Цирк Умберто - Басс Эдуард. Страница 104

Могучие фанфары возвещают маршевыми триолями о выходе силачей; под звуки стремительных галопов мелькают золотые булавы и разноцветные шарики жонглеров; вальсы мечтательно плывут в полумраке, осеняя пленительную красоту танцовщиц; развеселая полька помогает выбраться к рампе падающим и пошатывающимся комикам, итальянские, испанские, американские ритмы наполняют зал дразнящей смесью экзотики всех континентов, а старосветская чешская «соседка» или «обкрочак» привносят нечто задушевное и домашнее в эту мозаику непривычных красок, движений и звуков. Толстенький пан Пацак знает свое дело, и чешские музыканты, послушные его палочке, пилят смычками, трубят и бьют в барабаны со всей страстью, пылающей в крови народа — певца и танцора, народа, из которого они вышли.

Только теперь Вацлав Карас начинает понимать, что такое настоящий оркестр, хотя и здешние музыканты играют преимущественно танцевальные мелодии; заслышав звуки скрипок и виолончелей, ворчание контрабасов, бывший цирковой артист испытывает неизведанное доселе блаженство. Он часто сидит в полутемной ложе, увлеченный не столько работой исполнителя, сколько мелодиями оркестра. Он весь трепещет, как танцовщик, его тренированное тело невольно реагирует на музыку, готовое прийти в движение по зову чарующего ритма. Нередко встречаются артисты, которые, демонстрируя виртуозную технику, остаются глухи к музыке. Они добросовестно исполняют трюк за трюком, в то время как музыка подсказывает им плавные переходы и дает возможность слить отдельные элементы в единое ритмичное целое. Карасу кажется оскорбительным подобное безразличие к музыке; гармоническая согласованность движений, которую выработал у него Ахмед Ромео, сама по себе ритмична, и музыка только облагораживает ее и закрепляет. Мелодия может подсказать совершенно новые комбинации. Пусть оркестр играл одну и ту же пьесу — он до тех пор упражнялся бы в прыжках и пируэтах, пока бы они не слились с музыкой в одну совершенную композицию.

Пустые мечты! Теперь он уже не исполнитель. Но мускулы тоскуют по движению, обрекая Вашека на каждодневную муку. Он не хотел бы забывать того, что умеет, — как знать, быть может, в один прекрасный день он снова выйдет на манеж. И вот директор, к величайшему удивлению пана Дворжака, рано утром является в театр, натягивает в кабинете трико и спешит по безлюдному фойе за кулисы, где расставляет трамплины, подтаскивает маты, подвешивает кольца и трапеции и час-полтора репетирует свои старые трюки. Иногда за кулисы приходит отец или Керголец; только они и могут подтвердить, что некогда прославленный Вашку не утратил ни сил, ни умения.

Но шила в мешке не утаишь. Вскоре за кулисами появляются парни Кергольца, да и артистам, ангажированным для текущей программы, тоже необходима утренняя разминка. Сумеречный голый куб сцены со скатанными в рулоны задниками и отдернутыми кулисами превращается в гимнастический зал. Случается, приходят сюда и воздушные гимнасты; они растягивают над пустыми рядами сетку и взмывают под самый потолок в свободном полете. Карас не из тех директоров, которые равнодушно взирают на кипящую вокруг работу. В тысячу раз больше, чем корреспонденция, визиты и переговоры, привлекает его борьба артистов за совершенство. Это его стихия, и он ежедневно способен проводить в зале долгие часы; они пролетают для Вашека как одна минута, наполняя его радостным волнением. Мужчина в расцвете сил, он не может оставаться зрителем; он обучает и тренирует ребят Кергольца, а от этого — только шаг до участия в работе остальных. Первоклассные гимнасты недоверчиво относятся к любителям и соперникам. Тем приятнее обнаружить в молодом директоре отнюдь не кустаря, но блистательного гимнаста-акробата, который в любую минуту может сбросить сюртук и крутить двойное сальто. К тому же Карас — не конкурент; с таким человеком приятно поговорить, поделиться новыми идеями, в осуществимости которых сомневаешься. Для артистов Вацлав Карас — лучший помощник и советчик. Он с готовностью берется придумать новый трюк, опытным глазом следит за первыми робкими попытками, советует, как лучше разбежаться, оттолкнуться, ухватиться, подмечает промахи, помогает сделать номер привлекательным и с эстетической точки зрения, подводя исполнителя к гладкой, плавно композиции. На второй год его директорствования варьете Умберто превращается в лабораторию новых идей, а сам он становится доверенным лицом, приятелем, а подчас и репетитором самых прославленных артистических звезд. По истечении месячного контракта артисты неохотно покидают Прагу: когда еще попадешь в театр, где о тебе так заботились?

Да и Карас досадует, провожая артиста, который благодаря ему уже близок к новому достижению и завершающего, триумфального успеха которого он так и не увидит. В беседах с этими простыми людьми Вашек не раз высказывал сожаление по поводу того, что артисты лишены возможности спокойно готовить или отшлифовывать свои номера, вынуждены делать это урывками, во время бесконечных переездов и гастролей в театрах с далеко неодинаковыми условиями… А на носу уже период летнего безделья — четыре месяца прозябания и унылого ничегонеделания. Страх перед вынужденным простоем наталкивает Караса на мысль, которую он поначалу высказывает вскользь, между прочим, но которая неожиданно встречает живой отклик: не превратить ли на лето театр в официальный учебно-репетиционный зал, где артисты, каждый в своем амплуа, смогут создавать новые номера или улучшать старые для будущего сезона. Разумеется, им придется взять на себя долю расходов, связанных с оплатой помещения и услуг. Расчеты Стеенговера показывают, что платить придется не так уж много; вместе с тем, при большом количестве участников, предприятие даст еще и скромный доход. Карас делает предложение отдельным «фирмам» текущей программы, и — о радость! — это сразу же вызывает интерес, а у некоторых подлинный энтузиазм. Неполных трех дней достаточно для того, чтобы вместе со Стеенговером выработать конкретные условия; в конце недели канцелярия рассылает артистам новенькие проспекты. Менее чем через месяц становится ясно, что идея удачна. Отовсюду поступают запросы, а то прямо заявки. В конце весны Вашек принимает окончательное решение: с первого июня по тридцатое сентября варьете Умберто превратится в студию, где гимнасты, акробаты, клоуны, дрессировщики и другие артисты смогут за скромную плату получить в свое распоряжение сцену и все необходимое для работы, вплоть до оркестра.

Вацлав Карас счастлив: томительная пора летнего безделья превращается в рабочий сезон, который занимает его теперь больше, чем составление зимних программ. На следующий год зал арендуют на все каникулярное время. Сотни плечистых молчаливых иностранцев приезжают в Прагу, чтобы в течение трех недель, месяца, а то и двух, день за днем отрабатывать свой будущий номер. В расписании, вывешенном в канцелярии и у привратника, указывалось, кто в какие часы пользуется помещением, и оно не пустовало ни минуты. Маститые театральные тузы появлялись здесь в неглиже, сосредоточившись на тех крошечных проблемах, от успешного разрешения которых зависел сюксе. По большей части речь и в самом деле шла о едва уловимых оттенках, однако без них номер не мог бы считаться совершенным. Артисты бились за сотые доли секунды, за миллиметры, и требовались долгие недели, прежде чем отрабатывался нужный трюк.

Пражский театр Умберто превратился во всемирно известную студию. Два или три европейских варьете пытались подражать Вацлаву Карасу, но их надежды не оправдались, хотя они и взимали меньшую плату. Артисты тянулись к Карасу. В Праге к их услугам была не только сцена, но и его неизменная товарищеская доброжелательность, его цирковые познания, его педагогический опыт. С каждым годом, с каждым месяцем он все строже подходил к качеству исполнения. Разбираясь теперь и в том, что не имело прямого отношения к его собственному амплуа, Вашек безошибочно указывал на достоинства и недостатки любого номера. Случалось, какой-нибудь не в меру тщеславный и заносчивый артист обижался на замечания Караса. Но большинство ценило возможность выступать и репетировать перед знатоком, ревнителем гармонии и совершенства. Все более авторитетным судьей становился для них Вацлав, его высказывания не подвергались сомнению. Целое лето он имел дело с самыми честолюбивыми знаменитостями и обеспечивал себя на зиму полноценным и разнообразным репертуаром. Пражане и провинциалы, спешившие в его театр развлечься, и не догадывались, какую славу завоевала Прага у эстрадных артистов всех стран. Ангажемент в пражском варьете сам по себе означал признание выдающих достоинств исполнителя. Гастроли здесь служили рекомендацией, продолжение контракта — signura laudisa [170]. Карас становился легендарной фигурой, о нем с почтительным восхищением говорили во всех артистических. Для тысяч маленьких людей театрального мира быть ангажированным в варьете Умберто стало мечтой жизни.