Заколдованное нагорье - Машкин Геннадий Николаевич. Страница 20

— Оклематься бы, — всхлипнул Гордей. — Ради Усти бы...

— Твоего здоровья, дед, хватит еще не на одного запретного зверя, — усмехнулся Маков, доставая из бокового кармашка своего рюкзака бинт и пузырек с йодом.

— Нет, отохотился, видно, я, — одышисто запричитал Гордей. — О душе подумать самое время... Сколь ни загораживай своего надела, жизнь прорвется. Не там, так тут!.. Не заметишь, как сам пугалом становишься. Для своих же родных... Хочу, чтоб все прониклись моим покаянием... Считал, держу позицию, да просчитался... Возвратился на круг свой...

— А жизнь, она идет не по кругам, а по спирали, дед! — возразил Маков, забыв про медикаменты в своих руках. — Так нас с твоей дочерью большая наука учит! И чем тяжелее груз на душе, тем медленней поднимаешься. Некоторые срываются на прежний уровень, а есть и ниже, вплоть до нуля...

— Отдам, все отдам! — всплеснулся голос Гордея. — Чтоб легче вознестись на небеса!

— Что отдавать-то будешь, — нахмурился Маков. — Сами все нашли: железо, лабаз, сумку Сергея...

— Золото! — прохрипел Гордей.

— Золото? — Валик опустился на колени возле раненого, стараясь не упустить ни слова из его признаний. — Выходит, золото все же было?

Голос парня прозвучал с былой лихостью, но сам Валик не ощутил в груди горячего прилива, как раньше от одной мысли о золотой находке. «Перегорел», — заключил он.

— Два ящика золотых червонцев... закопаны под будкой Тигра. Выройте, если не дотяну, употребите с добром, чтоб разведкой железных камней тайгу не сгубить...

Устин всхлип заставил деда Гордея приподнять голову, покоситься и вымучить улыбку.

— Внученька, соблюди мой наказ, если что...

— Сам еще всем своим кладом распорядишься, Гордей Авдеич, — вступился Маков и отвинтил крышечку на пузырьке. — Сейчас мы тебя подреанимируем, то есть расшевелим.

Гордей пытался откреститься, но тут геофизик плеснул из пузырька ему на грудь, и старик издал протяжный нутряной вопль.

— Терпи, старина, раз хочешь жить! — прикрикнул Маков и стал растирать йод возле раны. — Смиряйся с современными медикаментами, иначе отправишься на тот свет.

— Лечи, Захарыч, хочу жить. Ради Усти...

Захрустела обертка индивидуального пакета в крепких пальцах геофизика. Маков наложил на обработанную рану тампон из нескольких слоев бинта и под охи старика перебинтовал его грудь.

— Отгоняй мошкару, Устя, — скомандовал Маков, — а мы с Валентином смастерим носилки.

Валик с радостью кинулся вырубать жерди для носилок: вид раны и обработка ее вызвали у него приступ тошноты. И теперь он ожесточенно махал саблей, срубая и отесывая две молодые сухостойные листвянки.

А Маков уже достал одеяло из котомки Гордея и расстелил его рядом со стариком. Устя положила свое для крепости. Валик подвел жердинки с боков, и все трое принялись сшивать края одеял тонким кабелем, который достал из своего рюкзака геофизик.

Скоро носилки были готовы. Валик срубил саблей мелкие сучки на концах жердин, чтоб не кололи ладошек. Маков приделал на передних концах жердей ремень, чтобы Валик мог запрягаться в него. А для раненого был положен в изголовье спальный мешок.

Геофизик уложил старика на носилки, Валик с Устей помогли затащить тяжелые ноги Гордея. Прибор и котомки расположили в ногах раненого. Устя взяла на плечи ружье и винтовку, пристегнула саблю и стала походить на повстанку.

— Ну, раз-два, взяли!

Маков с Валиком подняли носилки.

С первых же шагов Валик ощутил, что значит нести человека по тайге. Это было похлеще блужданий на Заколдованном Нагорье. Ноги уходят в трясину, ветки бьют с оттягом по лицу, а гнус летит со всей тайги на острый запах пота. Короткий отдых почти не возвращал сил. И через километр после отдыха плечи разламываются от потягов ремня. А тяжесть удесятеряется, когда вспомнишь, кого несешь!.. Где справедливость?! Лучше бы деда Ипата вот так пронести по тайге!

А Гордей еще ныл, просил пить, слезно упрашивал не передавать в сельсовет о его браконьерских проделках. У Валика от всех этих жалоб, надсады и голода мутилось в голове. Тайга начинала зыбиться и сливаться перед глазами. И только Устин тревожный взгляд заставлял напрячь организм и шагать дальше из последних, последних, последних сил.

— Не падать, до зимовья рукой подать!

И в самом деле, к концу дня тайга вдруг расступилась, и путники оказались на большой поляне, разрезанной ручьем.

В синем улове отражалась луговая трава с оранжевыми головками жарков, а над травой возвышалась изба из темной сосны. Маленькие окошечки напоминали бойницы, в них пламенели алые отблески солнца. Казалось, в зимовье кто-то сидит при огне и дожидается путников.

И все остановились враз, точно ждали выстрела.

— Ключ под камнем, — зашевелился на носилках Гордей, — рядом с крыльцом. Припасы в избе, печь — хлеб выпекаю.

— Все хорошо, дед, видим твои хоромы, — ответил Маков, опуская носилки на землю, — да сил нет добраться... Доконал ты нас, чертов бурундук!

— Давай, паря Колокольчик, донесу я, — предложила Устя.

— Нет уж! — возразил Валик из последних сил. — Попью, передохну и сам донесу.

— Вот это по-нашему, по-поисковому! — похвалил его Маков.

— По-мужски, — добавил Валик и направился к улову.

Он сделал два шага к воде, запутался в траве и упал на берег. До воды оставалось с метр. Валик видел, как плещется хариус, охотясь за мухами. Он ощущал запах таежной воды, настоенной на мхах, смолье и корнях, но подползти и напиться не было сил...