Цирк Умберто - Басс Эдуард. Страница 85

— Не знаю, сколько здесь. Я откладывала понемножку для сына. Это все, что у меня есть. Возьми.

— Изволь, от тебя я могу принять. Мы ведь старые друзья, не правда ли? Считать не нужно. Ты имеешь дело с честным человеком, и долг, разумеется, будет возвращен при первой же возможности.

И Паоло небрежным жестом сунул конверт в карман.

— Очень сожалею, что застал тебя в столь стесненных обстоятельствах. Я и не предполагал, что цирк находится в таком положении. Впрочем, что удивительного: твой отец уже стар, а Вашку… Вашку не подходит ни для тебя, ни для цирка Умберто. Всем, что он умеет, он обязан мне. Вот я был подходящий мужчина для тебя, я, а не Вашку. Со мной ты была бы счастлива… Паоло умеет сделать женщину веселой и счастливой…

— Умоляю, не вспоминай о прошлом, не мучай меня! — взмолилась Елена. — Тебе, пожалуй, лучше… уйти… Вашку может вернуться с минуты на минуту…

— Да, встречаться с ним лишний раз не стоит.

Паоло поднялся. Встала и Елена. Он подошел к ней и протянул руку. Она приняла ее. Паоло легонько сжал ее кисть, потом стал сжимать все сильней и сильней. Она вновь ощутила пылавший в нем огонь. Помолчав, Паоло вдруг склонился к ней и заговорил горячо и страстно, ласковым, вкрадчивым голосом:

— Еленка, Еленка, мечта моей юности, единственная избранница моего сердца, как я тоскую по тебе, как жажду тебя! Я нищ, но только потому, что потерял тебя, мою самую надежную опору. Верни мне блаженство, сделай сон явью, отбрось глупые предрассудки — какое они могут иметь значение для нас! Я люблю тебя, и ты тоже еще любишь меня, я вижу это по твоим увлажнившимся глазам, по твоим трепещущим ресницам! Как ты прекрасна, моя Еленка, как ты очаровательна, ты вся благоухаешь и горишь желанием молодости! Твой Паоло, твой единственный Паоло взывал к тебе всю жизнь, и вот теперь, когда он нашел тебя, когда мы одни, ты не прогонишь меня — нас ждет райское, неземное блаженство…

— Паоло… Па-о-ло… — всхлипывала Елена в невероятном смятении, а он все ниже и ниже склонялся к ней.

— Мы созданы друг для друга, Еленка, ты и я — двое нас в целом мире, смотри, вот я глажу тебя. О, какое наслаждение… Положи это…

Паоло взял ее левую руку и нежно отнял зажатый в ней предмет. Уверенный в своем успехе, он презрительно усмехнулся:

— Чулок… Бедная Еленка, королевна, вынужденная штопать чулки для такого тупоумного комедианта, как Даблкау… и его отпрыска…

В то же мгновение Елена отпрянула от него, словно отброшенная пружиной, и срывающимся от волнения голосом закричала:

— Вон!

Паоло не понял, какую ошибку он допустил, напомнив Елене о ребенке. Профессиональный соблазнитель, он полагал, что сломит ее сопротивление своей страстностью.

— Никогда! — ответил он и кинулся к ней с распростертыми объятиями. Бледная от волнения, Елена отступила к столу, схватила стек и хлестнула Паоло по лицу.

Паоло взвыл от боли, зашатался, схватился за щеку и попятился к двери.

— Бестия, — рычал он с ненавистью, — бить Паоло… Повадились! В папочку!

— Вон! — крикнула Елена уже твердо и решительно, словно перед ней был хищник.

— Ухожу, — прошипел Паоло, — ухожу, но вы дорого заплатите мне за это… вы все… Даблкау!

Хлопнула дверь. Елена стояла неподвижно, будто окаменев. Потом отбросила стек, упала на стул и разразилась судорожными рыданиями, оплакивая крушение своей единственной мечты.

Возможно, Гагенбеки руководствовались Библией, когда предсказывали Вашеку семь моровых лет. Как бы там ни было, пророчество их сбылось. Прошло действительно не менее семи лет, пока все образовалось и биржевые маклеры, прокуристы банков и управляющие акционерных обществ возвестили о начале нового экономического подъема. Однако для цирка Умберто горестные дни лишений не кончились, туго стянутый пояс еще нельзя было распустить. Проценты служили отличным удобрением для долгов, и те разрастались, как повилика. Доходы несколько улучшились, шапито снова заполнялось до отказа, но умбертовцам по-прежнему приходилось выбивать клин клином. Удрученный, быстро стареющий Бервиц проклинал судьбу, уготовившую им одни убытки, Вашек хладнокровно относился к неудачам и знал, в чем просчет: слишком много животных возили они с собой. Влюбленный в свое детище Бервиц накупил, когда еще конъюнктура благоприятствовала цирку, столько дорогостоящих животных, что теперь труппа не успевала зарабатывать на их содержание. Шапито не стало вместительнее, цены на билеты не изменились, но вместо одного слона они держали теперь шесть, вместо трех тигров — двенадцать, вместо пяти львов — восемь, вместо четырех медведей — семь; возросло и количество мелких животных в зверинце. Подумать только, сколько глоток трижды в день требовало пищи! Но дело не только в тоннах сена, десятках конских туш, мешках зерна, грудах свеклы и моркови. Большее количество клеток требовало большего числа тяжеловозов, кучеров и конюхов, больших расходов на ремонт, смазку, таможенные и мостовые пошлины, — словом, затраты возросли, а доходы ни на грош не превышали прежних. В этом и заключалась причина постоянных нехваток, но Бервиц и слышать ничего не хотел. После долгих размышлений Вашек нашел единственный способ если не выправить положение полностью, то по крайней мере несколько улучшить его. Сократить программу он не имел права, но однажды ему пришло в голову пойти по другому пути — расширить ее и взимать за дивертисмент особую плату.

Тесть не соглашался и на это, но Агнесса поняла, насколько удачна поданная зятем идея, и добилась ее осуществления. Настал день, когда Вашек смог объявить, что к прежним номерам прибавится еще фокусник, выступления которого составят самостоятельное отделение и будут проходить по окончании основной программы. Цирк отнесся к нововведению с нескрываемым недовольством, и Вашек еще раз убедился, как плохо, когда под началом у тебя одни старики с очерствелой душой, стремящиеся к тому, чтобы все оставалось неизменным, в привычных, застывших формах. Пуще других брюзжал старый Малина.

— Молодой-то в уме повредился, — бубнил он каждому встречному, — тоже выдумал — фокусника в дом пускать! Кругом вон сколько добра! Пусти его, так он начнет свои «чары-мары-фук» — ну и плакали вещички!

Старику мерещилась катастрофа.

— Этакому прохвосту, — доказывал он за ужином молодым тентовикам, — этакому прохвосту не место в цирке. Он небось горстями таскает золотые из носу. Только других будет объедать!

— Но ведь директор как раз его и берет, — замечали горноснежненские парни, — чтоб он подзаработал для нас.

— Ну и брал бы его к себе в канцелярию, — не унимался Малина, — тот бы ему насыпал каждый божий день по тарелке дукатов! А на манеж-то его зачем?

— Да вы, дядя, — смеялись снежненские парни, — никак и вправду думаете, что он волшебник?

— Цыц, молокососы, не вам учить старого Малину, я то знаю, что за птицы эти фокусники. Все они шарлатаны! Будь моя воля, я б их близко не подпускал к нашему честному делу. Кто-кто, а уж я-то ихнего брата знаю, перевидал на своем веку! Но такого, как тот профессор, не упомню. Я уж тридцать годков гоняюсь за ним, куда ни приедем — везде ищу, да только сгинул, мошенник, будто сквозь землю провалился. Видать, в Европе его и след простыл, не то бы я его ущучил на каком ни на есть подвохе.

— Что же он вам такого сделал, дядюшка?

— А вот послушайте. Один человек снял рядом с нами пустой балаган и облепил его афишами. Подхожу, читаю: «Виртуоз черной магии профессор Сан-Доминго из Академии тайных наук в Аргирокастро покажет невиданные чудеса…» И девушка-то у него сгорает в огне, и старуха оборачивается кобылой, и змея четырехметровая вылупляется из куриного яйца, мужчина исчезает в чемодане, шесть гурий выходят из магометанского рая…

— На них-то вы и клюнули?..

— Помолчи, щенок, гурии для меня не приманка, а вот как старуха кобылой оборачивается — это действительно… Думаю: «Не худо бы, Венделин, поучиться этакому делу. Чем хозяину каждый раз лошадей покупать, так уж лучше их из баб производить!» И пошел, старый дурак, отдал марку пятьдесят профессору из Аргирокастро, чтобы сесть в первом ряду и все честь по чести разглядеть.