Дневник Берта - Ульссон Сёрен. Страница 11

Я почти не дискутировал на тему девчонок.

— Девчонки дурные, — всего-то и сказал я.

— А Ребека? — поинтересовался Оке.

— А это ещё кто? — спросил я. — Ах, эта. С бровями и тёмными волосами. Она позабыта.

В течение десяти минут мы разговаривали о крыльях самолётов.

— Спокойной ночи, Непобедимый Доктор Смит, — сказал я.

— Спокойной ночи, Ассистент Юханссон, — сказал Оке.

— Непобедимый Ассистент Юханссон, — поправил я.

Непобедимый Ассистент Юханссон заснул в ту же секунду.

Мне снилось что-то о последнем задании Треба Волкера. Треб Волкер боролся с семью парнями.

Вдруг что-то стало тыкать меня в живот. Я проснулся.

— Что ты обычно делаешь, когда идёшь спать? — спрашивал Оке. Он объяснил, что хочет провести исследование.

Мне пришлось рассказать. Вот что я сказал:

1. Я ложусь.

2. Я закрываю глаза.

3. Я расслабляюсь.

4. Я думаю о приятном. Мультфильмах и вообще.

5. Я не думаю о неприятном (как гробовая бацилла, очки и Глыба).

6. Я засыпаю.

— Понял? — спросил я.

Но Оке не понял. Он спал.

Утром мы продолжали колдовать. Мы хотели заколдовать телевизор, чтобы из него пошла вода. Мама нас выгнала. Мы пошли во двор. На скамейке сидел Капитан.

— Мы — фокусники, — сказали мы.

— Хорошо, приколдуйте сюда женщину, — ответил Капитан.

Этого у нас не получилось.

— Приколдуйте тогда мою потерянную каску, — требовал Капитан.

И этого у нас не получилось.

— Что же вы тогда можете? — вопил Капитан.

— Мы можем вас заколдовать, и вы будете невидимым, — предложил Оке.

Придурок Оке.

— Фокус-покус, филийокус, теперь вы невидимый, Капитан.

Я это подтвердил.

Где вы, Капитан? — спросил Оке, оглядываясь кругом.

— Вы меня не видите?

Капитан скорчил рожу, чтобы мы рассмеялись.

Мы сдержались.

— Ха-ха, — сказал Капитан. — Я невидимый. Это я должен проверить.

Потом он пропал.

Ютта сидел во дворе со своей дочкой. Ютта курит.

— Совершенно опасно для жизни, — сказал Оке.

Ютта повернул лицо к солнцу.

— Теперь я буду загорелым и красивым, — сказал Ютта.

— Ага, как брусничное варенье, — ответили мы и убежали.

Вечером празднуется Вальборга. Тогда всё горит. В основном костры и вообще.

Три года назад горело особенно хорошо. Я был у моих двоюродных братьев Томпы и Клюдде в Западном Гётланде. У них в подвале было множество хороших вещей. Например, ящик с мусором.

— Из этого выйдет хороший майский костёр, — сказал Томпа.

— Согласен, — ответил я.

Клюдде поинтересовался, не опасно ли это.

— Конечно, нет, — сказал Томпа.

— Согласен, — ответил я.

Мы устроили майский костёр в подвале. Он горел хорошо. Слишком хорошо. После этого в подвале не осталось никаких хороших вещей. Все они сгорели. Я и Томпа никогда бы не признались. Это сделал Клюдде. Он получил приз пожарной охраны за лучшее ябедничество. Глупо с нашей стороны, что мы не признались. Мы жалели в течение девятнадцати минут. После этого мы сообщили пожарной охране о других пожарах. На всякий случай, вдруг у них ещё осталось несколько призов.

— Горит в загоне, на холме и около площади, — сообщили мы.

— Мы знаем! Это майские костры, — ответила пожарная охрана и положила трубку. Приза нам не досталось.

Однажды нам с Оке удалось прожечь дырку в папиных брюках. Папа этого не обнаружил, пока не пришло время идти на работу.

— Брюки загораются быстро, — сказал Оке.

— Как и папина вспыльчивость, — сказал я после того, как папа нас выругал.

— Тот, кто играет с огнём, писается в кровать, — сказал папа.

— Значит, каждый малыш — пироман, поскольку они писаются постоянно, — ответил я.

Хорошо сказано. Я думаю, что с формулировкой мне помогло моё шестое чувство.

Я куплю электродрель.

— Что ты будешь делать с дрелью? — удивляется мамаша.

— Сверлить понемногу, делать дырки в стенах и вообще.

— Одолжи папину дрель, — предложила мамаша.

— А если он её кому-нибудь одолжит как раз тогда, когда она мне понадобится? И вообще папина дрель дурацкая.

— Незачем тебе покупать совершенно новую дрель, чтобы сделать несколько дырок, — ворчала мамаша.

— Всегда хорошо иметь такую вещь, для разных нужд.

Дискуссия окончилась.

Сегодня по радио сказали, что пришла весна.

Я написал весеннее стихотворение:

Я думаю, что через десять лет все автомобили смогут летать.

Конец простой — вампира вой

Четырнадцатое мая 3 часа сорок минут

Мама Оке умерла. Оке из-за этого переживает. Вчера он был грустным. Я и Малыш-Эрик пытались поднять Оке настроение. Но нам это не удалось. Потому что у Малыша-Эрика болели уши. У меня самого проблемы похуже, чем больные уши и мёртвые мамы. У меня плохое зрение. Я — носитель очков. Я никому не показываюсь. Только Оке и Малышу-Эрику. Они заявили, что мне идут очки. Врут они. Проклятая гробовая бацилла. Я спрятал очки в заднем кармане. Потом я со всей силы садился на всё, на что только мог. Очки выдержали. Неудача.

— Может быть, мы каким-то образом можем наладить контакт с твоей мамой, — предложил я.

— Каким образом? Зароемся в землю и будем разговаривать со скелетом? — скорбно кричал Оке.

Малыш-Эрик успокаивал Оке и говорил, что знает, каково это.

— Дядя моей прапрабабушки тоже умер. Я знаю…

Оке несколько секунд качал головой в сторону Малыша-Эрика.

Потом я и Малыш-Эрик придумали, как мы можем установить контакт с мёртвой мамой Оке:

1. Нужно пойти туда, где она лежит. На кладбище.

2. Нужно запеть песню, которую она любила при жизни: Are You Lonesome Tonight.

3. Нужно подождать, чтобы могила открылась.

4. И тогда можно будет немного поговорить с мамой Оке. Или упасть в обморок от ужаса, если тебя зовут Малыш-Эрик.

На кладбище было неприятно. Малыш-Эрик сообщил, что он видел мертвеца за деревом. Тот махал Малышу-Эрику.

— Вот и иди туда, — сказал Оке.

Но Малыш-Эрик этого не сделал. Он последовал за нами.

— Это здесь! — остановился Оке. — Здесь лежит моя мама, и её съедают черви.

— Какая гадость! — воскликнул Малыш-Эрик. МОЯ МАМА НИКАКАЯ НЕ ГАДОСТЬ! — орал Оке.

Потом мы запели. Я знал почти две строчки. Are you lonesome tonight. Do you miss me tonight. Малыш-Эрик знал одно слово. Are… потом он пел ля-ля-ля.

Оке выкрикивал соло. Это звучало красиво. Как самолёт.

Наша песня не удалась. Могила не открылась. Тогда Оке спел собственную песню. Нам с Малышом-Эриком он петь не разрешил. Только отбивать такт.

— Мама, слышишь ты меня? Встань и покажись! Здесь я, мама, вот он я. Ты приди ко мне. Здесь я, мама, здесь. Мама, мама, здесь!

И тут нам показалось, что на могиле таинственно зашелестела трава.

— Смотрите, — воскликнул Оке. — Одуванчик! Его здесь раньше не было. Это точно мама.

Оке и я ликовали. Но не Малыш-Эрик. Он упал в обморок.

Оке поинтересовался, не умер ли Малыш-Эрик. Я не знал. Оке поинтересовался, не нужно ли нам Малыша-Эрика закопать. Я считал, что на это необходимо разрешение. Если мы это сделаем, то получим прокол на наших водительских правах, когда нам будет по 18 лет. Этого мы не хотели. Мы оставили Малыша-Эрика лежать. Он пришёл в себя через 43 секунды. Оке и я испугались.

— Помогите, он воскрес из мёртвых! — кричал я.

— Бежим скорей! — орал Оке.

Мы побежали. Малыш-Эрик за нами.