Звезда (сборник) - Казакевич Эммануил Генрихович. Страница 46
В телефонной трубке раздался смех. Комдив узнал Семенихина.
— Как же ты из кольца в «паутину» включился? — поразился комдив.
— Я уже не в кольце. Устиныч выручил.
К голосу Семенихина присоединился хохочущий басок Устинова.
— Чего же вы смеетесь? Как впереди? — спросил комдив.
— Все спокойно. Ничего серьезного, товарищ семьдесят, — ответил Семенихин.
— У Сеняковича галлюцинация: троится в глазах, — добавил Устинов.
— «Тигры»?
— Да нет, просто кошки.
— Помощь нужна?
— Нет.
— Ну, смотрите.
Генерал отошел от рации обеспокоенный. Через полчаса позвонил Устинов:
— Товарищ семьдесят! Разрешите подарить вам шкуры убитых тигров. Целых четыре. Пригодится на пол стелить на новой-то даче.
— Да ты ведь сказал — у Сеняковича галлюцинация!
— Простите, товарищ семьдесят. Серьезного, действительно, не было. Решил вам сделать приятный сюрприз. Выкинул перед своим фронтом танкетки, поманеврировал ими и перетянул «тигров» от Сеняковича на себя. А тут бутылками закидал. Вы ведь сами учили: контратаки противника нужно любить и уважать.
Лицо комдива помолодело от удовольствия:
— Четыре с плюсом ставлю. Только не зарывайся! Вот что. Глаза у тебя хорошие? Глянь-ка подальше. Видишь, у Ольги Александр Невский стоит. Тебя дожидается, честное слово. Только до него нужно еще дотопать. Сам на правую сторону привинчу. Да… Орешков? Поджидаю. К вечеру будет. Пощелкаем.
Ольгой на кодированных картах дивизии обозначалась станция Починок, что расположена на железнодорожном полотне между Рославлем и Смоленском.
Большой штурм комдив предполагал начать ночью, когда будет доставлен комплект снарядов.
Атмосфера как будто разрядилась. Командиры обрели прежнюю уверенность. Да и противник почему-то успокоился и прекратил огонь.
Но теперь тревогу испытывал сам комдив. Ему не нравилась эта тишина. У него были свои предположения. Высказывать их кому-нибудь он не считал нужным.
Комдив молчаливо изучал карту. Потом вызвал Медникова и Аршинова. Теперь Медников редко бывал на НП — он сам «проползал» каждый новый рубеж. Генерал задержался взглядом на чортовой коже его широких морских галифе, добросовестно протертой вдоль коленей.
— Подойдите ближе… — Комдив говорил совсем тихо. — …и взять аппарат для подслушивания. Кажется мне, затевают они что-то… — услышала Наташа последние слова генерала.
Аршинов и Медников вытянулись перед комдивом.
Наташа поняла: это то самое чрезвычайно важное боевое задание, о котором она мечтала весь день.
Она лежала на спине, закинув голову, посреди ровной, открытой поляны. На нее опрокинулось все вечернее небо, чистое и высокое. А воздуха не хватало. Каждый раз, когда она хотела вздохнуть поглубже, что-то скрипело внутри. Из раны в боку с присвистом била кровь. Кровь поднималась горлом. Ее вкус чувствовался во рту. Наташа задыхалась. Кроме крови, она ощущала в глотке, в носу, в ушах комки глины, песку и грязи. Выбросить их не было сил.
Попрышкин, сам раненный в бедро, дотащил ее до этой поляны. Теперь и его покинули силы. Он лежал рядом. Наташа понимала, что больше он не может помочь ей.
Донесение, с которым она должна была явиться к генералу, было более чем важным и очень спешным: Наташе удалось перехватить по телефону сообщение о том, что к переднему краю подходит танковая бригада. Кроме того, боевые порядки на переднем крае только что заняла семьдесят восьмая дивизия. Номер этой дивизии стоял на солдатской книжке, взятой у часового, которого Попрышкин «снял» в немецком боевом охранении.
Наташа знала, что семьдесят восьмую дивизию немецкое командование бросало в особых случаях, на прорыв, лишь тогда, когда предполагалась серьезная наступательная операция.
Нужно было немедленно сообщить обо всем генералу. Наташа достала из полевой сумки листок и написала несколько слов.
— Вот что, Попрышкин, ползи один, только скорее. Передай это хозяину.
— А ты?
— Подтащи меня поближе к дороге. Пойдут мимо — подберут.
…Она осталась одна. Ей показалось, что Попрышкин подтащил ее слишком близко к дороге. Она хотела сдвинуться и не смогла.
Оперативный дежурный передал комдиву Наташину записку. Она подтверждала предположения генерала. Грызлин позвонил «наверх», в штаб армии. Через пять минут в блиндаж комдива входили командиры полков.
Не сгибаясь, порог переступил высокий, быстрый, резкий в движениях Устинов. Майор сел, но казалось — он сейчас же вскочит и начнет шагать по блиндажу. Вся фигура его выражала с трудом сдерживаемую стремительность. Он на лету ловил замечания комдива и делал быстрые пометки в своем блокноте.
Семенихин немножко косил, и это придавало его флегматичному, как будто заспанному лицу хитрое выражение.
Сенякович, недавно контуженный, приставлял к ушам ладони, чтобы расслышать слова генерала.
Объяснив обстановку командирам полков, генерал приказал вызвать конюха разведроты и старшего лейтенанта Медникова, который только что вернулся с переднего края.
Маскхалат Медникова был облеплен грязью и во многих местах разорван. Левую руку с забинтованной ладонью он держал за спиной.
— Хорошо знаете местность, Прохор Данилович? — обратился комдив к конюху.
— Как же не знать! Чай, здесь родился и состарился, вихрь меня забери, — ответил ефрейтор, довольный тем, что генерал обращается к нему по имени и отчеству.
— Так вот, Медников, будет серьезное дело тебе, — сказал генерал. — Давно ты просил у меня. Прохор Данилович проведет тебя через линию фронта, а там…
Они склонились втроем над картой.
— Зайти к переправе и поджидать танки. Взять с собой тол… Остальное понятно. Вспомнишь старинку. С тем, чтобы больше не забывать. Ясно?
Медников выпрямился:
— Ясно, товарищ генерал. Вы увидите… Я должен… Я семь шкур спущу с этих «тигров»…
Он замолчал. Стоял вытянувшись, счастливый, сдержанный.
— Не терять ни минуты, — добавил комдив.
Медников и Прохор Данилович вышли.
Как только все необходимые меры были приняты, комдив спросил оперативного дежурного:
— А где же Наташа? Кто принес донесение?
— От нее пришел боец разведроты, товарищ генерал, — ответил дежурный. — Не пришел, а приполз, передал бумагу и сразу потерял сознание. Пришлось отправить в санбат.
Наташа по-прежнему лежала у дороги. Яркие звезды кололи глаза. Задавленная тяжестью того, что упало откуда-то и прибило ее к земле, она не могла ни вздохнуть, ни поднять руки. Боли уже не было. Не было и полного сознания.
Временами Наташа переставала чувствовать на себе тяжесть, и ей казалось, что, может быть, нет и ее самой. Она лежала, погруженная в тишину. Ни один звук не доходил до нее. Она задремала. Ей приснилось: война кончилась, генерал пригласил ее в гости к себе на дачу.
— Тише, тише! Щуку спугнете, — сказал генерал и закинул удочку.
Резкий рокот прошел сквозь кровь, застоявшуюся в ушах, и больно ударил в мозг.
— Тише, тише! Щуку спугнете, — повторила Наташа и открыла глаза.
Прямо перед ней, закрывая звезды, в сторону немцев летели советские самолеты.
Гул с неба спустился на землю.
По полю и по дороге шли самоходные пушки и противотанковые орудия.
Значит, Попрышкин передал генералу ее донесение. Она почувствовала гордость и даже, может быть, зависть к себе самой.
— А если бы все предстояло начать сначала? — спросила она себя.
— Все повторилось бы так же.
— Ты ни в чем не раскаиваешься?
— Нет. Именно так я понимаю счастье.
Орудия приближались.
«Едут, а не знают, что это я вызвала их сюда», подумала Наташа.
И вдруг она поняла, что они не знают и того, что она лежит здесь, и даже того, что она вообще существует.
Головная машина держалась края дороги. Наташа поняла, что ее неминуемо заденет, сомнет или совсем раздавит левой гусеницей, если машина не свернет в сторону. Она хотела крикнуть, но в горле застрял липкий комок свернувшейся крови и грязи.