакомые, прохожие, подняли, хотели отнести домой, но он всех оттолкнул, снова встал на костыли и пошел.

Эти уличные тренировки продолжались все лето. Когда он появлялся на своих костылях, из всех окон следили за ним, тревожились за него. Если прогулка была удачной, то соседи тут же прибегали к матери Лейгера, поздравляли ее.

Это был герой улицы. Им гордились. О нем рассказывали легенды, хоть сам он об этом ничего не знал. Он даже не предполагал, что за ним следят. Он был убежден, что ходит на костылях один по пустынной улице. Но в любую минуту ему могли прийти на помощь.

Он ходил от дома к газетному киоску — сто шагов, и обратно. Постепенно он увеличивал расстояние. Вот он уже дошел до продовольственного магазина — двести четырнадцать шагов. До кинотеатра — двести тридцать шесть. Наконец, до спортивного клуба — двести девяносто два шага. Это не его спортивный клуб, но он долго стоял у ворот и наблюдал, как школьники прыгают, играют в баскетбол, бегают на стометровку. Мать все еще шла за ним.

— Почему ты идешь за мной? — спрашивал Лейгер. — Разве я все еще болен? Не беспокойся — я вернусь.

Но однажды, когда мать его отпустила одного, он действительно не вернулся домой. И все на улице заволновались.

Лейгер же спокойно дошел до института и вошел в аудиторию.

На кафедре читал лекцию любимый всеми в институте профессор математики. Дверь скрипнула. Лейгер протиснулся, желая как можно меньше шуметь своими костылями. Но, когда Лейгер перешагнул порог и поднял голову, он был потрясен — весь зал встал. Это была дань уважения человеческой воле, триумфальной победе человека над своей бедой.

Лейгер поклонился всем, прошел на свое обычное место, где уже сидел другой студент. Но тот сразу же уступил ему место. Он еще раз поклонился и сел. И только тогда сели все студенты.

— Вы, кажется, опоздали, Лейгер, — сказал профессор, взглянув на часы. — Я уже читаю более десяти минут.

— Простите, профессор, — улыбнулся Ванаселья, — может быть, у меня отстают часы.

Лейгер Ванаселья был благодарен профессору за это будничное и привычное замечание, как будто бы не было этих полутора лет, не было тяжких испытаний, не было многомесячной упорной тренировки, не было болезни…

Лейгер успешно закончил институт, стал инженером-технологом и решил посвятить себя научным исследованиям. Диплом с отличием открыл перед ним двери академических лабораторий. Но он нашел свое призвание в маленькой заводской лаборатории завода «Кварц». Он встретил Хинта и связал свою судьбу с силикальцитом.

Когда Хинт узнал об этой истории, все беды и огорчения, с которыми он сталкивался в Таллине и в Москве во время хлопот о создании опытного завода, показались ему ничтожными и мелкими. Он даже сказал об этом Ванаселья. Лейгер улыбнулся и сказал:

— А я остался у вас не только потому, что заинтересовался силикальцитом, но и по другим причинам.

— Каким же? — спросил Хинт.

— Мне рассказали о вашем побеге из лагеря во время войны.

— По сравнению с вашим подвигом — это чепуха, — ответил Хинт.

— А мне кажется, что я бы не смог выдержать такое напряжение во время побега, — сказал Ванаселья.

— Если жизнь потребует, — улыбнулся Хинт, — человек выдержит всё, надо только не поддаваться.

И хоть они никогда больше об этом не говорили, но люди, знавшие их жизнь, не удивлялись, когда силикальцит одержал очередную победу. Не удивились в Таллине и в тот день, когда в газете появилось короткое сообщение о пуске опытного завода силикальцита на шоссе Мяннику.

Глава двадцатая

На этом маленьком заводе был установлен более современный «дезинтегратор Хинта», как его все называли, появились точные лабораторные приборы и разработанные Лейгером Ванаселья технологические приспособления. Пришли сюда и новые исследователи — химики, лаборанты. Они же сами были и операторами-формовщиками, монтерами, машинистами всего производственного процесса. Словом, возник первый в мире научный центр силикальцита. Со своей крохотной индустриальной базой. Со своей программой исследований. Со своими большими и малыми заботами. И, к сожалению, со своими недоброжелателями, противниками и даже тайными врагами.

А ведь всего за четыре года до этого события никто в Таллине и Москве еще не знал этого слова — силикальцит. Не знали о нем и те, кто трудился в невзрачном сараеобразном доме-бараке на шоссе Мяннику на окраине Таллина.

Новое дело начиналось в благоприятных условиях, и Хинт уже не хотел вспоминать о всех столкновениях с теми, кто встречал его тупой фразой «не положено». В дальнейшем, правда, эти люди сами напомнят о себе — Хинту еще придется испить из многих горьких котлов. Но в тот период, когда начал действовать опытный завод силикальцита, никто не хотел думать о грозовых тучах.

Хинт продолжал свое вторжение в таинственный мир песчинки. Теперь ему во всем помогал Ванаселья.

Они пропускали через быстро вращающиеся «беличьи колеса» дезинтегратора кубометры песка, миллионы песчинок, наблюдали за ними, изучали их структуру, пробудившиеся в них силы, происходившие в них волшебные перемены. Новые опыты с неоспоримой точностью доказали, что каждая песчинка — да-да, каждая! — получает последовательно, один за другим, сильные удары стальными «пальцами» дезинтегратора, что ни одна песчинка не может ускользнуть от этих ударов. Еле приметный колпачок, созданный природой вокруг песчинки за миллионы лет, разбивается, обнаженное песчаное зерно раскалывается. Все осколки приобретают острогранную форму.

Разбитые песчинки-осколки с их острыми гранями и новыми поверхностями «более активно», как выражаются технологи или, проще говоря, — плотнее, крепче соединяются и смешиваются с пылинками извести. В этом вся премудрость. У расколотой песчинки обнаруживаются ценные свойства, — столкнувшись с пылинками извести, она уже не выпускает их, держит невидимой хваткой.

Хинта поразила эта простота открытия. Он все еще не мог смириться с мыслью, что до него никто из исследователей не попытался разбить песчинку. Но во всех научных трудах, которые он вновь и вновь перечитывал, речь шла только о помоле песка, а не о раскалывании его. А помол держал Хинта у непреодолимого барьера почти целый год.

На заводе чудодейственные силы и великие возможности «разбитой» песчинки изучались не только в лабораториях, но и в небольшом цехе, где песок, пропущенный через дезинтегратор, смешивали с известью и водой. Потом из этой смеси формовали силикальцитные камни — панели, плиты, блоки — и отправляли на вагонетках в автоклав.