Цирк Умберто - Басс Эдуард. Страница 69

Проходит знойное лето, день за днем уплывает с серебристыми водами Рейна. Близится благословенная осень, на склонах холмов золотится и синеет виноград. По утрам от воды наползает туман, и караван Бервица постепенно исчезает в нем. Там, где дорога спускается ниже, ничего не видно и в десяти шагах. Вереница лошадей и повозок разрывается, и Керголец стремительно скачет от хвоста к голове, чтобы сообщить всем звеньям каравана — на тот случай, если кто-нибудь оторвется от головного отряда, — где намечено остановиться на отдых. Его конь, жеребец Адмирабль [134], словно летит по воздуху. Они уже миновали головную группу, но Керголец коня не осаживает. Какое это удовольствие мчаться вот так прохладным, свежим утром! И Адмирабль тоже наслаждается движением, пофыркивает, потряхивает гривой. Лишь оставив караван далеко позади, затерявшись в тумане, Керголец выпрямляется, и Адмирабль послушно переходит на шаг. Позади слышится стук копыт — кто-то скачет галопом. Керголец отъезжает к обочине. Из серой завесы тумана вылетает Агнесса Бервиц на Шери. Проскакав мимо Кергольца, она переводит лошадь на рысь и, проехав еще немного, останавливается. Полуобернувшись в седле, Агнесса ждет, пока подъедет Керголец.

— Так все-таки это Адмирабль. Мы не разглядели его в тумане и решили, что это Сириус. Он превосходно шел у тебя, я думала, такая рысь только у Сириуса.

— На Адмирабля обращают недостаточно внимания, мадам, — отвечает Керголец, — этому жеребцу нужно больше двигаться.

— Да, я вижу. Ну, как Вашку?

— Да все так же, мадам. Упирается. Недавно Еленка перевязала ему руку, кажется это на него подействовало. Да и к нам он прислушивается. Но пока ни в какую. Люблю, говорит, и дал уже слово. Большой упрямец, как и во всем.

— Вашку с характером. И это самое привлекательное в нем… Редкостный молодой человек… Я его все больше уважаю. Где мы остановимся, Карел?

— В Гоннефе, мадам. Ночлег в Бонне обойдется слишком дорого. А завтра выступаем в Кельне.

— В Гоннефе, говоришь?

— Да.

— Какая счастливая случайность, — произносит директорша, и ее озабоченное обветренное лицо проясняется. — Значит, в Гоннефе. Превосходно… Пожалуйста, Карел, попроси Вашку зайти ко мне в четыре часа. Да пусть приоденется, мы пойдем в гости.

— Извольте, мадам, будет исполнено.

Директорша поворачивает коня, но, прежде чем тронуться в обратный путь, прибавляет:

— И еще, будь так любезен, у тебя глаз остер: если увидишь по дороге хорошего лосося, купи его для меня.

— С удовольствием, мадам, — кивает Керголец, и Агнесса галопом мчится назад.

За обедом обитатели «восьмерки» ломали головы: что может быть в Гоннефе такого, из-за чего Вашек должен наряжаться, к кому директорша собралась в гости и для кого предназначается великолепный лосось. Но друзья так ни до чего и не додумались, и Вашек, пригладив свой вихор и теряясь в догадках, отправился в четыре часа к директорскому фургону. Кругом кипела обычная бивачная жизнь, лошади уже стояли в брезентовых конюшнях, слоны передвигали повозки с клетками на более удобное место. Лагерь был разбит на сухом лугу, у лесной опушки. Фургоны образовали просторную площадь, за ними и за повозками с животными расположилась кузница, где уже раздували огонь. То была новинка. Бервиц завел ее, подсчитав однажды, во сколько обходятся ему кузнечные работы за время странствий, и видя, как часто страдают лошади от кустарной работы деревенских ковалей. Возле кузницы стояла повозка, на которой фыркал мотор, приводивший в действие насос переносного водопровода.

Директорша, которую привыкли видеть в полумужском костюме, появилась на лесенке своего фургона в весьма элегантном платье со строгим черным лифом, единственным украшением которого служил белый воротничок. Ей давно уже перевалило за пятьдесят, время густо посеребрило ее волосы, но глаза у нее были живые, как у рыси. За ней выпорхнула Елена в летнем платьице, с летним зонтиком в руках — прекрасное видение, столь неожиданное в этом грубоватом, цыганском окружении.

— Добрый день, Вашку, — поздоровалась Агнесса с поклонившимся ей молодым человеком, — как твоя рука, еще болит?

— Нет, мадам, благодарю вас, рука прошла. Еленка — превосходная сестра милосердия.

— Я специально учила ее накладывать повязки, в цирке это может понадобиться в любую минуту. Главное, предотвратить заражение крови. Когти зверей — настоящий рассадник заразы.

— К счастью, я был одет, и ударила она только один раз. Я оборачиваюсь, а она не смотрит на меня, мурлычет, прощения просит.

— Ты побил ее? — спросила Елена.

— Зачем? Камбоджа поступила так, потому что иначе не могла. Может быть, даже из любви ко мне. Она действительно любит меня.

— И правильно сделал, — кивнула директорша. — Раз уж мы решились жить среди хищников — как можно сердиться на них за их природные качества?! Ну, пойдемте в городок. Там живет человек, с которым тебе, Вашку, следует познакомиться. И Елене тоже. Я уверена, что вы оба будете благодарить меня за этот визит.

Вашек, разумеется, спросил, кто этот человек, но директорша только улыбнулась — ей хотелось сделать им сюрприз. Они отправились. Агнесса спросила о чем-то встретившуюся им женщину, и та охотно указала на ближайший переулок:

— Последний дом справа, сударыня, вон тот, в плюще.

Они свернули к домику и вошли в небольшой сад, где цвели розы и георгины. Дверь оказалась запертой; директорша позвонила. Послышались легкие шаги. Зеленая дверь отворилась. Перед ними стоял низенький, сгорбленный старичок с благородным лицом, белоснежными усами и орлиным носом. Его брови от удивления образовали две крутые арки.

— Извините за беспокойство, — сказала Агнесса, немного взволнованная. — Я госпожа Бервиц, жена директора цирка Умберто. Мы случайно остановились здесь на ночлег и мне было жаль проехать Гоннеф, не навестив вас.

— О, мадам, это огромная радость для меня. Входите, прошу вас. Если позволите, я пройду вперед, открою дверь. Сюда, пожалуйста…

Они вошли в небольшую гостиную, широкое окно которой выходило на рейнскую долину и было в тот момент озарено солнцем. В углу, у окна, поблескивал черный рояль, стены были заставлены шкафами со множеством книг. Наверху красовались фигурки лошадей и наездников, преимущественно — бронзовые копии античных изваяний и скульптур эпохи Возрождения. Над роялем в узких рамах висели старинные английские и французские гравюры и литографии, изображавшие скаковых лошадей.

— Я, право, необычайно рад вашему любезному визиту, мадам, — начал старик, когда Агнесса опустилась в качалку, а Елена с Вашеком уселись в кресла. — Я живу здесь, вдали от окружающего мира, всеми забытый, и вдруг вы удостаиваете меня своим вниманием. Даже пустынник, которым не овладела еще ненависть к жизни, обрадовался бы, если бы его так мило потревожили. Это ваши дети, мадам?

— Только девочка, господин директор, Еленка. Она, как и господин Вашку, с малых лет занимается верховой ездой. Господин Вашку не из нашей семьи, но он наш воспитанник. Это лучший наездник цирка Умберто, господин директор, кроме того, он еще и дрессировщик. Я сказала ему, что он будет меня благодарить за знакомство с вами.

— О, мадам, — седовласый хозяин поклонился, — вы льстите старому человеку, пережившему свою славу. Эти представители юного поколения, вероятно и не слышали обо мне. Да и я уже привык жить с именем, превратившимся в пустой звук.

— У нас в семье, господин директор, ваше имя упоминается очень часто. Позвольте мне, однако, сказать им, у кого они в гостях. Я хотела сделать им сюрприз: Еленка, Вашку, вы находитесь в доме господина Эдуарда Вольшлегера.

Родители действительно часто называли это имя, но Елена никак не могла вспомнить, в какой связи. Она приподнялась, сделала изящный реверанс и взглянула на господина Вольшлегера с учтивой улыбкой. Зато Вашек чуть было не раскрыл рот от удивления. Вольшлегер, Вольшлегер… Да ведь это же тот самый человек, о котором по сей день толкуют на конюшнях и в фургонах, у него прошел выучку Ганс! Вольшлегер, знаменитый цирковой антрепренер! Говорят, он владел красивейшими в мире лошадьми и показывал с ними настоящие чудеса.