Зеленые каникулы - Коберидзе Карло. Страница 14

— Кто тебе двойку поставил, сынок? — спросила она, высыпая стручки на стол.

— Ты б еще прямо на хлеб выложила! — посоветовал ей отец.

— Что это ты меня учишь, где мне что выкладывать! — обиделась бабушка. — Так кто тебе двойку поставил?

— Химичка. — Я опять взялся за ложку.

— Кто такая, пропади она пропадом!

— Не здешняя, не знаешь ты ее, — объяснил Михо и засмеялся. — Она никого не щадит, только я ее не боюсь.

— На тебя-то я надеюсь, — сказал отец и ласково посмотрел на Михо. — Если б ты еще ел хорошо! Ну что ты поел? Называется, пообедал! Ты много читаешь, а на это силы нужны, здоровье. Умственное напряжение крепкого здоровья требует! Был бы ты здоровым и крепким, как Гио, ничего бы я больше не хотел!

— И чего придирается к тебе, окаянная, что ей от тебя надо? — не могла успокоиться бабушка.

— Твой внук и сам отлично знает, пускай объяснит тебе! — Отец поднялся из-за стола. — Ничего не знает ни по химии, ни по физике, ни по алгебре! Так при чем преподаватели? Двойка по химии меня не тревожит, и к преподавательнице претензий нет. Меня он беспокоит, злосчастный, что с ним будет дальше!

— Не расстраивайся, внучек, — стала утешать меня бабушка, — не принимай близко к сердцу! Твой блаженной памяти дедушка подписываться не умел, крестик ставил, а до самого Телави чтили и уважали его. Родной ты мой, звездочка моя ясная!..

— Вот так и испортили мне мальчика ты да невестка твоя! — Отец сердито расхаживал по комнате. — Набаловали — и вот дождались! В наши дни и высшего образования уже мало человеку, а он даже школы не кончит… Все вы, вы распустили его, совсем от рук отбился!..

— Что ты раскричался! — повысила голос бабушка. — Гляди, соседи высыпали, слушают!

— Как же быть? — Отец сел, уперся локтями в стол и уставился на свою мать. — Спокойно ничего ему не сумел втолковать, приходится кричать.

Бабушка отряхнула передник, удивленно потерла руки и стукнула кулаком по столу:

— Выйди вон! Ишь сколько себе позволять стал!

Из кухни появилась перепуганная мама, переглянулась с отцом и улыбнулась понимающе.

Отец никогда не перечит бабушке. Что бы ни сказала ему, понравится, не понравится, покорно выполнит, улыбнется только обязательно. Не представляете, как он любит бабушку, как ласков с ней! Как-то она заболела, так отец чуть с ума не сошел. Мало того, что наших, здешних, врачей по десять раз в день приводил, так в город махнул за профессором!

Бабушка повернулась к маме:

— До каких лет дожила, а слыхом не слыхала, чтобы человека за неучение к конскому хвосту привязывали да казнили — от вас теперь узнала!

— Ну что особенного от него требуют: бери книгу и занимайся!

— А если не берет и не занимается, так бросить ребенка с обрыва да камнями закидать? — Бабушка глянула на меня. — Что его интересует, то он и читает… Ешь, сынок, ешь…

— Не хочу, остыл…

— Бедному ребенку куска проглотить не дадут, бессердечные, а еще говорят, что мы плохого делаем! Возьми, невестушка, тарелку, подогрей мальчику суп.

Мама подогрела суп, но мне уже не хотелось есть. Бабушка чуть платок на себе не изорвала, так расстроилась.

— Из-за этого и сержусь на вас! Ребенку поесть не дали, напали на бедного, ему теперь и не лезет в горло!.. Возьми и сама теперь угощайся! О господи, иссушили мне дитя, извели его бранью!

Бабушка хватила, конечно, через край — на иссохшего я никак не похож, все поправляюсь и поправляюсь.

— Выйди-ка сюда, — позвал отец маму с веранды. — Дело есть.

— Нет уж, ты иди сюда, — велела ему бабушка. — Войди и объясни, что намерен делать, чем грозишь голодному, изведенному попреками ребенку!..

Отец опустился на стул. Мама тоже. Бабушка стояла. Обе ждали, что скажет отец. Бабушка сгребла стручки фасоли к краю стола и велела:

— Иди во двор, Гио.

Я нехотя вышел, на ходу ткнул Михо в бок — пошли, дескать, выйдем. На лестнице остановил его и сказал:

— Стань и слушай, что соизволят решить, смотри не упусти чего!

— Ладно!

— Как следует слушай!

— Ладно.

— Не задерживайся, под грушей буду ждать.

Эх, какие я планы строил на каникулы! Все лопнуло. И в Манглиси уже не поехать мне к дяде; даже если отпустят родители, сам не поеду — какими глазами буду глядеть на них!

Больше всех бабушка переживает, хоть и заступается за меня. Она все время следила, чтобы я занимался, что бы ни делала по хозяйству, глаз с меня не спускала. Помню, сижу как-то во дворе с учебником в руках. Бабушка пекла в тонэ [13] хлеб и то и дело поглядывала в мою сторону — проверяла, читаю или нет. А я сам следил за ней — как она склоняется над пышущим жаром тонэ и пришлепывает шоти, поправляет съехавший платок… И все повторяет:

— Погоди-ка, придет отец, узнаешь!

— Ну и пускай придет, — ответил я, как всегда.

— Да ты хоть для виду раскрой книгу, неужто людей не совестно? Сколько мне тебя выгораживать перед отцом, сил больше нет! Сколько тебя выручать и спасать, лентяй ты эдакий!

— Учу же, учу!

— Вот проверит тебя отец, увидим, как учишь!

— Спросить отца, так я должен столько знать, сколько он сам знает.

— А то не осилишь, да? — Тут она глянула на дорогу, за плетень, и приметила дядю Габо. — Сынок Габо, поди-ка сюда, — и поманила его рукой.

Дядя Габо остановился.

— Кувшинчик в тень отставь, не закипело б вино! — пошутил он.

— Не беспокойся, и влажный кувшинчик найдется для тебя, и тушинский сыр со свежим хлебом.

Дядя Габо вошел во двор. В руках у него была мотыга, новенькая, с новеньким черенком. Поздоровался с бабушкой и оперся на свою мотыгу.

— Запах-то какой! Из ширакской пшеницы, верно?

— Из тамошней, — подтвердила бабушка. — Другой такой пшеницы нигде не сыщешь, это точно! На, отломи-ка свежего шоти, и вина тебе с сыром вынесу! Благословенный хлеб!

— Это верно, в одном конце деревни пекут, в другом конце дух чуешь и слюнки глотаешь… Так чего ты меня звала? Надо что?

— Ничего мне не надо! Вон Гио никак не заставлю в книгу заглянуть! Не пойму, что его отвратило от книги, чего так не любит учиться? Столько двоек приносит, сын говорит, со счета сбился! И невестка моя из-за него болеет, переживает все, вот и вчера зуб ее мучил.

Дядя Габо рассмеялся.

— Надо ж, у зубного врача! — И обернулся ко мне: — Поди-ка сюда, Гио!

Я отложил книгу, встал.

— Книгу с собой захвати.

Я протянул ему учебник истории.

— Какая это история?

— Всеобщая.

— Какая еще всеобщая? — заинтересовался он.

— Всего мира.

— Молодец! В нашей истории разобрался и в соседние огороды перелез, да? Молодец! Скажи, Гио, — взялся за меня дядя Габо, — сколько стоит эта книга?

Я глянул на обложку.

— Тридцать три копейки.

— Не ошибаешься?

— Чего ошибаться — две тройки близнецами стоят!

— Да, ты прав, тридцать три копейки. А угадай-ка, сколько моя мотыга стоит?

— Где мне угадать!

— Четыре рубля за нее отдал! А еще за черенок заплатил. Теперь посуди: может мотыга быть хуже книги? Зря, что ли, дороже стоит? Я бы на твоем месте не задумался даже, забросил бы учебник и вооружился мотыгой.

Бабушка вскипела:

— Ах ты паршивец, для того тебя зазвала? Для того пришел, чтобы ребенка с пути сбивать?

Я развеселился, понятно.

— Прости его, бабушка, прости его в этот раз, он больше не будет!

С лестницы весело сбежал Михо и вернул меня к действительности.

— Папа сказал…

— Постой, постой! Мама плакала?

— Всплакнула. Папа сказал, не исправится он в ваших руках, увезу его, так далеко увезу, не дотянетесь до него…

— Самолетом?

— Не знаю. А бабушка заявила: между прочим, и нас бы не мешало спросить, как с ним быть. Потом мама сказала…

— Не надо, говори прямо: что решили?

— Бабушка настояла на своем: пройдет, говорит, месяц мариамоба, тогда и поговорим о Гио, тогда и попортим друг другу нервы.