Цирк Умберто - Басс Эдуард. Страница 86

— Ну и сотворил он из бабы коня?

— Как бы не так! А вот из умного мужика — осла, это у него вышло.

— Чем же он все-таки народ удивлял?

— Ну, в балагане после этакой рекламы яблоку негде было упасть. На помосте стоял чемодан, и профессор предложил кому-нибудь из зрителей влезть в него — мол, первым номером будет показано, как исчезает мужчина! Ясное дело, какой порядочный человек согласится сгинуть ни с того ни с сего; но один парень все-таки вызвался — видать, совесть у него была нечиста. Профессор позвал еще нескольких человек, таких, чтобы вязать умели, и велел им запереть чемодан. Я, конечно, тоже пошел. Собралось нас там человек десять — упаковщики из экспедиции, кучера, слесари, один подмастерье из кожевников, короче говоря — всё мастаки. Парень влез в чемодан, мы его заперли и крест-накрест перевязали веревками да цепями в несколько узлов. На цепь повесили замок, а конец веревки припечатали. Должно быть, профессора от одной нашей упаковки в жар кинуло! Но он, как ни в чем не бывало, берет большую скатерть, набрасывает ее на чемодан, поколдовал и говорит: «Готово, нет человека в чемодане». Мы, ясное дело, набросились на чемодан, стали развязывать веревки, отпирать замки, провозились этак с четверть часа…

— А парня и след простыл!

— То-то и есть, что парень никуда не делся, еле живехонек лежал, задохся, а вот господин профессор Сан-Доминго из Аргирокастро и впрямь исчез. Да еще и выручку с собой прихватил. Я думал, нас десятерых тут же прибьют. Как накинулись на нас люди, кричат: «Рука руку моет!» С той поры я и рыскаю за ним, чтоб вернуть свои марку пятьдесят, да только, говорю, о нем ни слуху ни духу: либо в кутузке сидит, либо из Европы вытурили. Ох уж эти мне фокусы — как есть, одни обман!

Вашек прослышал о подобных разговорах и, хотя в душе посмеивался над Малиной, все же зашел успокоить старика. Цирк Умберто выгодно отличался тем, что люди, служившие в нем, никогда не ссорились между собой; тут неизменно царили мир и дружеское сотрудничество. Теперь же, в пору столь затянувшегося кризиса, когда даже гонорар нередко выплачивался частями, нервы у всех были натянуты, и Вашек, заинтересованный в добром согласии среди своих собратьев, всячески старался поддержать прежнюю дружескую атмосферу. Малина был польщен вниманием «молодого», признал доводы Вашека справедливыми, но на одном все-таки продолжал настаивать.

— Волшебник, — сказал он, подытоживая разговор, — хорош для ярмарочного балагана, но никак не для цирка. На круг надобно выходить с честным номером, а не жульничать. Это не для манежа, тут живо разглядят, как он запускает руку в задний карман!

С этим Вашек не мог не согласиться и ограничил иллюзиониста трюками, за которыми можно было наблюдать отовсюду. Дивертисмент полностью оправдал себя, он сразу же стал давать приличный доход, но фокусник и в самом деле чувствовал себя скованно на открытом со всех сторон манеже. Вашек довольно скоро расстался с ним и вместо него ангажировал индийского факира.

— Вот теперь все в ажуре, — ликовал Малина, — ходить по горящим угольям и лежать на гвоздях — это тебе не «чары-мары-фук», это уже дело. Вот только костляв он и нагишом ходит. Люди, чего доброго, подумают, что в цирке Умберто голодуха.

Бервицу факир тоже пришелся по душе — представился случай блеснуть выдумкой и присовокупить к номеру фрагменты из пантомимы. Один Ар-Шегир был не на шутку огорчен. Он заявил, что факир принадлежит к нечистой касте и что все, к чему тот прикоснется, будет осквернено. С пеной у рта он требовал после каждого выступления факира загребать манеж, чтобы на следующий день его слоны не ступили на «оскверненные» опилки. Вашек попытался было урезонить старичка, но тот ударился в амбицию.

— Ах, Вашку, мой молодой друг, — сокрушался он, поглядывая на него из-под очков, — ты впервые опечалил меня, впервые меня ослушался. Напрасно я рассказывал тебе притчу о мудрости старых и коварной самоуверенности молодых.

— Вовсе не напрасно, Ар-Шегир, — возразил ему Вашек, начиная сердиться, — но поскольку все вы, старые и мудрые, не сумели найти для цирка Умберто новых источников, их пришлось отыскать мне, молодому и неразумному. Твои старики из притчи вспомнили об осле, я же привел факира. Вот и вся разница между сказкой и былью.

Ар-Шегир с состраданием взглянул на него и умолк, мучаясь и переживая в душе. Факир каждый вечер наигрывал кобрам, протыкал себе щеки и язык спицами, катался по битому стеклу и танцевал на горящих угольях, а днем чеканил где-нибудь в углу бронзовые пепельницы, которые по вечерам продавал публике, деля прибыль с кассой цирка.

— Ну какой же это факир! — истерически восклицал Ар-Шегир. — Это всего-навсего старательный, трудолюбивый ремесленник, он оскверняет наш храм.

Но факир привлекал европейскую публику, большинство зрителей охотно приплачивало за дополнительное отделение, и Франц Стеенговер не мог нарадоваться такому надежному источнику дохода. Статистик любил наглядность и, определив в цифрах коммерческую выгоду от дивертисмента, изобразил на диаграмме шесть слонов, которых по его подсчетам можно было прокормить на вырученные факиром деньги. Каким-то образом об этом проведал Ар-Шегир; выдумка бухгалтера окончательно подкосила его, и он заболел желтухой. Две недели пролежал индус в своем фургоне, почти ничего не беря в рот, и со слонами пришлось выступать Вашеку. Когда же минуло две недели, Ар-Шегир с содроганием подумал о том, что факир наверняка навещает слонов в его отсутствие; как ни скверно он себя чувствовал, а все же велел перенести себя к своим питомцам и лежал теперь на сене, неусыпно следя за тем, чтобы факир не вошел к слонам и не стал их кормить.

Любое, даже самое незначительное происшествие в цирке прибавляло Вашеку хлопот. В первом отделении его прыжок «на курс» составлял ядро жокейского номера, он же заключал отделение отчаянным сальто-мортале. В финале Вашек демонстрировал поочередно медведей, львов и тигров, а теперь еще взял на себя и предыдущий номер Ар-Шегира. Работалось со слонами спокойно, они прошли отличную школу, и среди них не было, к счастью, ни одного буяна или упрямца, который мог бы поставить номер под угрозу. Разумеется, всякое случается, во время точки слониха может разъяриться, и тогда только держись! Но Вашек верил в себя. Он никогда не обижал животных, никогда не сердил их. И это служило надежной гарантией его безопасности, ибо, судя по рассказам о несчастных случаях, причиной их почти всегда являлась месть слона человеку за причиненную боль или несправедливость. Память и сообразительность этих великанов казались прямо-таки невероятными; укротители и дрессировщики, с которыми Вашек встречался в магазине Гагенбека, часто рассказывали ему, как какой-нибудь слон по прошествии нескольких десятков лет узнавал обидчика и, не подавая виду, выжидал месяцы, чтобы потом, улучив минутку, придавить несчастного к стене или растоптать его. Вашек умел обращаться со слонами. Он вырос под боком у Бинго, знал повадки слонов, никогда не потакал их проделкам, но и не обижал их. Слоны понимали, что Вашек справедлив, как Ар-Шегир, и охраняет их от невзгод, которых они так боялись. Панический страх нагоняли на них грызуны; крыса или мышь, попав в слоновник, приводила животных в неистовство, они готовы были разнести все кругом и бежать без оглядки. Ар-Шегир был виртуозный крысолов — он умел прутом убить мышь на бегу и расставлял надежные ловушки. Но когда он состарился и стал слаб, Вашек поселил в конюшне двух молодых терьеров — Виски и Бренди. Первое время слоны побаивались их, лай и тявканье нервировали великанов, но, увидев однажды, как терьеры расправляются с крысами, как хватают они заблудших полевых мышей, слоны успокоились и даже полюбили собачек. Они знали, что Виски и Бренди принадлежат Вашеку, почитают его как господина и что именно Вашек учит их осматривать каждый угол на новой стоянке — нет ли где-нибудь в земле мышиной норы. Словом, с питомцами Ар-Шегира Вашек жил в дружбе; к тому же при нем был Бинго, трехметровый колосс, самый старый, самый могучий и мудрый из всех слонов. Он боготворил Вашека, когда тот был еще ребенком, и слушался одного его шепота. Бинго, «слоновый бригадир», как называли его работавшие в цирке чехи, всегда шел первым, остальные следовали за ним, держа друг друга хоботом за хвост. Однако Бинго превосходно знал, как ведут себя его подопечные, и, если требовалось приструнить озорника, он делал это незамедлительно — стоило Вашеку кивнуть головой. Молодые слоны, пониже его ростом, получали несколько ударов хоботом, старших и более массивных он таранил лбом в бок. Его тумаки были столь увесисты, что провинившийся всякий раз молил о пощаде, жалобно и протяжно трубя. Выполнять полицейские функции Бинго приходилось не часто, но порою слоны так буянили, что утихомирить их иначе было невозможно. Особенно если им удавалось что-нибудь стащить. Тогда в них просыпалось какое-то мальчишеское озорство и, пряча добычу, они быстро передавали ее друг другу хоботами, вставали на дыбы, ревели. Порою они забывались и на манеже — когда публика из лож совала им соблазнительные лакомства: кочаны капусты или пучки моркови. Но Бинго умел навести порядок в своей бригаде, и Вашек на него полагался.