Томка. Тополиная, 13 - Грачев Роман. Страница 15

– Ну, хорошо, допустим, мир населен подонками, которым нет никакого дела до чужого горя или чужого счастья. Примем это за истину…

– Это истина.

– Я сказала – хорошо, допустим. И что из этого следует?

– В смысле?

– В том смысле, что одной констатации факта мало. Твои многочасовые медитации привели тебя к каким-нибудь более глубоким выводам, или это все, к чему ты пришел за три дня?

– Нет.

– Любопытно было бы услышать.

– Тебе интересно?

– Разумеется. Иначе зачем же мы встречаемся.

– Уверена?

– Костя!

– Хорошо. Сама напросилась…

… На этом месте Наталья Николаевна остановила запись и убрала диктофон, похожий на толстую авторучку, в карман жакета. Затем как бы между прочим вернулась к чаю с печеньем.

– Мы не будем слушать дальше? – спросила Елена Самохвалова. – Нет.

– Почему?

– Потому что я и так достаточно далеко зашла. Ты слышала о таком понятии, как врачебная этика? Самохвалова нахмурилась.

– А я все-таки врач, не забывай об этом. В случае с Константином я работаю исключительно в его интересах, и то, что я передаю тебе часть наших разговоров, не делает мне чести. Понимаешь?

Самохвалова со вздохом кивнула.

– Поэтому не жди от меня большего. Это был последний фрагмент, который я дала тебе послушать, договорились?

Елена Александровна опустила голову и прикрыла рукой глаза.

– Не переживай так, Лена, все наладится.

– Когда?! Ему скоро пятый десяток пойдет!

– В свое время. Интеллекта у него хватит, не побоюсь этого слова, на пару Эйнштейнов. Он справится, я в этом уверена.

Наталья Николаевна пыталась смягчить тон, чтобы успокоить клиентку, но у нее ничего не вышло. Напротив, Самохвалова еще больше расстроилась и начала нервничать.

– Его интеллект меня как раз и пугает! Думаешь, его в первый раз так избивают? Психолог молча смотрела в свою чашку.

– Его бьют постоянно, с первого класса школы!

Наталья Николаевна продолжала молчать. Конечно, она знала, что Костю бьют. Она знала о нем почти все, и те дозы информации, что она позволяла себе донести до материнского уха, были даже не надводной частью айсберга, а самой макушкой надводной части. Знай мать всю правду о своем «любимом мальчике», ее пришлось бы лечить.

– Его били за все! За то, что не так одевается, не так ходит и по-другому смотрит. За то, что другую музыку слушал и не скакал как полоумный на этих дискотеках. За книжки, которые он читал, и за мысли, которые высказывал. Он всю жизнь пытается демонстрировать, что он не такой, как все, он никогда не прятался, не пытался слиться с массой и подстроиться под нее – и его за это били постоянно, понимаешь?! У парня сложилось мнение, что всех, кто не похож на других, подвергают таким издевательствам, и он до сих пор не может из этого вырваться. Он не видел другого!

Тут Наталья Николаевна пошла в атаку:

– А вот это частично твоя заслуга. Оставила парня один на один со всем миром. В какой-то момент он понял, что не может рассчитывать даже на твою поддержку. И это его сломало. Ему до сих пор четырнадцать!

Заплакать у Самохваловой пока не получалось, нужно было вести конструктивный диалог.

– Тут ты права. Мишка, покойничек, его отец, умел с ним разговаривать, а я так и не научилась. Он ведь в десятилетнем возрасте отца потерял. Самый сложный возраст пришелся на одиночество, а я ничего не могла сделать.

– Прошлого не вернешь. Нужно работать с тем, что есть. Наталья Николаевна отодвинула чашку, поднялась из-за стола.

– Спасибо за чай, я пойду, пожалуй. Самохвалова тоже засуетилась:

– Я хотя бы могу звонить, как раньше, в случае чего?

– В любое время.

Они прошли в прихожую. Самохвалова хотела еще о чем-то спросить, но Наталья Николаевна не дала ей шанса.

– Погода-то какая стоит! – сказала она с улыбкой. – Даже не верится, что зима скоро.

– Да, действительно, – вздохнула Елена Александровна. На том и распрощались…

Наталья Николаевна не рассказала встревоженной матери главного, а именно – этот седеющий мальчик с козлиной бородкой и отрешенным взглядом давно ее пугал. Точнее, взгляд его не всегда был таким – раньше он смотрел на мир более-менее осмысленно, и речи не вызывали особого беспокойства, но в последние несколько недель ситуация стремительно ухудшалась.

Сначала Константин был просто обижен на весь белый свет, как обычно обижаются закомплексованные подростки, которых игнорируют сверстники, и в этой обиде не было ничего достойного диссертации. Затем он стал проявлять агрессивность, причем агрессия была адресной, не против абстрактных «их» – тех, что мешают жить, – а против всех, кто «живет не так». Проще говоря, из потерпевшего Константин превратился в судью, и судью бескомпромиссного, а порой и жестокого.

Их последняя беседа, записанная на диктофон, состоялась в машине, в ее новенькой красной «мазде», припаркованной недалеко от дома. Опрометчивое решение – Косте эта идея сразу не понравилась. За внешней брезгливостью он пытался скрыть черную зависть, и разговор сразу пошел не так.

«Возможно, я никудышный психотерапевт, – подумала тогда Наталья Николаевна, украдкой поглядывая, как у ее пациента сжимаются и разжимаются кулаки. – Зря я вообще взяла это мутное дело».

Та часть записи, которую она отказалась продемонстрировать Самохваловой… в общем, ее не было. Пламенную речь Константина, в которой он обличал и поливал грязью все живое, пришлось стереть. Наталье Николаевне показалось, что запись обладает мистической силой. При первом прослушивании она не могла отделаться от ощущения, что ее сейчас вырвет прямо на колени, даже до туалета добежать не успеет. Она нажала кнопку «стоп» примерно на середине и тут же побежала искать таблетки – жутко заболела голова. Она около получаса лежала на диване, приходя в себя, а когда ее немного отпустило, она сразу разбила файл на два куска и удалила второй, не дослушивая.

А там было от чего прийти в ужас.

«Знаешь, я иногда просыпаюсь по ночам в холодном поту, – говорил Костя, играя желваками, – в поту и от возбуждения, потому что во сне я сворачивал им шеи. Вот так зажимал в одной руке и крутил, крутил, крутил. И, знаешь, мне это нравилось. Мне кажется, что в один прекрасный момент я не удержусь и сделаю это наяву. Я вдруг понял, как это просто! Вот попадется какая-нибудь мразь, и я это сделаю, и мир станет чуточку чище…

По каким критериям чистить? Ну, все очень просто. Вот возле остановки кучка подонков пьют пиво, громко матерятся, плюются кожурой от семечек. На лбу у них написано восемь классов и какое-нибудь затрапезное ПТУ. Для чего они существуют? Белковые организмы, совершенно бесполезные для развития человечества. Они, может быть, и безвредны, а может, нет. Никто не знает, когда ружье выстрелит, но если оно висит на стене в первом акте, то в третьем оно бабахнет. Если они сегодня гадят на остановке, то завтра они, возможно, нагадят кому-то в душу…

…Что делать? Уничтожать без суда и следствия. Ты улыбаешься? А вот я не шучу. Я вообще не склонен шутить последнее время. Будь моя воля, я бы чистил город от подобной мрази не покладая рук, но моей воли на то нет – пока нет, – а воля Всевышнего относительно моей персоны мне никогда не была известна».

… Он говорил медленно, раскладывая предложения на составные части, как будто слова ему даются с трудом. Так говорят бедолаги, у которых речь восстанавливается после инсульта. Это было ужасно – отрешенный взгляд, ходящие ходуном желваки и блеяние о чистоте человеческой расы. В конце разговора Наталья Николаевна спросила, не принимает ли он наркотики… Очевидно, это был последний вопрос, который она ему задала, – с этого момента Константин Самохвалов вычеркнул ее из списка своих доброжелателей.

«Наркотики?! – заорал он, ударив ладонью по торпеде. – Какие, блядь, наркотики, дура?! Ты с ума сошла?! О чем я тебе говорил целых полчаса?!»

На этом разговор и закончился. Почти. Потому что Наталья Николаевна тоже не сумела сдержать себя. Спокойно выслушивать оскорбления от какого-то недоделка было не в ее правилах даже при условии хорошей оплаты.