Звезда (сборник) - Казакевич Эммануил Генрихович. Страница 45
— Засыпало! Начальника штаба засыпало! — закричала Наташа.
Из ячеек выскочили люди с заступами и ломами.
«Обмолот» поляны усиливался. Копать приходилось под хлестким градом осколков.
Земля, спрессованная взрывом, поддавалась с трудом.
Показался китель. Полковника вытащили из ямы. На нем не было ни одной царапины. Но весь он был синий, раздутый, на губах застыла белая пена.
Генерал склонился над телом мертвого:
— Как же мне без тебя воевать? Как же к Елене твоей без тебя притти?
Слезы катились по лицу комдива в седые усы.
Бои становились все ожесточеннее. Дивизия неуклонно продвигалась вперед, но за каждый шаг приходилось платить дорогой ценой. Наташа уже не думала, что все летящие пули, снаряды и осколки не имеют к ней никакого отношения. Однако в глубине души она по-прежнему не допускала мысли, что ее могут убить, и беспричинно верила в свое солдатское счастье.
В это утро у разведчиков выдался свободный часок. Взялись за письма. В первую зиму Наташа писала матери редко: слишком больно было вспоминать о прощании в эшелоне. Теперь она писала почти ежедневно. Письма были короткие, всего в несколько слов.
«Дорогая мамочка, — писала Наташа, лежа на бруствере и подсунув под листок полевую сумку, — за меня не беспокойся. Я в безопасности. Если бы ты знала, какой замечательный у нас хозяин!.. Ни с кем, кто находится с ним рядом, ничего случиться не может…».
В эту секунду шальной осколок снаряда сорвал с головы пилотку, коснулся волос и упал перед ней, пробив листочек письма. Рука с огрызком чернильного карандаша застыла в воздухе.
— Опасность воздушного нападения миновала. Отбой! — произнес рядом с ней голос, подражающий московскому диктору.
Она оглянулась и увидела Аршинова. Они рассмеялись.
«…Так что ты не волнуйся…» — продолжала она.
К брустверу подполз Попрышкин:
— Нет ли у тебя, Наташа, ниток?
— А зачем тебе?
Попрышкин замялся. Неделю тому назад Аршинов представил его к ордену Красной Звезды. Но в отделе кадров произошла заминка.
— Так вот убьет, и поносить его, орден-то, не успеешь, — сказал Попрышкин. — Хоть бы сняться с ним и домой карточку отослать.
Он взял у Наташи суровую нитку и стал обшивать маленькое аккуратное отверстие над левым карманом гимнастерки.
— Хочу заранее подготовиться, — смущаясь, сказал Попрышкин. — Как получу — сразу надену и прямо к фотографу.
Наташа поднялась:
— Пойду послушаю, не болтают ли чего немцы…
Она пошла к блиндажу комдива, где стояла рация.
Грызлин сидел в своем блиндаже, облокотившись на небольшой складной столик.
— Да, не уберег я тебя, — вполголоса говорил генерал. — На Колчака вместе ходили…
Минуту спустя он прибавил, разведя руками:
— Да где же всех вас, родные мои, мне уберечь?
Генерал обернулся к сидевшим в блиндаже офицерам и глухо сказал:
— Считают, что генерал озабочен только общим исходом сражения. Не знаю, кто как, а я уже четверть века командиром, и каждый раз больно, когда падает человек. Но землю-то нашу нужно освобождать, — повторил он слова, которые Наташа уже не раз слышала от него. — Нужно, — отвердевшим голосом сказал он еще раз.
И Наташе отчетливей, чем когда-либо, стало ясно, как это нужно — не спать по девять суток подряд и на десятые сутки снова итти, как нужно зарываться в пыль и мокрую глину окопов, как нужно и то, что было труднее всего для генерала, — итти вперед, шагая через тела своих только что увидевших жизнь сибирских и ростовских мальчиков.
Наташа смотрела на седеющего комдива и думала: «Любому из нас дано погибнуть только однажды, а у него над каждым из нас сердце обливается кровью. Да, ему тяжело, тяжелее, чем всем… Но именно потому так легко выполнять его приказания…»
И неожиданно за фигурой комдива перед ней вырос образ другого, самого большого полководца, который тоже вобрал в себя горе каждого, обо всем подумал и все предусмотрел. Только уже не в дивизии, а во всей Советской земле.
Себя Наташа чувствовала маленькой, но тоже нужной боевой пружинкой. Она сидела в углу землянки и ждала, что генерал обратится к ней. Ей хотелось в эту минуту получить чрезвычайно важное и чрезвычайно опасное задание. Ей хотелось вытянуться перед генералом и по-солдатски отчеканить: «Ваше приказание будет выполнено любой ценой, товарищ генерал!»
Но генерал к ней не обращался и ничего ей не приказывал. Он снова проверял состояние боевых дел в отдельных частях и подразделениях своей дивизии.
Положение опять становилось серьезным. Опасности подвергался даже наблюдательный пункт комдива.
— Товарищ генерал, может отодвинем КП назад? — робко спросил дежурный офицер, зная заранее ответ генерала.
Грызлин ничего не ответил. Он не мог сейчас ни на минуту терять связь с полками. На переднем крае было напряженно. По замыслу комдива, полк Семенихина должен был зайти в тыл сильно укрепленному пункту Бобруйки, чтобы с тыла поддерживать атаку Устинова, которого генерал направлял противнику в лоб.
Полк Семенихина должен был смыкаться с левым соседом. Но сосед почему-то сузил полосу своего наступления, и в сомкнутой линии наших войск образовался прорыв. Семенихин, зайдя в тыл немцам, оказался в кольце и испытывал сильное давление противника со всех сторон.
Атака Устинова откладывалась — ожидали снарядов. Генерал держал связь с Семенихиным только по радио. Семенихин волновался. Генерал уловил это даже на расстоянии — по изменившемуся голосу Семенихина.
— Вот что: прежде всего приведите лично себя в порядок, — сказал генерал. — Пока не будете в состоянии говорить нормальным голосом, меня не вызывайте. Почему воротничок не на оба крючка застегнут? Так со старшим не разговаривают. Что? Вижу по радио. Да, без телевизора. Держитесь своими силами. Ишь, привыкли к резервам!
Генерал крепко выругался и обернулся, почувствовав на себе чей-то пытливый взгляд. Заметив Наташу, которая сидела у рации, комдив усмехнулся:
— Что так внимательно слушаешь? Это не для тебя. Смотри никому никогда не рассказывай, как твой генерал ругался. А тебе по секрету скажу: без этого иногда нельзя.
Он отошел от рации к телефону.
— Алло, Устинов! Сейчас же сомкнуться с Семенихиным. Пусть пробивается Волочаев. Выполняйте немедленно!
— А Семенихину, и правда, не сладко, — сказал он как бы про себя и вернулся к рации.
— Алло, Семенихин! Туговато, говоришь? А ты перехитри его. Устиныч — огонь, зато ты у меня самый хитрюга. Ведь я тебя знаю. Делай, как было условлено. А я для тебя кое-что придумал. Скоро увидишь.
Он хотел уже отойти от рации, но остановился. Хитрая улыбка пробежала по его лицу:
— Еще вот что хочу сказать: знаешь, война-то ведь скоро кончится.
Наташа тихонько взяла у связиста параллельную трубку.
— Не… не понимаю вас, товарищ семьдесят, — проговорил Семенихин.
Очевидно, в этот момент Семенихин скорее склонен был думать о конце своего полка и о собственном своем конце, чем о конце войны.
— Не понимаешь? Говорю: война скоро кончится. Что мы с тобой тогда делать будем? Чем свой кусок хлеба заработаем? Как думаешь, не податься ли нам в деревеньку? Купим удочки, будем карасей удить. Согласен?
— Очень даже согласен, товарищ семьдесят, — послышался ответ Семенихина.
И по его голосу можно было почувствовать, что цели своей комдив достиг. Командир полка снова владел собой, хотя в обстановке еще не произошло никаких существенных изменений.
— Виноват. Поволновался больше, чем положено, — сказал Семенихин.
Генерал знал, что Семенихин стоит сейчас у своей рации навытяжку, с застегнутыми крючками воротника.
Немного погодя генерал вызвал к телефону третьего командира полка, которого до сих пор он держал в резерве. Сенякович совершал обходный маневр на правом фланге.
Наташа снова попросила трубку.
— Да бей же ты их, проклятых! Чего жалеешь? Действуй решительнее. Неужто не надоели они тебе? Мы с Семенихиным дачу снимать вместе уже сговорились после войны, а ты все на месте стоишь. Контратакует? «Тигры», говоришь? Что тигр против льва!